Как написать гениальный роман — 2

Джеймс Н. Фрей

Благодарности

Я глубоко признателен своей жене Элизабет, которая потратила немало сил на подготовку рукописи этой книги к публикации. Быть женой писателя нелегко, но она терпеливо и безропотно несет свой крест. Я искренне благодарен Лестеру Горну — именно он научил меня большей части того, о чем рассказывается в этой книге, — и профессору Элизабет Дэвис за массу ценных советов и периодические головомойки. Я хочу выразить признательность Сьюзен Эдмистон, блестящему редактору, и своему литературному агенту Сьюзен Зекенфорд, без которой я бы до сих пор влачил жалкое существование страхового оценщика, день-деньской подсчитывая стоимость замены помятых бамперов.

Предисловие Кто и почему вполне может обойтись без этой книги

В магазинах можно найти массу полезных книг для начинающего писателя. Среди них есть поистине выдающиеся, в частности «Искусство создания драматических произведений» (1946) Лайоса Эгри, «Как писать романы, пользующиеся спросом» (1989) Джека М. Брикмана, «Искусство беллетристики» (1977) Уильяма Нотта, «Профессиональный подход к созданию художественного произведения» (1974) Джины Оуэн и маленький шедевр Уильяма Фостера-Харриса «Основные формулы художественного произведения» (1944).

Кроме того, есть еще книга Джеймса Н. Фрэя «Как написать гениальный роман» (1987). Скромность не позволяет мне хвалить ее, хотя она выдержала семь изданий и вовсю используется в качестве учебного пособия на семинарах по писательскому мастерству в США, была издана в Англии и в Европе и получила высокую оценку журнала «Райтерз дайджест», и к тому же…

Впрочем, это не важно…

Главное, что существует довольно много неплохих книг по основам писательского мастерства, в которых рассказывается, как создать динамичные образы персонажей, каковы природа и назначение конфликта, как развиваются образы героев, как найти идею и что с ней делать, как конфликт ведет к кульминации и развязке, что такое форма повествования, как сделать свой язык богатым и выразительным, как писать живые, остроумные диалоги и так далее.

Эта книга другого рода.

Она предназначена тем, кто уже знаком с основами писательского мастерства и жаждет узнать больше. Эта книга рассказывает, как сделать персонажи не только живыми, но и запоминающимися, как заставить читателя глубже сопереживать героям и отождествлять себя с ними. Вы узнаете, как сделать повествование более напряженным и захватывающим, как заключать договор с читателем и придерживаться его условий, как избежать семи роковых ошибок, которые совершают писатели, и, самое главное, как писать страстно и увлеченно.

В этой книге, в отличие от пособий для начинающих, нет мнимых правил, которые якобы являются каноном. Большинство книг о технике писательского мастерства написано преподавателями, которые убеждены, что начинающему писателю не справиться с разными формами повествования, из этого представления они выводят <непреложное> правило: «Нельзя менять форму повествования на протяжении одного эпизода». Порой они считают, что их ученики слишком велеречивы, а их произведения чересчур нравоучительны, и вводят еще одно правило: «Автор должен оставаться невидимым». Неопытные авторы, которые еще не умеют выбирать тон повествования, соответствующий материалу, то и дело слышат: «Рассказ от первого лица накладывает больше ограничений, чем от третьего, но он вносит интимную ноту, поэтому если вы хотите сделать повествование более задушевным, лучше выбрать первое лицо».

Подобные наставления и псевдоправила полный вздор, и следовать им — все равно, что пытаться стать олимпийским чемпионом по плаванию, привязав к ноге якорь.

На самом деле при помощи подобных правил преподаватель, который обучает новичков, стремится облегчить собственную жизнь. Если начинающий писатель соблюдает эти правила, создается видимость владения материалом. Я испытал это на себе. Лучшие преподаватели писательского мастерства в Америке, у которых я учился, требовали соблюдать уйму псевдоправил. Я верил в эти правила всей душой и спустя годы в свой черед стал навязывать их своим ученикам. Теперь я понимаю, что между псевдоправилами и эффективными принципами есть разница: псевдоправила — это гроб, а эффективные принципы — пушка, порохом для которой служит ваш талант.

В этой книге развенчано множество псевдоправил. Среди прочего вы узнаете, как менять форму повествования на протяжении одного эпизода, как добиться самого что ни на есть интимного тона, ведя рассказ от третьего лица, и как при условии соответствующего договора с читателем автор может вмешиваться в повествование, когда ему вздумается.

Мы поговорим о том, как обращаться с идеей, как перенести читателя в мир грез, как создавать сложные, запоминающиеся образы персонажей и как писать, ориентируясь на представления о литературных стилях и жанрах, бытующие в издательском мире Нью-Йорка.

Но прежде чем мы примемся за дело, вам следует уяснить, что это книга не для всех, даже если вы не новичок.

Так же как и в первой моей книге «Как написать гениальный роман», речь здесь пойдет о принципах создания увлекательных, полных драматизма произведений. Если вы намерены написать роман иного рода экспериментальный, модернистский, постмодернистский, минималистский, символистский, философский, мемуарный, метахудожественный или какой-либо еще — эта книга не для вас.

Но если вы хотите написать увлекательный, напряженный, полный драматических событий роман — и уже успели овладеть основными принципами создания литературного произведения, — тогда прошу к письменному столу.

I Как создать мир грез

Скажи им, пусть пишут правдиво и честно. Скажи, что образы персонажей должны быть продуманы, а поступки, чувства и решения героя должны соответствовать его характеру. Скажи им, что нужно проверить и перепроверить каждую фразу и убедиться, что она выражает именно тот смысл, который в нее вложили. Пусть спросят себя: «Что говорит эта фраза? Имеет ли она те нюансы, на которые я рассчитывал?» Объясни им, что должен делать тот, кто мечтает написать гениальный роман.

Лестер Горн

Видеть сны — вовсе не значит спать

Если вы хотите, чтобы ваше предприятие, которое обслуживает клиентов, добилось успеха, вам нужно понять, почему люди обращаются к вам за услугами и как удовлетворить их Запросы.

Торгуя товарами бытовой химии, вы должны понимать, что людям нравятся сияющие чистотой полы и сверкающий фарфор. Если вы адвокат и специализируетесь на бракоразводных процессах, вам известно, что вашим клиентам хочется не только уладить дело и добиться алиментов, но и насолить бывшему супругу. Создание литературных произведений — тоже своего рода оказание услуг. И прежде чем вы начнете писать гениальный роман, надо понять, чего хотят читатели.

Если бы вы писали не беллетристику, нужды ваших читателей зависели бы от характера книги. К примеру, самоучитель «Как стать богатым» рассказывает, как сохранить веру в себя, как строить отношения с налоговой службой и т. п. Учебник по технике секса снабжен уймой иллюстраций и восторженно обещает духовное преображение тем, кто будет усердно практиковаться, принимая всевозможные нелепые позы. Биография сэра Уилбера Мьюгаби не обойдет вниманием ни одного скандального факта из жизни старого греховодника. Если вы пишете нехудожественную книгу, вы, прежде всего, думаете, какую информацию вы сообщите читателю. Автор подобной литературы приводит доводы и излагает факты.

Автор художественного произведения не приводит никаких доводов, а содержание его книг едва ли можно отнести к фактам. Здесь нет знаний в обычном смысле слова. Вы не найдете здесь ни строчки правды, речь идет о событиях, которые никогда не происходили, и людях, которых не было на свете. Разве может тот, у кого есть хоть капля здравого смысла, польститься на этот вздор? Что же заставляет людей покупать эти книги?

На то есть ряд причин. Любитель тайн и головоломок надеется, что будет озадачен в начале и поражен проницательностью детектива в конце. Читатель исторического романа хочет ощутить дух старых добрых времен. В рыцарском романе читатель ожидает найти отважную героиню, неотразимого героя и вдоволь любовной страсти.

Бернард Де Вото в книге «Мир художественной литературы» (1956) говорит, что «за исключением профессионалов и полупрофессионалов, люди читают художественную литературу ради удовольствия и не найдется никого, кто читал бы ее с иной целью». Люди в самом деле читают ради удовольствия, но за этим стоит нечто большее. Читатель рассчитывает что книга перенесет его в другое место. Если описанные события и вправду заставляют его на время забыть о существовании реального мира, можно считать, что перенос удался.

Такой читатель оказывается в мире грез. Художественная литература, говорит Джон Гарднер в работе «Искусство создания художественной литературы» (1984), независимо от жанра воздействует на читателя, перенося его в мир грез».

Мир грез создается силой внушения. Сила внушения — это рабочий инструмент мошенника, пропагандиста, создателя рекламы, священника, гипнотизера и — представьте себе! — писателя. Создатель рекламы, мошенник, пропагандист и священник используют силу внушения, чтобы убеждать. Гипнотизер и писатель прибегают к ней, чтобы вызвать состояние измененного сознания, Ничего себе, скажете вы, это же почти мистика. В какой-то мере так оно и есть.

Гипнотизер с помощью внушения вводит человека в транс. Он усаживает вас в кресло, покачивая какой-нибудь блестящей безделушкой, и монотонно бормочет: «Ваши веки тяжелеют… Вы чувствуете, как ваше тело постепенно расслабляется… Когда ваши глаза закроются, вы увидите, что спускаетесь по лестнице, вы спускаетесь все ниже и ниже, туда, где темно и тихо…» При этом вы чудесным образом ощущаете все более глубокое расслабление.

Гипнотизер продолжает: «Вы стоите на дорожке в прекрасном саду. Здесь светло и спокойно. Сегодня прекрасный летний день, светит солнце, дует теплый ветерок, благоухают цветущие магнолии…»

Когда он произносит эти слова, все, о чем он говорит — сад, дорожка, магнолии, — появляется перед вашим взором. Вы чувствуете ветерок, солнечное тепло, аромат цветов. Вы пришли в состояние транса.

Чтобы перенести читателя в мир грез, писатель использует те же самые инструменты. Он создает образы, благодаря которым перед внутренним взором читателя разворачивается определенная сцена. На сеансе гипноза главное действующее лицо истории, которую рассказывает гипнотизер, — это «вы», то есть человек, который подвергается гипнозу. Писатель чаще рассказывает свою историю от первого или от третьего лица. При этом он добивается того же эффекта, что и гипнотизер.

Большинство книг, посвященных литературному ремеслу, советуют писателю «показывать, а не рассказывать». Вот пример «рассказа»: Он вышел в сад и увидел, что сад прекрасен». Писатель рассказывает о событии, не показывая, как оно происходило. «Показать» случившееся можно, к примеру, так: «На закате он вышел в сад и ощутил сильный аромат жасмина и легкий ветерок, колышущий ветви остролиста».

Как пишет Джон Гарднер в уже упомянутой работе «Искусство создания художественной литературы»: «Выразительная деталь — это плоть и кровь художественной литературы… читателю то и дело предъявляются доказательства — в виде ярких, осязаемых деталей… которые вовлекают его в повествование и заставляют поверить происходящему». «Показывая», автор использует осязаемую деталь, которая вовлекает читателя в мир грез. «Рассказывая», автор требует от читателя сознательно анализировать сказанное, а значит, вынуждает того пробудиться от грез. Он заставляет читателя думать, а не чувствовать.

Таким образом, чтение художественной литературы — это погружение в мир грез, переживание на подсознательном уровне. Именно поэтому наиболее восприимчивые натуры не выносят теоретического изучения литературы. Литературоведы стремятся облечь предмет ваших грез в рациональную и логичную форму. Анализ образного ряда «Моби Дика» требует, чтобы читатель бодрствовал, а не грезил. Писатель же хочет, чтобы вы вместе с «Пекодом» обогнули половину земного шара в поисках кита, а не тратили время, размышляя, как автор писал роман и что скрыто за его символикой, это ведь не игра в прятки с читателем.

После того как писатель создал словесную картину, следующий шаг — добиться эмоционального участия читателя. Для этого нужно завоевать его симпатию.

Чтобы создать мир грез, чрезвычайно важно расположить читателя к своим персонажам, а не создав мира грез, вы не сможете написать гениальный роман.

Понятие «симпатия» часто толкуется превратно. Авторы, пишущие о литературном творчестве, выдумали псевдоправило, которое гласит, что персонаж, который вызывает симпатию читателя, должен представлять собой нечто выдающееся, заслуживающее восхищения. Это полная ерунда. Большинство читателей чувствуют глубокое расположение к таким персонажам, как Молль Фландерс из одноименного романа Дефо, Феджину из «Приключений Оливера Твиста» Диккенса и одноногому Джону Сильверу из «Острова сокровищ> Стивенсона. В этих персонажах нет ничего выдающегося. Молль Фландерс — лгунья, воровка и двумужница, Феджин совращает малолетних, а одноногий Джон Сильвер — разбойник и плут.

Несколько лет назад вышел фильм «Бешеный бык» про непобедимого боксера Джейка Ла Мотту. Герой фильма избивает свою жену и разводится с ней, добившись первых успехов на ринге. Он соблазняет девочек-подростков и отличается вздорным нравом. Он подозрителен и груб. Он беспощаден на ринге и в быту. И все же Ла Мотта, которого сыграл Роберт Де Ниро, вызывает горячую симпатию зрителей.

Как удалось совершить это чудо?

В начале фильма Джейк Ла Мотта влачит жалкое нищенское существование, и зритель сочувствует ему. Секрет именно в этом: чтобы завоевать расположение читателя, заставьте его сострадать персонажу. Так, с Жаном Вальжаном из романа Виктора Гюго «Отверженные» читатель знакомится на постоялом дворе, куда тот, измученный долгой дорогой, заходит перекусить. Хотя у этого человека есть деньги, все гонят его прочь. Он умирает с голоду. Читатель не может не пожалеть беднягу, какое бы страшное преступление тот ни совершил.

• В романе Питера Бенчли «Челюсти» (1974) читатель знакомится с главным героем, Броди, когда тому звонят домой и сообщают, что на море пропала его девушка. Броди предстоит отправиться на поиски. Читателю уже известно, что на девушку напала акула. Понимая, что ожидает Броди, читатель сопереживает герою.
• Вот как представляет читателю главную героиню Стивен Кинг в романе «Кэрри»: «Они (девушки) потягивались и выгибались под струями горячей воды, повизгивали и брызгались, время от времени выжимая скользкие белые кусочки мыла из одной ладони в другую. Кэрри стояла посреди этой веселой кутерьмы почти неподвижно, словно лягушка среди лебедей»^[1]. Кинг описывает ее как полную, прыщеватую, непривлекательную девушку. Она дурнушка, все ее дразнят и обижают. И читателю становится жаль Кэрри.
• В романе «Гордость и предубеждение» (1813) Джейн Остин знакомит нас со своей героиней Элизабет Беннет во время танцев, когда мистер Бингли уговаривает своего друга Дарси потанцевать с ней. Вот как это происходит: «— Про кого это вы говорите? — Обернувшись, Дарси взглянул на Элизабет, но, заметив, что она на него смотрит, отвел глаза и холодно сказал: — Что ж, она как будто мила. И все же не настолько хороша, чтобы нарушить мой душевный покой»^[2]. Само собой, читатель сочувствует Элизабет, попавшей в унизительное положение.
• Достоевский в романе «Преступление и наказание» (1872) знакомит нас с Раскольниковым, когда тот находится в раздражительном и напряженном состоянии. Его терзает болезненный страх из-за того, что он задолжал денег квартир— ной хозяйке. Читатель не может не пожалеть человека, сказавшегося в такой страшной нищете.
• Кафка в романе «Процесс» (1937) представляет нам Йозефа К., когда тот попадает под арест, и читатель волей-неволей сочувствует несчастному К.
• Герой романа Крейна «Алый знак доблести» Генри предстает перед нами юным штатским, который попал в армию и должен идти в атаку. Парнишка в ужасе. И вновь читатель жалеет героя.
• О Скарлетт О’Хара, героине романа Унесенные ветром (1936), мы первым делом узнаем, что девушка некрасива и пытается завоевать возлюбленного. В делах любви читатель всегда сочувствует тому, кто не нашел ее.

Разумеется, есть и другие ситуации, которые наверняка помогут вам завоевать симпатию читателя. Любое затруднительное положение, ставшее причиной физических, умственных или духовных страданий персонажа, одиночество, отсутствие любви, унижение, лишения, позор, опасность вызывает сострадание.

Сострадание связывает читателя и героев книги эмоциональными узами. Так читатель оказывается в мире грез и начинает отождествлять себя с персонажем.

Отождествление

Отождествление часто путают с состраданием. Сострадание означает, что читатель сочувствует персонажу, оказавшемуся в трудном положении. Он может сострадать отъявленному мерзавцу, которого вот-вот вздернут на виселицу. Но это не значит, что он отождествляет себя с этим персонажем, Отождествление имеет место, когда читатель не только жалеет героя, попавшего в передрягу, но и солидарен с его целями и стремлениями и всей Душой желает, чтобы тот добился своего.

• В романе «Челюсти» читателю близка цель Броди — уничтожить акулу.
• В романе «Кэрри» читатель поддерживает страстное желание главной героини отправиться на выпускной бал наперекор деспотичной матери.
• В романе «Гордость и предубеждение» читатель одобряет желание Элизабет найти свою любовь и выйти замуж.
• В романе «Процесс» читатель солидарен с К., который полок решимости вырваться из когтей закона.
• В романе «Преступление и наказание» читателю близко желание Раскольникова избавиться от нищеты.
• В романе «Алый знак доблести» читатель поддерживает стремление Генри доказать себе, что он не трус.
• В романе «Унесенные ветром» читатель понимает желание Скарлетт вернуть плантацию, которую разорили северяне.

Прекрасно, скажете вы, но что, если я пишу об отпетом негодяе? Как заставить читателя отождествить себя с ним? Легко.

Допустим, ваш персонаж сидит в тюрьме. Он страдает от жестокого обращения, его бьют охранники, над ним издеваются сокамерники, с ним порвала семья. даже если он провинился не меньше Каина, читатель будет ему сострадать, а значит, симпатизировать. Но будет ли он отождествлять себя с таким персонажем?

Пусть цель вашего героя — сбежать из тюрьмы. Это не значит, что читатель непременно одобрит эту цель, ведь возможно, персонаж — жестокий убийца. Читатель, которому хочется, чтобы герой остался в тюрьме, отождествляет себя с прокурорами, судьями, присяжными и охранниками, которые хотят, чтобы преступник сидел за решеткой. Однако не исключено, что читатель будет солидарен с заключенным, если тот стремится исправиться и возместить причиненный ущерб, Поставьте перед своим персонажем благородную цель, и читатель окажется на его стороне, каким бы чудовищем тот ни был в прошлом.

Когда Марио Пьюзо писал «Крестного отца», он столкнулся с проблемой. Его персонаж, дон Корлеоне, зарабатывает на жизнь ростовщичеством, вымогательством и подкупом профсоюзов. Едва ли вам захотелось бы скоротать вечер с подобным типом или перекинуться с ним в картишки. Чтобы оградить свой мир от вмешательства властей, дон Корлеоне дает взятки политикам и подкупает журналистов. Он заставляет итальянских лавочников против воли покупать оливковое масло и делает предложения, от которых нельзя отказаться. Скажем прямо, дон Корлеоне самый настоящий негодяй. Трудно надеяться, что читатель будет симпатизировать такому герою и отождествлять себя с ним. Тем не менее Пьюзо хочет, чтобы читатели сочувствовали дону Корлеоне, и с блеском добивается этого. Миллионы людей, которые прочли эту книгу или посмотрели поставленный по ней фильм, сопереживают дону Корлеоне. Как Марио Пьюзо удалось совершить это чудо? Виртуозно владея писательским мастерством, он заставил читателей симпатизировать персонажу, страдающему от несправедливости, и связал дона Корлеоне с благородной целью.

Марио Пьюзо не начинает свой рассказ с того, что дон Корлеоне расплющил какого-нибудь бедолагу асфальтовым катком. Это не вызвало бы у читателя ничего, кроме ненависти. Роман открывается сценой, в которой владелец похоронного бюро Америго Бонасера сидит «в здании нью-йоркского уголовного суда, дожидаясь, когда свершится правосудие и возмездие падет на головы обидчиков, которые… жестоко изувечили его дочь и пытались над нею надругаться»^[3]. Однако судья позволяет двум молодым насильникам избежать наказания и осуждает их на три года условно. Как говорит нам рассказчик:

«Все годы, проведенные в Америке, Америго Бонасера верил в закон и порядок. Того держался, в том и преуспел. И сейчас, хотя у него помутилось сознание от дикой ненависти, ломило в затылке от желания кинуться, купить оружие, застрелить этих двух мерзавцев, Бонасера повернулся к своей ничего не понимающей жене и объяснил:

— Над нами здесь посмеялись.

Он помолчал и, решившись окончательно, уже не думая, во что ему это обойдется, прибавил:

— За правосудием надо идти на поклон к дону Корлеоне».

Разумеется, симпатии читателя на стороне Бонасера, который хочет восстановить справедливость ради своей дочери. А поскольку во имя торжества правосудия отцу приходится обратиться к дону Корлеоне, эти симпатии переносятся и на дона Корлеоне, человека, который вершит правосудие. Таким образом, придумав ситуацию, в которой читатель отождествляет с доном Корлеоне восстановление справедливости в отношении бедняги Бонасера и его несчастной дочери, Пьюзо находит способ связать читателя и дона Корлеоне эмоциональными узами.

В дальнейшем Пьюзо упрочивает эту связь. Когда Турок предлагает дону Корлеоне торговать наркотиками, а тот, руководствуясь высшими принципами, отказывается, читатель еще больше симпатизирует герою. Заставляя дона Корлеоне соблюдать личный кодекс чести, Пьюзо помогает читателю преодолеть отвращение к главарю мафии. Вместо того чтобы ненавидеть дона Корлеоне, читатель всей душой на его стороне.

Сопереживание

Жалея персонаж, который страдает от одиночества, читатель не обязательно одинок сам. Однако, сопереживая герою, читатель испытывает те же чувства, что и он. Сопереживание — более глубокое чувство, чем симпатия.

Порой, когда женщина испытывает родовые муки, ее муж тоже страдает от боли. Это пример сопереживания. Муж не просто жалеет жену, он так глубоко проникается ее ощущениями, что испытывает настоящую физическую боль.

Представьте, что вы попали на похороны. Вы не были знакомы с покойным Германом Уэзерби, братом вашей подруги Агнессы. Ваша подруга скорбит, а вы — нет, ведь вы совсем не знали усопшего. Вам жаль Агнессу, для нее это страшный удар.

Панихида еще не началась. Вы с Агнессой прогуливаетесь по кладбищу. Она начинает рассказывать про своего брата. Он учился на физиотерапевта и хотел посвятить свою жизнь больным детям, помогая им научиться ходить. У него было прекрасное чувство юмора, на вечеринках он уморительно изображал Ричарда Никсона, а однажды в колледже он швырнул пирог в лицо профессору, который завалил его на экзамене. Похоже, Герман был славным парнем.

Агнесса так живо описывает своего брата, что вам начинает казаться, будто вы его знали. Теперь вы ощущаете не просто симпатию. Вы чувствуете, что мир потерял умного, творческого, своеобразного человека, — сопереживая своей подруге, вы начинаете понимать ее горе. Такова сила сопереживания.

Как писатель заставляет читателя сопереживать персонажам?

Представьте, что вы пишете рассказ про Сэма Смита, дантиста. Сэм играет в азартные игры. Он проигрывает два миллиона долларов члену преступной шайки, разоряется сам и разоряет свою семью. Как заставить читателя сопереживать такому персонажу? Читатель может пожалеть его близких, но при этом будет считать, что Сэм получил по заслугам.

И все же можно добиться, чтобы читатель сопереживал даже такому герою.

Это делается при помощи силы внушения. Чтобы читатель понял, каково приходится Сэму, и испытал те же страдания, что и он, нужны яркие, осязаемые детали. Иными словами, рассказ должен быть таким, чтобы читатель мог поставить себя на место персонажа:

«Дул холодный, порывистый ветер. Падал мокрый снег. Продрогший Сэм брел по улице. В желудке у него урчало от голода. Он шмыгал носом и вытирал лицо рукавом. Его больше не заботило, как он выгладит со стороны».

Используя выразительные детали, которые вызывают определенные чувства, вы перенесете читателя в мир Сэма и заставите ощутить то, что испытывает он. Вы можете заставить читателя сопереживать персонажу, подробно описывая окружающую обстановку — зримые образы, звуки, запахи, осязательные ощущения, которые воздействуют на героя и вызывают у него определенные чувства:

«На третий день Сэм проснулся и огляделся. Он увидел комнату с белыми стенами и белые шторы на окне. Высоко на стене он заметил телевизор с большим экраном. Простыни пахли свежестью, а на столике рядом с кроватью стояли цветы. Он ощутил свое тело. Это произошло не сразу, потому что ничего не мерзло и не болело. Даже желудок, который так долго причиняя ему адские муки…»

Такие детали благодаря силе внушения пробуждают у читателя определенные чувства и заставляют его сопереживать герою.

Вот как использует подобный прием Стивен Кинг в романе «Кэрри»:

«В первый раз Кэрри надела платье утром 27 мая, в своей комнате. К платью она купила специальный бюстгальтер, который поддерживал грудь (хотя ей это не особенно было нужно), но оставлял верх открытым — в нем она даже чувствовала себя как-то по-другому: смущение уступало место непокорной радости, однако не уходило совсем».

Заметьте, как связаны между собой деталь (бюстгальтер, который поддерживает грудь девушки, оставляя ее открытой сверху) и эмоции (смущение, смешанное с непокорной радостью). Несколько абзацев спустя в дверь заглядывает встревоженная мать:

«Они замерли, глядя друг на друга, и Кэрри невольно выпрямилась, стоя в падающих от окна лучах утреннего весеннего солнца».

Выпрямленная спина — символ сопротивления, сильное чувство увязано с выразительной деталью — девушка стоит в лучах света.

Сопереживая Кэрри, которую донимает мать, читатель солидарен с желанием героини отправиться на выпускной бал, и этот эффект достигается благодаря деталям, которые умело использует автор.

В романе «Алый знак доблести» Стивен Крейн тоже добивается сопереживания читателя, мастерски используя детали:

«Но вот однажды на сереньком рассвете его разбудил, потянув за ногу, долговязый, и, еще не совсем очнувшись от сна, он вдруг оказался на лесной дороге и обнаружил, что куда-то мчится вместе с однополчанами, которые уже задыхаются от быстрого бега. Манерка ритмично ударяла его по бедру, сумка мягко покачивалась. Ружье слегка подскакивало на плече в такт бегу и норовило сбить кепи с головы… Юноше казалось, что утренний туман расступается под напором плотной массы бегущего во весь дух войска. Вдруг откуда-то донесся треск выстрелов.

Юноша был в полном смятении. Он бежал, окруженный товарищами, и силился думать, но все мысли сводились к одной: стоит ему упасть и он будет затоптан напирающими сзади. Все его способности были направлены на то, чтобы не споткнуться, обогнуть препятствия. Он чувствовал, как его стремительно несет поток толпы… Юноша понял, что настал его час. Час, когда он пройдет проверку..».^[4]

Обратите внимание на детали, связанные с чувствами персонажа: серый рассвет; походная фляжка, которая ударяется о его бедро; подскакивающее на плече ружье; готовое свалиться кепи. С помощью, казалось бы, незначительных деталей Крейн живописует реальность войны, которая вызывает у героя ощущение, что «его стремительно несет поток толпы» и вот-вот настанет час, когда он пройдет проверку». Читатель симпатизирует герою (как любому, кто может погибнуть в бою), солидаризируется с его целью (собраться с духом и показать себя настоящим мужчиной) и сопереживает ему благодаря реальности ситуации к выразительным деталям, вьтзьтвающим определенные чувства.

А вот пример из романа «Челюсти»^[5]:

«Броди сидел на вращающемся стуле, привинченном к палубе, и боролся с дремотой. Ему было жарко, он обливался потом. Целых шесть часов ни малейшего ветерка. Сзади шея у Броди сильно обгорела, и всякий раз, когда он поворачивал голову, воротничок форменной рубашки царапал чувствительную кожу. Броди остро ощущал запах своего пота, который, смешиваясь со зловонием рыбьих потрохов и крови, вызывал у него тошноту. Он чувствовал, что ввязался не в свое дело».

Вместе с персонажем читатель сидит на стуле, ощущает неудобство жесткого воротничка, чувствует изнурительную жару и тошноту. Вместе с Броди он в томительном ожидании подстерегает акулу.

А вот при каких обстоятельствах герой Кафки Йозеф К. ожидает суда:

«Как-то в зимнее утро — за окном, в смутном свете, падал снег — К. сидел в своем кабинете, до предела усталый, несмотря на ранний час. Чтобы оградить себя хотя бы от взглядов низших служащих, он велел курьеру никого к нему не впускать, так как он занят серьезной работой. Но вместо того, чтобы приняться за дело, он беспокойно ерзал в кресле, медленно передвигая предметы на столе, а потом помимо воли опустил вытянутую руку на стол, склонил голову и застыл в неподвижности».^[6]

И вновь детали делают свое дело: смутный свет, ерзание в кресле, рука, покоящаяся на столе и т. д.

Симпатия, отождествление и сопереживание помогают создать эмоциональную связь между читателем и персонажами. Теперь вы готовы перенести читателя в мир грез.

Последний этап: читатель переносится в мир грез

Когда читатель переносится в воображаемый мир, он до такой степени увлечен тем, что там происходит, что реальность для него исчезает. Именно этого и добивается писатель — читатель должен быть всецело поглощен событиями в жизни персонажей. В гипнозе это называется безоговорочным подчинением. Гипнотизер предлагает человеку закрякать, как утка, и тот с радостью подчиняется. Если писателю удается привести читателя в состояние безоговорочного подчинения, тот плачет, смеется и страдает вместе с героем, думает его мысли и участвует в принятии его решений.

В подобном состоянии читатель так захвачен происходящим в книге, что его можно привести в чувство, лишь встряхнув за плечи: «Эй, Чарли! Отложи книжку! Ужин на столе! Эй, ты что, оглох?»

Как же завоевать симпатию читателя, заставить его сопереживать персонажам и отождествлять себя с ними? Как добиться, чтобы книга захватила его целиком? Ответ: создать внутренний конфликт.

Внутренний конфликт — это буря, которая бушует в душе персонажей: сомнения, дурные предчувствия, чувство вины, угрызения совести. Если читатель симпатизирует персонажу, отождествляет себя с ним и сопереживает ему, он восприимчив к сомнениям, опасениям и чувству вины, терзающим героя, и готов участвовать в принятии его решений. Обычно это решения нравственного характера, которые имеют весьма серьезные последствия. На карту почти всегда ставятся честь и самоуважение героя.

Когда читатель вместе с персонажем испытывает нравственные муки и делает выбор, он переносится в воображаемый мир. Вот пример из романа «Кэрри». В этой сцене главная героиня ждет молодого человека, который пригласил ее на бал, не зная, приедет он или нет:

«Кэрри снова открыла глаза. Часы с кукушкой показывали десять минут восьмого.

(он будет здесь через двадцать минут)

Будет ли?

Может быть, все это — просто затянувшаяся шутка, еще одна убийственная хохма, последний сокрушительный удар?

Оставить ее сидеть и ждать до полуночи, одну, в новом бальном платье из бархата с тонкой талией, рукавами-фонариками, простой прямой юбкой и чайными розами, приколотыми к левому плечу…

Кэрри казалось, что вряд ли кто-нибудь сумеет понять, сколько ей потребовалось смелости, чтобы пойти на это, чтобы повернуться лицом к неизвестным напастям, которые, воз можно, уготовил ей сегодняшний вечер. Остаться обманутой — это еще не самое страшное. И может быть, закралась вдруг тайная мысль, будет даже лучше, если она…

(нет прекрати это сейчас же)

Конечно же, проще всего остаться с мамой. Спокойней. Безопасней. Ей известно, что они все думают о маме. Да, может быть, она — фанатичка, ненормальная, но, по крайней мере, и мама, и дом вполне предсказуемы».

Заметьте, что когда персонаж терзается муками внутреннего конфликта, его разрывают противоречивые желания. Кэрри всей душой стремится на бал, хотя остаться дома куда безопаснее.

Франц Кафка тоже заставляет Йозефа К. испытывать муки внутреннего конфликта:

«К. остановился, вперив глаза в землю. Пока еще он был на свободе, он мог идти дальше и выскользнуть через одну из трех темных деревянных дверец они были совсем близко. Можно сделать вид, что он ничего не разобрал, а если и разобрал, то не желает обращать внимания. Но стоило ему обернуться, и он попался: значит, он отлично понял, что оклик относится к нему, и сам идет на зов».

Это не судьбоносное решение, но оно может иметь весьма серьезные последствия. Должен он выскользнуть в дверь или нет? В решении этой проблемы участвует и читатель.

Вот как переживает внутренний конфликт герой Стивена Крейна:

«Если бы с откоса открылась картина ожесточенной битвы, ее буйного коловращения, он, возможно, с воплем бросился бы в самую гущу, Но они слишком спокойно шли среди обступившей их Природы. У него было время подумать. Была возможность заглянуть в себя, попытаться исследовать свои ощущения.

Странные мысли зароились у него в мозгу. Он понял, что ландшафт его не радует. Напротив того, угрожает ему. Холодный озноб прошел у него по спине, и даже показалось, что он вот-вот потеряет штаны.

Мирный дом среди дальних полей таил в себе что-то недоброе. Лесные тени враждебно хмурились. Юноша всем существом ощущал, что за любой прогалиной могут сидеть в засаде свирепоглазые воины. У него мелькнула мысль, что генералы просто ничего не понимают. Это же западня. Лес того и гляди ощетинится штыками ружей. С тыла появятся стальные полки. Он и его товарищи обречены на гибель. Генералы тупые ослы. Неприятель одним махом уничтожит все войско. Юноша испуганно оглянулся, ожидая увидеть крадущуюся к нему смерть.

Он подумал, что надо сию же минуту выскочить из рядов и предупредить товарищей. Нельзя допустить, чтобы их всех перерезали как свиней, а это непременно случится, если никто не крикнет о близкой опасности. Генералы, эти идиоты, гонят их прямиком в ловушку. Во всей армии только он один зрячий, Он выступит вперед и обратится к солдатам с речью. Страстные, потрясающие слова уже дрожали у него на губах <…>

Окинув взглядом солдат, шедших неподалеку от него, юноша увидел почти на всех лицах выражение такой сосредоточенности, будто эти люди были заняты каким-то необыкновенно интересным исследованием. У нескольких человек вид был до того воинственный, точно они уже сражались с врагом. Иные ступали как по тонкому льду. Но в большинстве своем эти не обстрелянные солдаты были тихи и погружены в себя. Им предстояло увидеть войну, этого алого зверя, этого раздувшегося от крови бога. Их мысли были поглощены целью похода.

Обнаружив это, юноша подавил уже готовый сорваться крик. Он понял, что пусть даже люди дрожат от страха, они все равно высмеют его предостережения. Начнут глумиться над ним, забрасывать чем попало. А если допустить, что опасность — плод его воображения, каким жалким ничтожеством будет он выглядеть после этих исступленных призывов».

Муки внутреннего конфликта рвут Генри на части. Страх берет верх. Вскоре Генри обратится в бегство при виде врага, и конфликт разрешится.

В романе «Преступление наказание» герой Достоевского терзается муками внутреннего конфликта, замышляя убийство:

«Раскольников вышел в решительном смущении. Смущение это все более увеличивалось. Сходя по лестнице, он несколько раз даже останавливался, как будто чем-то внезапно пораженный. И наконец, же на улице, он воскликнул: «О боже! как это все отвратительно! И неужели, неужели я… нет, это вздор, это нелепость! прибавил он решительно. — И неужели такой ужас мог прийти мне в голову? На какую грязь способно однако, мое сердце! Главное: грязно, пакостно, гадко, гадко! И я, целый месяц..»

Но он не мог выразить ни словами, пи восклицаниями своего волнения.

Чувство бесконечного отвращения, начинавшее давить и мутить его сердце еще в то время, как он только шел к старухе, достигло теперь такого размера и так ярко выяснилось, что он не знал, куда деться от тоски своей».

Достоевский мастер внутреннего конфликта. Раскольникову пришло в голову, что можно покончить с нищетой, совершив убийство, но его совесть отвечает на это взрывом негодования Гениальность Достоевского — в умении создать глубокий внутренний конфликт и поддерживать его остроту на протяжении всего повествования, тем самым удерживая читателя в воображаемом мире.

Внутренний конфликт можно рассматривать как спор двух «голосов» внутри персонажа: голоса разума и голоса страсти, или голосов двух противоборствующих желаний. Один голос возражает другому. «Когда он вернется домой, я убью его, попросту размозжу ему башку!» — говорит один голос в душе Агнессы. «Но что, если он будет мил, как иногда случается? Что, если он будет напевать песенку о любви, которую написал специально для меня?» возражает другой. «Ну и пусть! — упорствует первый. — Как только он переступит порог, ему конец!». Конфликт между этими голосами обостряется, что обычно приводит к кульминации, когда персонаж решает, как поступить. Чтобы персонаж терзался муками внутреннего конфликта, нужно поставить его перед выбором. Он должен выбрать один из двух одинаково желанных путей, и внутренние голоса спорят о том, какой из них предпочесть. Тогда персонаж оказывается насаженным на вилы дилеммы, а именно это вам и нужно.

Чтобы удержать читателя в мире грез, надо держать его в напряжении. Именно об этом и пойдет речь во второй главе.

II Как поддерживать напряжение, или «Скорей передайте горчицу — я сгораю от нетерпения!»

Что такое напряжение

Уильям Фостер-Харрис в работе «Основные формулы художественного произведения» говорит: «Нужно сделать все, чтобы парализовать читателя, приковав его к книге. И пусть, трепеща от беспомощности, он с нетерпением ждет, что случится дальше». Приковать дрожащего от нетерпения читателя к книге — это то, ради чего живет писатель. Для этого он старается заставить читателя «волноваться и переживать» за героев. «Волнения и переживания» означают, что читателя держат в напряжении.

А если хочешь держать читателя в напряжении, нужно, чтобы вопрос повествования какое-то время оставался неразрешенным.

Вопрос повествования — это средство, позволяющее поддерживать любопытство читателя. Обычно вопрос повествования не сформулирован в форме вопроса. Чаще это утверждение, которое требует дальнейшего разъяснения, проблема, которую нужно решить, предчувствие кризиса и т. п.

Вот как можно поставить такой вопрос в начале повествования:

• Далеко за полночь ректор услышал громкий стук в дверь. (Вопрос: кто и зачем стучится в дверь в столь поздний час?)
• Первое, что сказала себе Гарриет, познакомившись с Джорджем: «Отец будет категорически против этого парня». (Вопросы: Понравится ли Гарриет Джорджу? Почему отец будет против? Что произойдет, когда отец Гарриет познакомится с Джорджем? Нравится ли Джордж Гарриет или ей хочется поизводить отца?)
• Линас познакомился с будущей мачехой в сочельник. (Вопрос: понравятся ли они друг другу?)
• Генри не верил в привидения. (Вопрос: не ждет ли его встреча с привидением?)
• Когда в четыре часа Лидии позвонил муж и сказал, что приведет на ужин своего начальника, Лидия пыталась починить аккумулятор своего «бьюика» пятьдесят шестого года выпуска. (Вопрос: удастся ли ей не сорвать ужин?)
• Мать просила Джеба не брать в Тумстон свой старый кольт, но Джеб никогда и никого не слушал. (Вопрос: какое ужасное событие произойдет в городе, когда Джеб заявится туда с пистолетом?)
• «Ах! — воскликнула Дженни. — Ты принес мне подарок!» (Вопрос: что за подарок принесли Дженни?)

Постановка подобных вопросов — самый простой способ создать напряжение.

Но если речь идет не о жизненно важных вопросах, которые по ходу повествования обостряются и принимают все более сложную форму, вам не удастся привлечь внимание читателя надолго. Вопросы, которые ставятся в начале книги, называется крючками, их назначение — «подцепить» читателя и заставить его читать дальше.

Нередко крючки это вопросы, на которые повествование отвечает довольно быстро, но иногда ответ на них появляется лишь в конце истории. Вспомните старые вестерны, где герой должен выполнить свою миссию, прежде чем сядет солнце. Чтобы узнать, удастся ли ему это сделать, зритель должен был досмотреть фильм до конца.

Вопрос повествования — иногда его называют подначкой — это средство привлечь внимание. Он возбуждает любопытство, заставляя читателя увлечься. Однако методика постановки такого вопроса часто применяется неправильно. Маколей м Ланнинг в книге «Приемы создания художественного произведения» (1987) предупреждают:

«…Писатель должен различать уловки, которые позволяют временно привлечь внимание и практически не имеют отношения к основному действию, и начало, которое по-настоящему увлечет читателя в мир повествования… Волнующая, драматическая завязка допустима, если она оправдана дальнейшим развитием событий». Иными словами, игра с читателем должна быть честной. Постарайтесь, чтобы вопрос повествования порождал закономерные вопросы о персонажах и их жизни.

Начинающие писатели нередко начинают рассказ, не задав вопроса. Ниже приводится ряд типичных примеров первой страницы произведения, написанного новичком:

• Спальня Джинджер была оклеена полосатыми сбоями. У окна стоял стол. (Вопрос отсутствует).
• Развлечься в Оушн-Сити было негде, и Освальд решил лечь пораньше и почитать, как смастерить бумажный самолет. (Подобный вопрос нежелателен: читатель отложит книгу, чтобы не умереть от скуки.)
• Краска старого «форда» облезла от ржавчины, а сиденья, набитые конским волосом, пахли как пара старых кроссовок. (Вопроса нет — одно лишь описание.)
• Учительница была настоящей мегерой, и Мэгги страшно обрадовалась, когда начались летние каникулы. (Проблема, вызванная скверным характером учительницы, практически разрешилась. У читателя не возникает вопроса, что случится дальше.)
• Теплый морской ветерок задувал в открытое окно, на горизонте над грядой гор Санта-Круз висел золотой шар луны. (Хотя это и похоже на начало художественного произведения, едва ли оно захватит читателя.)

Неудачное начало часто равноценно смертному приговору будущей книге, причем последняя может быть совсем неплоха, но ни у редактора, ни у читателя не хватит терпения продолжать чтение, если вы не будете подогревать их интерес.

Вот пример из романа, где соответствующие вопросы поставлены:

«В первых числах октября 1815 года, приблизительно за час до захода солнца, в городок Динь вошел путник. Те немногочисленные обитатели, которые в это время смотрели в окна или стояли на пороге своих домов, не без тревоги поглядывали на этого прохожего».^[7]

Это начало второй книги «Отверженных» Виктора Гюго. Первая же фраза ставит вопрос: Кто этот человек? Следующая фраза придает облику героя нечто зловещее, что обостряет напряжение. Это разжигает любопытство читателя.

Нередко в книгах о литературном творчестве пишут, что автор короткого рассказа или повести должен заинтриговать читателя как можно раньше, на протяжении первых двух-трех абзацев, а писатель-романист может не торопиться. Это вздор. Мы имеем дело с очередным псевдоправилом. Как создатель коротких историй, так и тот, кто пишет романы, оба должны поставить вопрос повествования как можно раньше, желательно в первой или второй фразе.

Вот несколько примеров:

• Огромная рыба бесшумно рассекала ночную воду, слегка взмахивая серповидным хвостом. Пасть ее была приоткрыта, чтобы потоки воды свободно проходили сквозь жабры. (Как вы уже догадались, это роман «Челюсти». Вопрос повествования: кто станет жертвой акулы?)
• Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест. («Процесс». Первое же предложение поднимает массу вопросов. Почему его арестовали? Что с ним будет? Кто оклеветал героя и почему?)
• Все знают, что молодой человек, располагающий средствами, должен подыскивать себе жену. («Гордость и предубеждение». Это утверждение вызывает сразу два вопроса: Кто этот молодой человек? Кто станет его счастливой избранницей?)
• Холод нехотя отступил от земли, и туман, поднимаясь, раскрыл спящую армию, раскинувшуюся по холмам. Когда мир вокруг из бурого сделался зеленым, армия проснулась и, дрожа от нетерпения, стала жадно ловить отголоски слухов. («Алый знак доблести». Вопрос: о каких слухах идет речь?)
• В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К-ну мосту. («Преступление и наказание». Слова «как бы в нерешимости» вызываю вопрос: какое решение предстоит принять персонажу? Впоследствии выясняется, что речь идет о намерении совершить убийство.)
• Сообщение из еженедельника, Энтерпрайз’, г. Вестоувер (штат Мэн), 19 августа 1966 года:

КАМЕННЫЙ ГРАД

Сразу несколько очевидцев подтвердили, что 17 августа на Карлин-стрит в городе Чемберлене при совершенно ясной, безоблачной погоде обрушился град камней. Камни попали в основном на дом миссис Маргарет Уайт. В значительной степени повреждены крыша, два водосточных желоба и водосточная труба. Ущерб оценивается приблизительно в 25 долларов. («Кэрри». Такое начало вызывает массу вопросов, связанных с таинственным происшествием: чем оно было вызвано, почему камни сыпались именно на этот дом, и т. п.)

• Скарлетт О’Хара не была красавицей, но мужчины вряд ли отдавали себе в этом отчет, если они, подобно близнеца Тарлтонам, становились жертвами ее чар.^[8] (Конечно же, это роман «Унесенные ветром». Строки, с которых начинается повествование, вызывают ряд вопросов: во что выльется увлечение близнецов, будут ли они ссориться из-за Скарлетт и т. п.)

Взявшись писать гениальный роман, следуйте примеру мастеров и сразу, в первых же строках, поставьте жизненно важный вопрос, который так сильно зацепит читателя, что ему будет просто не оторваться от книги.

Чтобы держать читателя в напряжении автор не только задает вопросы, которые разжигают любопытство. Он стремится вызвать у читателя волнение или страх, а это захватывает сильнее, чем простое любопытство.

Как писатель добивается такого результата?

Внимательно прочтите следующий отрывок:

«Мэри была любознательной полуторагодовалой малышкой. У нее были светлые локоны, голубые глаза и ямочки на щеках. Она только-только начала учиться ходить, и ее мать гордилась, что дочка уже умеет стоять, держась за мебель или стену. Малышка то и дело подбиралась к столу и, ухватившись за его ножку, протягивала ручонку и стаскивала на пол салфетки и столовое серебро. Ей хотелось понять, как устроен этот таинственный мир, что «там», над ней, за пределами ее досягаемости. Как-то раз, оставив на плите кастрюлю с кипящей водой, ее мать на минуту выскочила из кухни, чтобы ответить на телефонный звонок. Мэри задрала голову, увидела над краем плиты медную ручку кастрюли и заинтересовалась непонятным предметом. Она подползла к плите, встала на ножки и потянулась к ручке кастрюли…»

Такое начало ставит как минимум два вопроса: (1) Удастся ли Мэри дотянуться до ручки и опрокинуть на себя кастрюлю с кипятком? — и (2) Успеет ли мать вернуться вовремя? Но автор не ограничивается этими вопросами. Большинство людей, читая эти строки, будут волноваться — удастся ли предотвратить трагедию. Волнение — более глубокое чувство, чем любопытство.

Задавшись целью вызвать у читателя волнение или страх, писатель должен постараться заставить его симпатизировать своему герою. Такому персонажу читатель желает только добра.

Следующее условие, которое необходимо, чтобы вызвать волнение читателя, симпатичный персонаж должен оказаться в опасной ситуации. Речь не обязательно идет о физической опасности. Рассмотрим следующий отрывок:

«Маленькие Пруденс и Фредди Тодд, спрятавшись за сараем, заключили сделку, по условиям которой Фредди мог приподнять юбку Пруденс и ровно тридцать секунд разглядывать ее штанишки в обмен на карманные деньги, выданные ему на две недели. Там на них случайно наткнулась старая тетушка Матильда, которая испытала настоящее потрясение, оказавшись свидетельницей выполнения этого чудовищного договора.»

В этом случае физической опасности нет, но угроза налицо. Неодобрение со стороны окружающих часто имеет куда более серьезные последствия. С тревогой ожидая неприятностей, которые угрожают симпатичному герою, читатель должен помнить и про такие беды.

Это относится не только к началу произведения. На протяжении всего повествования читатель должен беспокоиться, что с героем вот-вот случится нечто скверное.

• В романе «Алый знак доблести» Генри попадает в опасную ситуацию. Он может обнаружить свое малодушие, а в худшем случае погибнуть.
• В романе «Челюсти» симпатичным персонажам угрожает большая белая акула. Она поедает людей и разрушает жизнь Броди.
• В романе «Кэрри» угрозу представляют как замысел жестоких одноклассников Кэрри, так и страшные последствия, которыми чревата стычка с Кэрри для любого симпатичного героя.
• В романе «Гордость и предубеждение» читатель обеспокоен тем, что Элизабет и Дарси не влюбляются друг в друга и не женятся, Хотя они не ладят, читатель знает, что они созданы друг для друга.
• В романе «Преступление и наказание» страшны не столько намерения героя совершить убийство, сколько ужасные последствия его поступка.
• В романе «Процесс» сразу создается опасная ситуация — арест К.
• В романе «Унесенные ветром» угрозу представляет приход северян.

Сложно ли писателю создать ситуацию, при которой динамика развития событий — опасность, угрожающая симпатичному персонажу, — окажет должное воздействие на читателя? Вовсе нет.

Представьте, что вы работаете в офисе и видите, что все вокруг измучены однообразием скучной и неприятной работы. Люди тупеют от рутины, делаясь похожими на зомби. Вам хочется написать об этом. Вы начинаете свое повествование. Все персонажи вашей истории раздавлены системой, но вы чувствуете — чего-то не хватает. Повествованию недостает напряженности. Опасность не столь серьезна, чтобы вызвать у читателя волнение и страх. Спросите себя, кому может угрожать опасность? Едва ли это один из описанных вами зомби. Нет, это должен быть кто-то из новеньких. Тот, кто не желает подчиняться. Тот, кто будет сопротивляться.

Кроме того, надо подумать, откуда может исходить угроза? Может быть, это начальник, которого боится весь офис? А что, если изменить ситуацию, думаете вы. Пусть действие происходит не в офисе, а в психиатрической лечебнице, где старшая медсестра стремится подчинить и унизить каждого пациента. Это создаст чрезвычайно напряженную ситуацию. На самом деле эту идею виртуозно разработал Кен Кизи в книге «Над кукушкиным гнездом»: старшая медсестра, наделенная особыми полномочиями, представляет реальную угрозу для пациентов.

Рассмотрим другую идею. Ваши персонажи богатая леди и ее слуга. Она обращается с ним как с собакой. Он терпит ее издевательства, потому что ему нужна работа. Вам хочется написать о том, как жестоко обращаются с бедняками богачи, но где же напряженность? Где опасность? Может быть, посадить персонажи на яхту, принадлежащую главной героине, и отправить их в плавание по Средиземному морю, где яхта пойдет на дно? Пусть слуга и его хозяйка выберутся на необитаемый остров. Так мы получим опасную ситуацию героям нужно выжить. Не нравится? Вы не собирались писать о том, как люди пытаются выжить на необитаемом острове?

Попробуем иначе. Слуге надоедают постоянные унижения, он изменяет внешность и встречается со своей хозяйкой на равных. У них начинается роман. В чем состоит опасность? Его могут разоблачить, и любви придет конец. Тоже не нравится?

Хорошо, пусть слуга узнает, что кто-то хочет убить его хозяйку, и, спрятавшись в укрытии, сфотографирует заговорщиков. Однако тем удается опередить слугу, повесив преступление на него, и теперь его преследует полиция.

Вы не любите детективы? Прекрасно. Вы хотите писать мирные истории про «реальных людей». Но это не мешает вам ввести в повествование опасность. Джим Боб собирается жениться на Билли Джо. Он делает ей предложение, она дает согласие. Идея вашего произведения — показать, что порой люди вступают в брак лишь потому, что так принято, а не потому, что нашли свою половинку. Вы выдумываете городишко на плато Озарк, где девушки выходят замуж в шестнадцать лет. Ваша задумка очень хороша, и, возможно, в дальнейшем этот брак действительно будет иметь для Билли Джо ужасные последствия, но они слишком отдалены во времени, чтобы повествование стало по-настоящему напряженным. Опасность не подстерегает героиню за углом. Чтобы сделать ее более ощутимой, нужно показать, что этот брак навредит Билли Джо прямо сейчас. Не обязательно, чтобы это был физический вред. Брак может просто поставить под угрозу ее будущее. Например, у Билли Джо есть возможность учиться в оперной студии в Чикаго. Брак лишит ее этой возможности. Теперь перспектива брака таит в себе угрозу — лишиться благоприятной возможности. В итоге ситуация становится более напряженной.

Дин Кунц в работе «Как написать бестселлер» (1981) пишет: «Девяносто девять из ста начинающих писателей совершают одну и ту же серьезную ошибку: они забывают о том, что на первых же страницах романа герой должен оказаться в беде».

Чтобы ваш персонаж попал в беду, нужно, чтобы ему угрожала опасность. Если симпатичному персонажу угрожает опасность, вы заставите читателя испытывать волнение и страх за него. И тогда вам остается лишь поджечь бикфордов шнур.

Поджечь бикфордов шнур

Это один из самых сильных приемов создания напряжения. Он предполагает, что в назначенный час должно случиться нечто ужасное, и персонажам нужно предотвратить надвигающуюся катастрофу, преодолевая невероятные трудности.

В одной из серий фильма «Злоключения Полин» несчастную героиню привязывают к рельсам, а поезд, который идет в 12.10, никогда не опаздывает. Дадли Дорайт, спешащий на помощь Полин, сталкивается с самыми разными препятствиями.

В фильмах про Тарзана лодка Джейн непременно цепляется за бревно, переворачивается или должна преодолеть крутые пороги. Множество подобных эпизодов есть и в фильмах про Индиану Джонса.

Создатели старого телешоу «Бэтмэн» любили пародировать прием бикфордова шнура. Каждую неделю двух героев ждал страшный конец: их запекали в тесте, рассекали гигантским маятником или привязывали над котлом с кипящей кислотой веревками, которые невозможно распутать.

Придумать ситуацию с бикфордовым шнуром несложно. Вот несколько примеров:

• Лиза, которую родители заперли дома, тайком выбирается в кино со своим приятелем. Ей нужно вернуться к полуночи, до прихода родителей. Но по дороге домой машина ее приятеля ломается…
• Шериф велел Блэку карту убраться из города до вечера, но Барт говорит, что не собирается уезжать и убьет любого, кто посмеет на него давить
• В направлении лагеря, разбитого семьей Брамбл, движется лесной пожар. Их машина не заводится. Чтобы спастись от надвигающегося огня, им приходится вылезти из машины. Между тем ветер гонит пожар прямо на них…
• У Дорис Фелчер есть двадцать четыре часа на то, чтобы раздобыть мед смертельно опасной албанской кровососущей пчелы-альбиноса, иначе пришельцы с планеты Зорк уничтожат Землю…
• У малышки Мэри высокая температура, и если старому доктору Адамсу не удастся приехать вовремя из-за снежной бури…

Те, кто пишет триллеры, отлично знают цену бикфордову шнуру. В романе Фредерика Форсайта «День Шакала» все начинается с того, что Шакала нанимают убить Шарля де Голля, президента Франции. Шнур подожжен, герой романа должен успеть остановить убийцу.

В книге Кена Фоллетта «Игольное ушко» нацистский преступник пытается по радио связаться с Берлином, чтобы сообщить важную информацию о высадке войск в Нормандии. Его необходимо вовремя остановить.

В кульминационный момент романа «Шпион, который пришел с холода», Лимасу нужно успеть перебраться через берлинскую стену до истечения назначенного срока, иначе он останется за железным занавесом.

Этот прием используют не только авторы политических триллеров.

• В романе «Челюсти» нужно убить акулу, прежде чем городок разорится из-за того, что пляжи закроют, а поток туристов иссякнет.
• В книге «Алый знак доблести» после побега Генри обнаруживает, что его подразделение отступило, и никто не узнает о его малодушии, если он успеет вновь влиться в его ряды.
• В романе «Унесенные ветром» армия конфедератов оставляет Атланту, северяне вот-вот сожгут город, но Скарлетт, которой тоже предстоит покинуть город, нужно успеть принять роды у Мелани, так как врача уже не найти.
• В романе «Кэрри» шнур подожжен, когда злые шутники решили облить свиной кровью Кэрри, которую как раз собрались чествовать как королеву бала.
• В книге «Гордость и предубеждение» Лидия сбежала с молодым офицером Уикхемом, и вся семья в панике старается отыскать беглецов, пока негодяй Уикхем не погубил младшую сестру.

Таким образом, чтобы создать напряжение, автор должен поставить ряд вопросов, позаботиться о том, чтобы симпатичные герои оказались в опасной ситуации, и поджечь бикфордов шнур. Это увлекает читателя и заставляет его волноваться. За кого он переживает? Разумеется, за персонажей. Если вы хотите написать гениальный роман, вам нужны достойные персонажи, о них-то мы и поговорим в третьей главе.

III Нытики и чудаки, или Как сделать персонажи запоминающимися

Нытики

Большинство литературных агентов предупредят вас, что есть произведения, с которыми они не будут иметь дело ни при каких обстоятельствах, даже если книги написаны прекрасным языком, а их события разворачиваются в экзотическом райском уголке. Увидев такое произведение, старые сварливые редакторы передергиваются от омерзения. У преподавателей писательского мастерства начинается почесуха, если кто-нибудь из их учеников пишет нечто подобное. Что же все они считают столь чудовищным безобразием?

Да историю горемычной домохозяйки.

Обычно сюжет приблизительно следующий: неработающая женщина, полная недотепа во всем — наивная, невежественная и, возможно, чуточку бестолковая, полностью задавлена и забита, как вы правильно догадались, мужем, бессердечным и похотливым мерзавцем.

Горемычная домохозяйка не ударяет палец о палец, чтобы решить свои проблемы, и глубоко страдает на протяжении доброй сотни страниц, пока в один прекрасный день вдруг внезапно не принимается действовать. Как правило, это случается после того, как соседка, подруга или психотерапевт скажут ей: «Тебе, черт возьми, пора что-то делать». Взяв на вооружение этот бесценный совет, горемычная домохозяйка, вместо того чтобы заняться решением своих проблем, отправляется «искать себя», Обычно после этого у нее начинается роман с женатым мужчиной, она находит «творческую» работу, занявшись рекламой, журналистикой, продажей недвижимости или искусством. В итоге горемычная домохозяйка становится независимой, понимает, что она тоже человек, обретает чувство собственного достоинства, достигает Вершины и выходит замуж за Мистера Самое То.

Встречается и другой вариант той же истории — история несчастного бухгалтера. Несчастный бухгалтер по сути персонаж того же типа, что и горемычная домохозяйка, только мужского пола. Он полный недотепа во всем — наивный, невежественный и, возможно, чуточку бестолковый, — полностью задавленный и забитый, как вы правильно догадались, своим начальником, бессердечным и похотливым мерзавцем. Несчастный бухгалтер не ударяет палец о палец, чтобы решить свои проблемы, и глубоко страдает на протяжении доброй сотни страниц…

Дальше можно не продолжать…

Проблема с горемычной домохозяйкой / несчастным бухгалтером заключается в том, что такую книгу не захотят читать даже потенциальные покупатели подобных историй — горемычные домохозяйки и несчастные бухгалтеры, жаждущие обрести свободу.

Почему? Потому что невозможно симпатизировать персонажу, который только и делает, что хнычет и упивается жалостью к себе. Эдвин А. Пиплз в книге «Справочник писателя-профессионала» (1960) называет таких персонажей «презренными». Герои, «которые только и делают, что страдают, даже если они переносят свои страдания стоически», не вызывают никаких иных чувств, кроме презрения, говорит он.

История про горемычную домохозяйку / несчастного бухгалтера не будет иметь успеха, поскольку такой герой не интересен читателю, пока не «найдет себя», но прежде чем это случится, читатель успевает потерять терпение и захлопнуть книгу.

Это не значит, что персонаж не может жаловаться на жизнь, а домохозяйка или бухгалтер не имеют права стать героями книги. «Ширли Валентайн» — роман, пьеса и фильм про домохозяйку — пользовались огромным успехом. Их героиня привлекала чувством юмора и проницательным умом, она здраво оценивала свое положение и стремилась изменить его Ширли сбежала в Грецию, где у нее завязался роман.

Проблема не в том, что персонаж жалуется на жизнь, а в его статичности. Он не движется. Следует избегать статичных персонажей. Создавайте сколько угодно нытиков, которые могут впоследствии победить великана или убить дракона, но помните, что персонаж не начнет развиваться, пока не начнет действовать и не будет вовлечен в конфликт. Статичный нытик никогда не станет действующим лицом гениального романа.

Чтобы написать гениальный роман, главные герои, в том числе те, что жалуются на жизнь, должны динамично развиваться.

У динамично развивающегося персонажа есть стимул. Такой персонаж, как Ширли Валентайн, всей душой стремится к чему-то. Это стремление дает персонажу импульс и заставляет его действовать.

Несостоятельные безответные персонажи одномерны. Все, на что они способны, это бесконечные страдания. Динамичных персонажей раздирают противоречивые чувства — честолюбие и любовь, страх и патриотизм, вера и вожделение и т. п. В их душе бушует пламя страстей, которые влекут их в разных направлениях. Динамичный персонаж разрешает свой внутренний конфликт с помощью поступков, и эти поступки обостряют конфликт повествования и порождают новые внутренние конфликты.

Как сделать героев интересными людьми

В книге «Искусство создания художественной литературы» (1965) на вопрос: «К чему должен стремиться писатель?» Лайос Эгри отвечает: «К созданию образа. Секрет и магическая формула великого, бессмертного произведения это живые, полнокровные образы персонажей».

Яркие, полнокровные персонажи привлекают читателя. Гамильтон Клэйтон в работе «Искусство создания художественной литературы» (1939) говорит: «Автор — своего рода опекун созданных им персонажей. Именно он выводит их в свет, и, если читатели встретят их неприветливо, именно он виноват, что знакомство с его подопечными не представляет для людей никакой ценности и не вызывает интереса».

Каким должен быть персонаж, чтобы вызывать интерес? Эдвин А. Пиплз в книге «Справочник писателя-профессионала» утверждает, что персонажи «должны быть столь же неповторимы, непоследовательны и противоречивы, как и реальные люди. Именно эти противоречия и составляют личность героя». Именно это позволяет вдохнуть жизнь в объемный, законченный образ. Противоречия делают хороший персонаж интересной личностью, которую хочется узнать поближе.

Если вы познакомитесь на вечеринке с интересным человеком, вам непременно захочется рассказать о нем другим. Хороший драматический персонаж привлекателен так же, как и любой интересный человек.

Что же делает человека интересным?

Некоторые интересны тем, что повидали неведомые нам места. Кто-то, к примеру, побывал в Индии или в Мозамбике вместе с Корпусом мира, а кто-то добрался до Южного полюса, будучи членом Национального географического общества.

Интерес вызывают и те, кто много и серьезно размышлял о жизни или твердо придерживается собственного оригинального мнения. Кому-то кажется, что он видел, как из магазина выходит Элвис Пресли.^[9] Кто-то голосовал за сухой закон, летал на воздушном шаре над Алжиром или был брошен за решетку за то, что кидался снежками в памятник Карлу Марксу в Восточной Германии. Интересные люди видели интересные места, совершали смелые поступки, их жизненный опыт богат и разнообразен. Они участвовали в спиритических сеансах, они пытались раскрыть страшные тайны, иными словами, они жили полной жизнью.

В книге «Как написать гениальный роман» я рекомендую составить биографии всех значимых персонажей, что очень полезно для дальнейшей работы. Это поможет вам сделать персонажи живыми и многогранными. Кроме того, такая биография должна быть интересна сама по себе. Пишите биографии таких персонажей, которые, будь они реальными людьми, имели бы собственных биографов.

Все это здорово, скажете вы. Но я никогда не был в Индии, не сидел у ног мудрого гуру, не играл в поло и не ужинал у Ротшильда. А если человек не испытал чего-то на собственном опыте, то как об этом писать?

Вопрос решается легко. Библиотеки битком набиты всевозможными историями, написанными очевидцами. Если ваш персонаж боксер, артист балета или охотник на акул, ступайте в библиотеку и почитайте автобиографическую литературу. Уверяю, вы найдете массу материала.

Допустим, среди ваших героев есть проститутка. В любой мало-мальски приличной библиотеке найдется десять-пятнадцать книг, написанных проститутками. То же самое относится к монахиням, праведникам, мошенникам и капитанам подводных лодок.

Если вы пишете про бухгалтера, их полным-полно в телефонной книге. Позвоните парочке таких людей и представьтесь. Предложите угостить их обедом. Попросите их рассказать о своей работе, о том, как они избрали этот род занятий, о том, к чему они стремятся в будущем. Довольны ли они своей жизнью? Случаются ли у них проколы и как они выходят из затруднительных ситуаций? Что они думают о налоговой службе?

Вникайте в суть дела, задавайте каверзные вопросы. К каким уловкам прибегают бухгалтеры? Какую сумму можно прикарманить, оставшись незамеченным? Можно ли подкупить инспектора налоговой службы?

Думаю, вы поняли мою мысль. Вы должны знать жизнь своих персонажей в мельчайших подробностях.

Старайтесь, чтобы поведение и манера речи героев были столь же правдоподобными, как в романах Джозефа Уомбо. Несмотря на то, что Уомбо почти двадцать лет проработал в полиции, он продолжает общаться с полицейскими, чтобы не забыть, как они держатся и разговаривают. То же самое делает Элмор Леонард. Эми Тан знакома с жизнью китайских иммигрантов в Америке не понаслышке, она пишет о них со знанием дела, прекрасно понимая их проблемы. Джозеф Уомбо, Элмор Леонард и Эми Тан пишут прекрасные романы, виртуозно владея темой.

Вам тоже не повредит узнать тех, о ком вы пишете, поближе.

Что умеет ваш герой

Читателя привлекают персонажи, которых Аристотель в «Поэтике» называет «умелыми».

Сыщики, которые достигли высот своем деле, вызывают куда больший интерес, чем их неумелые коллеги (конечно, если речь не идет о комических персонажах). Ковбои всегда ловко выхватывают пистолет, бросают лассо и идут по следу. Гомер понимал это, когда писал «Одиссею». Одиссей не только смел и безрассуден, он прекрасно знает морское дело и метко стреляет из лука. Если ваши персонажи будут искусными и ловкими, читатель станет охотно отождествлять себя с ними.

• Броди, герой романа Питера Бенчли «Челюсти», отличный шериф. Хупер — превосходный специалист по биологии моря. Куинт — первоклассный охотник на акул. Акула, нападающая на людей, невероятно умна и изобретательна.
• Мать Кэрри в романе Стивена Кинга «Кэрри» достигла вершин фанатичной религиозности. Жестокие подростки, которые хотят, чтобы Кэрри избрали королевой бала, мастерски продумали свой злой розыгрыш. Кэрри обладает непревзойденными способностями в области телекинеза.
• Скарлетт в романе Маргарет Митчелл «Унесенные ветром» — настоящая дочь плантатора: она умеет флиртовать и льстить, обращать на себя внимание и ссорить людей в своих интересах, а Ретт Батлер — ловкий и хитрый контрабандист.

Не забудьте про чудачества

Лучшие персонажи нередко оказываются чудаками, а порой и настоящими безумцами.

Читатель обожает чудаковатых персонажей. Чудаковатые персонажи колоритны, эксцентричны, парадоксальны, своевольны и немного гротескны. Кого вы вспоминаете, думая о великих литературных персонажах? Вспомните Ахава из романа «Моби Дик». Этот весьма колоритный персонаж явно немного того. Грек Зорба один из самых больших чудаков всех времен и народов. Многие литературоведы считают, что рождением современного романа была публикация «Дон Кихота». Главный герой этой книги, воюющий с ветряными мельницами — отъявленный чудак. История английского романа, полагают некоторые, начинается с «Молль Фландерс». Главная героиня этого романа настоящая чудачка и к тому же воровка и двумужница. Пьер Безухов, один из героев «Войны и мира» Толстого, тоже маленько не от мира сего. Он бродит по полям сражений в поисках философских истин.

Знаменитый герой детективных романов Эркюль Пуаро спит, надев на голову сеточку для волос, и чрезвычайно гордится своими усами. Ниро Вульф выращивает орхидеи и никогда не выходит из дома. Странновато, согласитесь. А Шерлок Холмс? По ночам он играет на скрипке и вводит себе морфий.

Создавать персонажи с причудами весело и интересно. Можно просто взять какую-то черту характера или склонность и довести ее до абсурда. Например, ваш герой до безумия любит гамбургеры. Или ненавидит змей, жуков или акул. Пусть он будет помешан на автомобилях «форд» или на «жучках» для подслушивания, испытывает маниакальную страсть к изучению языков или обожает шить одежду для кошек. Сгодится любая крайность.

Другой способ создать чудаковатый персонаж наделить его необычной жизненной философией. Грек Зорба из одноименного произведения Никоса Казандзакиса живет полной жизнью, не задумываясь о последствиях. Когда его спрашивают, где он работал в последнее время, он отвечает:

«На одной шахте. Ты знаешь, я неплохой шахтер. В руде разбираюсь, могу отыскать жилу, проходить штольни и в шахту спуститься — словом, ничего не боюсь, Я хорошо работал, был мастером, не мне жаловаться. Да вот дьявол попутал. В прошлую субботу я был слегка под градусом и, недолго думая, пошел к хозяину, который приехал в тот день с проверкой, ну я ему и надавал по физиономии.

— Избил? За что же? Что он тебе сделал?

— Мне? Ничего! Совсем ничего, я тебе говорю! да я и видел-то в первый раз этого человека. Он нам даже раздавал сигареты, черт бы его побрал.»^[10]

Перед нами прелестный чудаковатый персонаж.

Даже если вы пишете самый серьезный роман, не бойтесь персонажей со странностями. Шекспир создал Фальстафа, восхитительного героя с причудами, который является действующим лицом серьезной исторической пьесы «Король Геирих IV». Фальстаф, пьяница и трус, во всеуслышание излагает свои сомнительные взгляды. Вардаман Бандрен в романе Фолкнера «Когда я умирала» самый настоящий чудак. Он постоянно повторяет: «Моя мама — рыба», потому что она умерла, как умерла его рыба. А старый ворчливый слуга Джозеф в потрясающем романе Эмилии Бронте «Грозовой перевал», который проклинает всех и каждого и пророчит несчастья? Это ли не странность?

Персонажи с причудами не только оживляют повествование, они прекрасно оттеняют образы более серьезных персонажей. Такое подчеркивание с помощью контраста — это литературный прием, позволяющий сделать более выразительным образ одного персонажа, противопоставив его другому. Так, в романе «Гордость и предубеждение» серьезному персонажу Дарси, поклоннику Элизабет, противопоставлен ухажер ее сестры Лидии, Уикхем, мошенник с причудами. В романе «Челюсти» противоположностью Хупера, серьезного специалиста по морской биологии, является странноватый охотник на акул, Куинт. В романе «Кэрри» причуды матери Кэрри граничат с безумием. Она прекрасно оттеняет серьезную, искреннюю и ранимую Кэрри.

Эдвин А. Пиплз в «Справочнике писателя-профессионала» замечает, что Чарли Чаплин, сочетая комическое с трагическим, «достигал максимально глубокого воздействия на зрителя. Его образ маленького бродяги вырастает из печали, и, будучи фоном для безудержного смеха, эта печаль почти нестерпима… Чаплин создает резкий, жесткий контраст. Именно это заставляет нас запоминать происходящее».

Само собой, создавая персонаж с причудами, вы можете потерпеть неудачу. Он может получиться неправдоподобным, несимпатичным или придурковатым. Трудно понять, не перегнули ли вы палку, стараясь оживить персонаж. Это всегда рискованно.

Персонаж и обстановка

Персонаж оттеняют не только образы других действующих лиц, но и окружающая обстановка. К примеру, провинциал приезжает в город. Видный общественный деятель попадает в тюрьму. Вспомните главного героя известной повести Марка Твена «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура», или избалованного и капризного ребенка из богатой семьи в книге Киплинга «Отважные капитаны», или бродягу Макмерфи в психиатрической лечебнице из романа Кена Кизи «Над кукушкиным гнездом», или попавшую в чудесную страну простую девочку с канзасской фермы из сказки Фрэнка Л. Баума «Волшебник из страны Оз».

• В романе «Челюсти» шериф Броди ненавидит воду и не умеет плавать. Представьте, как чувствует себя такой герой на лодке во время охоты на гигантскую акулу-людоеда.
• Герой романа «Алый знак доблести» Генри — штатский, попавший в самое пекло гражданской войны.
• Скарлетт в романе «Унесенные ветром» дочь плантатора, которая привыкла, что все ее прихоти исполняются. Представьте, каково такой героине искать съедобные коренья,

чтобы выжить в стране, разоренной войной.

• К., герой романа «Процесс», разумный человек. Вообразите, как тяжко ему в нелепом мире Закона, где людей преследуют и уничтожают без всякой причины.
• Интеллигент Раскольников в романе «Преступление и наказание» оказывается в тюрьме вместе с ворами и убийцами.
• В романе «Кэрри» неискушенную девушку приглашает на выпускной бал один из самых завидных кавалеров-старшеклассников. Она попадает в незнакомый для нее мир.

Чтобы сделать образ своего персонажа более рельефным, поместите его в чуждую ему обстановку, пусть он столкнется с новыми и, возможно, пугающими реалиями.

Доминирующая страсть

В книге «Как написать гениальный роман» доминирующая страсть определена как «главная сила, управляющая поступками персонажа, его основная мотивация».

Доминирующая страсть определяет персонаж для писателя, она позволяет автору оживить героя всего одной фразой. Доминирующая страсть может быть стремлением совершить гениальное преступление, стать великим проповедником, ловким карманником или научиться подделывать произведения искусства. Это стремление может быть менее конкретным и более прозаическим: например, кто-то мечтает стать хорошим мужем, круглые сутки валяться на диване или просто хочет, чтобы его оставили в покое. В любом случае доминирующая страсть определяет, как поступит персонаж, если по ходу действия ему понадобится решить какую-либо проблему.

Пусть нашего героя зовут Спит Спалински. Спит помешан на бейсболе. Его доминирующая страсть — стать великим питчером. В начале истории Спит участвует в отборочных соревнованиях, часами тренируется, бросая мяч, и т. д.

Во второй главе к Спиту приезжает брат из Милуоки. Неожиданно его находят убитым в номере отеля, где живет Спит. Перед смертью брат успевает написать на стене: «За что, Спит?» Полицейские считают, что преступление совершил Спит.

В этой истории доминирующая страсть героя — стать великим питчером — не управляет его поступками. С момента убийства он тратит все свое время на то, чтобы доказать свою невиновность и найти настоящего убийцу. Драматическое решение персонажа сменить доминирующую страсть способствует его дальнейшему развитию.

Таким образом, в случае Спита у героя есть одна страсть, которая управляет его жизнью, и другая, которая определяет развитие событий в повествовании. В результате у героя есть две доминирующие страсти — дремлющая и активная. Дремлющая страсть по-прежнему определяет образ персонажа для автора, однако после того, как героя обвинили в убийстве, его поступками управляет не она. Любыми действиями персонажами должна управлять хотя бы одна доминирующая страсть. Нельзя допускать, чтобы персонаж вел себя как машина, у которой заглох мотор.

Итак, вернемся к нашей истории. Допустим, в пятой главе Спит отправляется в Калифорнию, движимый новой доминирующий страстью — доказать свою невиновность. Он оказывается в старом, ветхом здании, когда внезапно начинается землетрясение. Доминирующая страсть Спита — доказать свою невиновность — забыта. Он думает только об одном — как выбраться из-под груды развалин.

Иными словами, мотивация поступков героя не всегда определяется первоначальной доминирующей страстью, но эта страсть может вернуться, когда критическая ситуация останется в прошлом. Таким образом, доминирующая страсть не является константой, она может меняться по ходу повествования, уходить и возвращаться вновь. Во многих великих произведениях персонаж, принимающий важные решения, переключается с одной доминирующей страсти на другую, и это делает его еще более привлекательным для читателя.

• Доминирующая страсть Раскольникова в романе «Преступление и наказание» — избавиться от нищеты, однако после того, как он совершил убийство, его доминирующей страстью становится духовное возрождение.
• Доминирующая страсть Генри в романе «Алый знак доблести» — выполнить свой патриотический долг, однако как только начинается перестрелка, иная страсть заставляет его бежать с поля боя. Затем доминирующая страсть меняется, и он желает лишь одного — исправить свою ошибку.
• Доминирующая страсть Кэрри — стать такой же, как другие девочки, — воплощается в стремлении попасть на выпускной бал. После того как жестокие шутники опрокидывают на нее ведро со свиной кровью, ее доминирующей страстью становится желание отомстить.
• доминирующая страсть Скарлетт О’Хара желание выйти замуж за Эшли. Когда северяне разорили ее плантацию, Тару, ее доминирующей страстью делается стремление восстановить ее.
• Доминирующая страсть Элизабет Беннет преданность своей семье. Движимая этой страстью, она готова отвергнуть предложение весьма подходящего жениха, Дарси, который смотрит на ее родных сверху вниз. Однако когда Элизабет узнала, что Дарси помог спасти ее сестру от позора, в душе героини происходит переворот, и у нее возникает новая доминирующая страсть — выйти за него замуж.

Избегайте слишком частой смены доминирующей страсти. Иначе, вместо того, чтобы написать гениальный роман, где герои совершают мотивированные поступки, а драматическое развитие событий закономерно ведет к кульминации, вы получите нелепое нагромождение не связанных между собой событий.

Когда в финале основные конфликты разрешаются, персонаж иногда возвращается к изначальной доминирующей страсти, но чаще этого не происходит, поскольку он становится другим человеком. Так, Спит в итоге может прийти к выводу, что ему страшно нравится быть сыщиком и что он наконец-то нашел настоящее, «взрослое» занятие, по сравнению с которым бейсбол — это детские игрушки. Кроме того, он начинает понимать, что ему никогда не стать гениальным питчером.

Если персонаж все же возвращается к первоначальной доминирующей страсти, он нередко переоценивает ее по-новому, что делает драматические события истории еще более значимыми.

Персонажи с двойственной натурой

Порой самые запоминающиеся литературные персонажи имеют двойственную натуру. В итоге в одном герое сосуществуют два отдельных персонажа. Автор задумывает его таковым с самого начала.

Пожалуй, одним из самых известных примеров являются Джекилл и Хайд.

Таким персонажем было чудовище, созданное Франкенштейном, в повести Мэри Шелли: жестокий убийца и задумчивый кроткий великан. Одноногий Джон Сильвер был, с одной стороны, хладнокровным грабителем, а с другой — нежным отцом. Кэтрин, тетушка Дарси, внешне заносчивая светская дама, но в душе — неисправимый романтик. Несомненно, к таким персонажам относится и Кэрри: с одной стороны, неуклюжий, застенчивый подросток, жаждущий признания; с другой — молодая женщина, наделенная страшной сверхъестественной силой. Как создаются подобные персонажи? Представьте, что разные стороны их натуры — это разные состояния «эго». Согласно психологической теории трансакционного анализа, которая изложена Эриком Верном в книге «Игры, в которые играют люди», «эго» существует в трех ипостасях — родитель, взрослый и ребенок.

Если мы говорим что-нибудь вроде: «Пристегни ремень безопасности», на первый план выступает родитель. Взрослый проявляет себя, когда мы ведем себя как разумные создания, способные рассуждать здраво: «По моим подсчетам, имеет смысл пристроить к дому веранду: цена дома возрастет на пятнадцать тысяч, а вложения составят всего двенадцать тысяч восемьсот». Когда мы пытаемся обогнать того, кто пытается нас подрезать, верх берет ребенок: «Я покажу этому наглецу!»

Не забывайте об этих аспектах личности, создавая персонаж с двойственной натурой. Помните, что в одном состоянии «эго» персонаж может делать то, на что никогда не пошел бы в другом.

Проиллюстрирую это примером.

Представьте, что ваш персонаж — это майор, который служит в армии во время Второй мировой войны. Пусть он будет командиром танка. Это настоящий служака, закаленный в боях. Он — прекрасный тактик и бесстрашный, отчаянный и беспощадный воин. Он суров со своими подчиненными, требует строгого соблюдения дисциплины и не потерпит неповиновения приказу.

Назовем нашего героя майор Бродерик Ролстон. У него кирпично-красное лицо, в зубах сигара, он невысок ростом, но плотен и крепок, поскольку занимается тяжелой атлетикой. Настоящий бульдог в запыленной военной форме, с парой кольтов сорок пятого калибра на поясе. При себе он нередко носит стек с серебряным наконечником.

Ролстон вырос в семье военного. Его отец служил в армии генерала Першинга во время Первой мировой войны. С малых лет он знает: защищать свое отечество — это священный долг. Его доминирующая страсть — стать лучшим в армии командиром танка, на меньшее он не согласен. Если у него есть недостаток, это лишь то, что он слишком требователен к подчиненным, к танкам и к самому себе. Там, где он проходит, остается множество убитых немцев и пустых гильз… да еще рекордное количество нервных срывов из-за перенапряжения в бою в рядах его подчиненных.

Солдаты дали ему прозвище Бешеный Ролстон. Он — яркая личность во всех отношениях. Из него может выйти весьма любопытный персонаж. Но если подобный персонаж будет иметь двойственную натуру, он станет незабываемым.

Представим, что в детстве Бешеный Ролстон любил рисовать, но родители считали увлечение сына чепухой и делали все, чтобы отвратить его от этого занятия, — подкупали подарками, отговаривали, поднимали на смех. Однако он не бросил любимое дело и тайно выкраивал время, чтобы заняться живописью. Во время учебы в колледже он частенько наведывался в поселок художников, расположенный неподалеку, и завел там немало приятелей, но никогда не рассказывал об этом ни своим домашним, ни сослуживцам. Общаясь с художниками, он сам становился художником, выражение лица смягчалось, взгляд становился задумчивым и спокойным.

Когда началась война с нацистами, сорокалетний майор уже привык к двойной жизни. Одна часть его личности стремилась стать генералом, другая — написать шедевр маслом на холсте. Одна часть его натуры была тверже железа, другая — мягче пуха. Как военный, он считал, что родительское воспитание пошло ему на пользу. Как художник, он затаил на родителей обиду.

У Бешеного Ролстона есть огромный потенциал в качестве персонажа, если подвергнуть его испытанию, которое покажет, кто он на самом деле. Представьте, что, атакуя противника, он пробивает стену церкви. Чтобы уничтожить врага, он должен разрушить еще одну стену, которую украшает замечательная фреска эпохи Ренессанса. Две стороны его натуры борются между собой. Такой персонаж чрезвычайно интересен читателю.

Женские образы тоже могут иметь двойственную натуру. Пусть нашу героиню зовут Хильда О’Фаррел. Целыми днями у нее на коленях сидит пекинес в ошейнике, усыпанном искусственными бриллиантами. Сказочно богатая от рождения, Хильда думает только о том, как приумножить свое состояние. Сноб до мозга костей, она смотрит на людей свысока. Она обожает театр и балет и читает «Архитектурный дайджест». Страстный игрок в бридж, Хильда дважды участвовала в чемпионатах мира и занимала второе и третье места. Она ненавидит беспорядок и помешана на чистоте. Если вам хочется, чтобы вас заметили в Сан-Франциско, вам нужно попасть на званый вечер к Хильде. Ей тридцать семь, она четырежды была замужем, все ее мужья были значительно старше ее, и каждый брак делал Хильду еще богаче.

В чем двойственность ее натуры?

Хильда обожает розыгрыши и не в состоянии совладать со своим пристрастием. Ничто не может доставить этой заносчивой светской даме большей радости, чем возможность разыграть такого же чванливого аристократа, как и она сама. Хильда понимает, что ей не подобает заниматься подобными вещами, но порой она просто не владеет собой. Большую часть времени она остается светской дамой, но иногда в ее глазах вспыхивает озорной огонек и ее второе «я» берет верх.

Хильда может оказаться очень любопытным персонажем. Что, если она выйдет замуж за кандидата на пост президента? За принца Уэльского? Это открывает потрясающие перспективы.

Может быть, вам нравятся более серьезные персонажи? Назовем нашу героиню Айви Дэнфорт. С юных лет у нее были выражены материнские наклонности. Кроткая натура, мать семейства, которая души не чает в детях, преданная жена Диллона, крупного оптовика, торгующего сантехникой, Айви понимает, что она старомодна, но ей с детства внушили, что предназначение женщины — хранить семейный очаг и т. д. и т. п.

Внезапно Диллон умирает от сердечного приступа, и Айви приходится взять бизнес мужа в свои руки. Выясняется, что предприятие на грани краха, но Айви удается спасти положение, и постепенно она превращается в практичную женщину с деловой хваткой.

Вдова нанимает и увольняет работников, ищет выгодные контракты и заключает сделки. Ее предприятие расширяется и становится Крупной международной компанией, однако дома Айни остается любящей матерью, которой нравится печь свежий хлеб и вязать свитера. Она — женщина с двойственной натурой.

Проблемы начинаются, когда она в возрасте сорока семи лет отправляется в больницу навестить свою дочь и новорожденную внучку. Здесь она знакомится с доктором Уэйном Марлоу, который очарован ее мягкостью и женственностью, и их любовь быстро расцветает пышным цветом. Но готов ли он сблизиться с женщиной, имеющей двойственную натуру? Ведь доктор еще не знает, какова Айни на самом деле.

Рассказ о возможных сложностях может стать весьма захватывающим.

Вот еще один пример.

Представьте себе мягкого, воспитанного юношу, который работает корреспондентом крупной столичной газеты. Он робок, застенчив и немного трусоват. Он носит очки. Но у него есть и иная сторона личности — на самом деле он стальной человек, который способен перемещаться быстрее пули и одним махом перепрыгивать небоскребы…

Помните телесериал «Кун-фу» и его героя Кейна? Это тоже персонаж с двойственной натурой. Мягкий и покладистый, он тихонько играет на своей флейте, пока кто-нибудь не выведет его из себя. Тогда он превращается в тигра. А «Три лица Евы», где в одном человеке сосуществуют три личности. А Вито Корлеоне, который был нежным, любящим отцом и одновременно жестоким и беспощадным гангстером.

Полагаю, вы уловили мою мысль.

Чтобы сделать свои персонажи интересными, наделите их интригующим прошлым, умом и оригинальными взглядами, а кое-кого — причудами, Постарайтесь, чтобы они выгодно оттеняли друг друга, а обстановка, в которой они находятся, делала их образы еще более выразительными. Пусть у кого-то из них будет двойственная натура. Не бойтесь рискнуть, создавайте свежие, нешаблонные образы.

Поскольку по ходу вашего гениального романа героям предстоит измениться, вам понадобятся кое-какие приемы работы с идеей, о чем, как вы, наверное, уже догадались, и пойдет речь в главе четвертой.

IV Слово на букву «и», или Еще раз про идею
Часть первая: что такое идея

Как ни назови розу, она не превратится в брюкву

Великие египетские пирамиды было бы невозможно построить без изобретения зубила.

Зубило — это очень простой инструмент, кусок медного или бронзового прутка с плоским заостренным концом. Однако изобретение этого незамысловатого инструмента позволило возвести грандиозные сооружения древности. Без зубила эти величественные строения остались бы грудой камней.

Идея — это зубило писателя. Сей простой инструмент помогает придать форму материалу повествования и возвести грандиозное сооружение — гениальный роман.

Идея — мощное средство создания художественного произведения. Если вы четко представляете идею своего романа, он будет глубоким и драматически ярким. Такой роман читается на одном дыхании.

В книге «Как написать гениальный роман» поясняется, что идея — это <констатация того, что произойдет с героями в результате ключевого конфликта». Ключевой конфликт — это еще одно название основной сюжетной линии произведения. Таким образом, идея — это констатация того, что произойдет с героями в результате развития сюжета. Вот и все. Что может быть проще? Как только вы сформулировали идею произведения, вы сможете чудесным образом придать форму своему материалу, так же как каменщик придает форму камню, обтесывая его зубилом.

Возможно, вместо слова «идея» было бы лучше использовать какой-нибудь другой термин, например «основная мысль повествования» или «краткое содержание книги». Или просто «брюква». К сожалению, это лишь создаст еще большую путаницу: терминов и без того пруд пруди.

Когда я изучал принципы литературного творчества, мой преподаватель, Лестер Горн, неизменно интересовался, какова идея моего очередного романа. Я, запинаясь, мямлил что-нибудь вроде «врать нехорошо» или «жизнь заканчивается смертью» или «не следует доверять незнакомцам». Качая головой, он говорил, что я не владею материалом, и втолковывал мне, в чем состоит моя идея, но и после этого я не знал, что с ней делать.

Преподавая писательское мастерство, я заметил: стоит мне произнести слово «идея», и глаза студентов подергиваются пеленой. Они убеждены, что творческой личности это ни к чему. Зачем ей организующие принципы? Пусть персонажи сами создают свою историю, это куда занятнее.

Может быть, это и занятнее, но это прямая дорога к катастрофе. Как пишет де Вото в работе «Мир художественной литературы», художественное произведение — это не только «поток грез» и «игра воображения», но и «способность упорядочить события и изложить их в логической последовательности». Сформулировав идею произведения, вы приступаете к ее воплощению и выстраиваете свои фантазии в логической последовательности.

Разумеется, было бы здорово отдаться потоку фантазий и грез, но это чревато серьезными проблемами. Если в вашем романе нет идеи, герои начнут писать свою историю сами. Чем это кончится? Возможно, вам повезет и книга окажется удачной. Но мой опыт работы со студентами — а они по большей части весьма одаренные люди — говорит о том, что, если вы позволите своим персонажам делать все, что им вздумается, вероятность написать гениальный роман составляет примерно один к ста. Не имея идеи, автор не имеет плана. Писать в отсутствие идеи — все равно, что отправиться в Канзас из Нью-Йорка с завязанными глазами. Не определившись с идеей, вы создадите бледное подражание реальной жизни, которая изобилует окружными путями и тупиками.

Идея — это краткая формулировка того, что произойдет с героями в результате развития сюжета. Лайос Эгри в «Искусстве создания драматических произведений» говорит, что такая формулировка включает «персонаж, конфликт и вывод».

Если писатель способен сформулировать идею произведения, она может служить Критерием оценки для любой перипетии сюжета. Нужно лишь спросить себя: поможет ли это доказать идею произведения? Когда книга закончена, писатель задает себе вопрос: подтверждает ли развитие сюжета идею произведения?

Джеральд Брэйс в работе «Ткань художественного произведения» (1969) пишет, что «в идеальном драматическом произведении нет ничего лишнего, все ведет к неотвратимой кульминации, за которой следует благополучная или трагическая развязка».

Чтобы достичь этого идеала, нужно четко сформулировать идею произведения.

Поиск идеи

Бернард де Вото в работе «Мир художественной литературы» рассказывает про блестящую преподавательницу писательского мастерства Эдит Миррилис, которая всегда начинала обсуждение произведений своих учеников с вопроса: «О чем эта история?»

Это самый важный вопрос, который задает себе автор художественного произведения, и первый шаг к формулировке идеи.

Зная, о чем ваша история, вы можете сказать: «По-моему, человеческая природа такова, что описанное развитие событий и пройденные испытания отразятся на моих персонажах следующим образом».

Идея произведения — это краткое изложение его содержания. Это ваша истина, ваше видение мира, то, что вы хотите рассказать о природе человека и его душе.

Преподавая писательское мастерство, я замечаю, что хотя начинающие писатели приходят на мои занятия с материалом, который им близок. Они не в состоянии сделать из него литературное произведение. И все потому, что они не знают, о чем рассказывают.

Начав писать, я последовал совету, который часто дают новичкам: пиши о том, что знаешь. Я был хорошо знаком с работой страхового оценщика, который занимается урегулированием исков после автомобильных аварий, и принялся сочинять автобиографический роман «Таракан».

Герой моего романа занимался работой, которую ненавидел, среди людей, которые безнадежно погрязли в повседневной рутине. Он мечтал обрести свободу и излить свою душу в творчестве. Он якшался с профсоюзными деятелями, обращался к медиумам, консультировался со специалистом по семье и браку. Этот тип был полным болваном, он повторял свои ошибки, хватался то за одно, то за другое, пил, разбивал машину, увольнялся, искал новую работу, крутил романы. Его швыряло по жизни, как пробку, попавшую в ураган.

Мой учитель все время спрашивал меня: о чем мой роман? Какова его идея? Я, отводя глаза, лепетал, что это роман о жизни страхового оценщика.

Мне следовало писать об отдельных сторонах жизни, а не обо всем сразу. Человеческая жизнь во всех ее проявлениях слишком широкая тема. Автор должен поместить под микроскоп один-два вопроса, подвергнуть персонажи экспериментальному воздействию конфликта и записать, что получилось. Хорошее драматическое произведение — это лаборатория по изучению человеческой натуры. Оно рассказывает об отдельных аспектах человеческой жизни, значимых для автора. Если вы хотите написать гениальный роман, то должны быть убеждены, что ваши представления о природе человека, его ценностях и его жизни справедливы в конкретных обстоятельствах, описанных в вашей книге.

Возможно, вам повезет меньше, чем мне, и у вас не будет таких прекрасных учителей, как у меня. Тогда вам придется позаботиться о себе самостоятельно. Каждый раз, когда вы будете садиться писать, спрашивайте себя, о чем ваш рассказ.

Допустим, вы пишете про любовь. Писать стоит лишь о большой любви, будь то сыновняя, братская, романтическая, чувственная или неразделенная любовь. Предмет вашего повествования это первая половина идеи. Вторая половина это то, что произойдет с персонажем по ходу сюжета. Например, в книге о безответной любви возлюбленная героя отвергает его, и в конце повествования он кончает жизнь самоубийством. Идея такой истории: безответная любовь приводит к самоубийству.

Сформулировав идею, вы поймете, куда двигаться. Вам станет ясно, что ссора главного героя со своей бабушкой не имеет никакого отношения ни к его безответной любви, ни к его самоубийству. Вы поймете, что рассказ об одиночестве, которое приводит к безответной любви, в данном повествовании неуместен. Теперь вы знаете, о чем писать.

Вам не хочется, чтобы роман закончился самоубийством? Тогда пусть безответная любовь приводит к чему-нибудь другому. Например, к духовному просветлению или безмятежному счастью. Вы можете распорядиться идеей на свое усмотрение: это ваша истина, ваше видение происходящего, так обстоят дела в мире, который создали вы сами.

Разберемся с терминологией

Те, кто создает художественную литературу, нередко путают идею с моралью или темой, смутно представляя, чем отличаются эти понятия.

Проще всего понять, что такое мораль. Мораль — это то, чему учит данное произведение. Мораль учебных фильмов о заболеваниях, передающихся половым путем, можно сформулировать так: «Не предохраняясь во время полового акта, вы рискуете подцепить какую-нибудь заразу». Мораль библейских историй нередко сводится к следующему: «Если вы ослушаетесь Господа, вы горько пожалеете». Мораль непременно есть в басне, например: «Не зная броду, не суйся в воду» или «Никогда не доверяй лисе». Если вместо того, чтобы слушаться родителей, вы будете водиться с волками, медведями или злыми колдуньями, вы попадете в беду, учат сказки.

Однако писатель — художник, а не моралист. Гениальный роман не имеет морали в том виде, в каком она присутствует в учебном фильме, библейской истории, сказке или басне. Но если вы пишете о том, как любовь не помогла спасти алкоголика, можно сказать, что мораль вашего романа: «Не влюбляйся в пьяницу». Мораль большинства детективных романов: «Преступление не окупается», но это не означает, что автор детективного романа читает проповеди о том, что убийство это грех. Люди покупают детективные романы не ради подобных наставлений.

Мораль в современном романе может оказаться весьма неожиданной. Например, роман, идея которого: «Алкоголизм ведет к духовному росту», может иметь мораль: «употребление спиртного приближает вас к Богу», что едва ли можно считать моралью в традиционном смысле слова. Всем известно, что алкоголизм ведет к деградации и смерти. Раньше было принято писать о том, что религия или высоконравственные поступки ведут к духовному просветлению, но в современных романах религия часто губит человека, толкая его к инцесту или безумию. Иначе говоря, в современной литературе понятие морали изменилось. Нередко мораль современного романа аморальна с традиционной точки зрения, например: «Не говори правду, это разрушит твой брак» или: «Совершив убийство, можно обогатить свой жизненный опыт». Люди перестали читать ради нравственного совершенствования.

Что ж, пожалуй, хватит о морали, которая призвана преподать читателю нравственный урок. Ни тема, ни идея не должны учить нас нравственности.

Изрядную неразбериху в определение темы и идеи внесли авторы учебников писательского мастерства. В итоге эти понятия стали размытыми и нечеткими. Для вас они могут означать одно, для меня другое, еще для кого-то третье, хотя все мы вполне вменяемые люди. Если мы будем упорствовать, настаивая на собственных формулировках, мы никогда не сумеем выбраться из Вавилонской башни и написать гениальный роман.

Прежде чем вы продолжите читать эту книгу, давайте дадим определение каждому из понятий. На самом деле совершенно не важно, назовете вы идею идеей, а тему темой или будете называть идею брюквой, а тему морковкой. Для нас важны лишь сами понятия.

Дин Кунц в работе «Как написать бестселлер» определяет тему как «одно или несколько взаимосвязанных высказываний, касающихся того или иного аспекта человеческой природы, которая интерпретируется в соответствии с индивидуальными представлениями автора». Джон Гарднер в работе «Искусство создания художественной литературы» дает сходное определение этого понятия: «Под темой мы понимаем не, идейное содержание» — это выражение не любит ни один хороший писатель, — но основной предмет повествования. Подобным образом темой прений может быть инфляция в мировом масштабе».

Итак, тема — это предмет, к которому постоянно возвращается повествование. Таким предметом могут быть, например, конфликт сыновней и плотской любви, сущность подлинной смелости, долг по отношению к душевнобольной матери или брату-преступнику, стойкость и мужество перед лицом близкой смерти или неизлечимой болезни. Подобные проблемы и представляют собой тему повествования.

В рамках нашей дискуссии мы определим тему как предмет повествования. Обычно речь идет об особенностях человеческой натуры, которые исследуются или подвергаются испытанию по ходу развития сюжета. Идею или констатацию того, что произойдет с героями в результате развития сюжета, не следует путать с темой и моралью.

Теперь, когда мы разобрались с терминологией, можно перейти к конкретике.

Идея в действии

Давайте рассмотрим несколько идей и то, как они работают. Начнем с истории, которую знают все:

«У мамы-свиньи было три поросенка. Однажды мама-свинья решила, что дети уже взрослые и могут жить самостоятельно. И она отправила их в большой мир, дав каждому сыну немного денег, чтобы он мог построить себе дом. Первый поросенок решил сэкономить на стройматериалах, чтобы купить что-нибудь поинтереснее, и построил дом из соломы. Второй поросенок сделал себе дом из веток и прутьев. Третий поросенок выстроил прочный каменный дом. Когда откуда ни возьмись появился страшный серый волк, ему было достаточно дунуть, чтобы два хлипких домика развалились. После этого волк преспокойно съел их обитателей. Но третий дом оказался неприступным. Когда волк попытался забраться внутрь через дымоход, находчивый поросенок приготовил котел с кипящей водой. Волк упал в котел и сварился. Умный поросенок ловко избавился от волка, который попал к нему на ужин».

Идея этой истории предельно проста: «Глупость ведет к смерти, а мудрость — к счастью».

Предмет повествования или тема истории это глупость и мудрость. Нам рассказывают не о том, как строили дома. Стройка — это арена, на которой разворачиваются события. Строительство домов, сюжет истории, представляет собой фон повествования, или текст. Мудрость и глупость — это подтекст, и именно подтекст представляет собой подлинную тему повествования. Развитие сюжета (текст) доказывает идею (подтекст).

Вместо домов поросята могли бы строить корабли, самолеты или что-нибудь еще, при этом подтекст истории остался бы прежним. Развитие сюжета доказывает, что два первых поросенка глупы, а третий — умен.

Сформулировав идею, автор должен задать себе вопрос: есть ли в истории такие повороты сюжета, которые не работают на доказательство идеи? Есть ли в сюжете сказки «Три поросенка» что-нибудь не относящееся к делу? Едва ли.

Далее автор должен спросить себя: доказывают ли описанные в повествовании события идею произведения? Глупые поросята погибают, а умный поросенок получил на ужин аппетитного волка. Значит, идея доказана.

Представьте, что в повествовании есть эпизод о том, как поросята отправляются на ярмарку, встречают там хорошеньких свинок, но те отвергают их ухаживания, и поросята возвращаются домой и напиваются до поросячьего визга. Связан ли этот эпизод с идеей произведения? Ни в коей мере. Значит, его нужно выбросить.

Что если поросенку, который построил соломенный домик, удалось бы убежать от волка и застрелить его из револьвера сорок четвертого калибра? Связан ли такой поворот сюжета с глупостью и мудростью? Никоим образом.

А что, если включить пару сцен, в которых соломенный домик разрушает ураган, и его хозяин строит второй дом из грязи? Для доказательства идеи эти сцены были бы лишними, следовательно, в них нет необходимости.

Начинающим писателям часто кажется, что идея это смирительная рубашка для их творческой натуры. Однако это глубочайшее заблуждение.

Что происходит, если писатель не знает, какова идея его произведения? Его повествование превращается в беспорядочную череду событий, не объединенных развитием сюжета, и читатель быстро теряет интерес к такой книге.

Начиная читать роман или смотреть фильм, в течение какого-то времени вы не вполне понимаете, о чем пойдет речь. Представьте, что роман начинается с такой сцены: Мэри Бет ссорится с матерью, которая не позволяет ей пойти на школьные танцы, но в конце концов уламывает мать отпустить ее. О чем пойдет речь дальше? Может быть, об отношениях в семье, а возможно, и о чем-то другом.

Мэри Бет отправляется на танцы, где знакомится с Фредом. Он кажется симпатичным парнем, но в его глазах Мэри замечает странный огонек, и мы думаем, что он может быть опасен. Ага, похоже, она влюбится в парня, который способен на дурной поступок. Не исключено, что произойдет убийство.

После танцев Мэри отправляется с новым знакомым на вечеринку, откуда тот уходит с другой девушкой, и Мэри Бет вынуждена возвращаться домой одна. По дороге она встречает нищенку, которая оказывается ее попутчицей…

Читатель чувствует себя так, точно четырехлетний ребенок рассказывает ему, как ходил в зоосад. Происходят какие-то события, но понять, о чем идет речь, невозможно, и это действует на нервы. История с идеей имеет тему и развивающийся сюжет, который ведет к разрешению ситуации.

Есть признак, который однозначно свидетельствует, что перед нами история ни о чем, что тема отсутствует, а события не развиваются. Спросите себя, можно ли поменять эпизоды местами, не изменив сути повествования. Если Мэри Бет может повстречаться с нищенкой до того, как отправится на танцы и познакомится с Фредом, скорей всего идеи нет. Если история продумана как следует, события нельзя тасовать как карты, каждый эпизод несет смысловую нагрузку и заиграет совсем по-иному, оказавшись в другом месте.

Помните: идея — это пушка, которую нужно зарядить порохом вашего таланта. Без идеи, даже если у вас целая бочка пороха, вы получите лишь дым и пламя, но не сумеете пробить ни одной стены.

Яркий пример

Давайте вспомним историю, которую знают все. Рассказ про Самсона и Далилу. Тот, кто не знаком с сюжетом, найдет его в Книге Судей, в Библии.

Здесь эта история излагается несколько иначе, чем в Библии. Мы будем придерживаться голливудской версии 1951 года с участием Виктора Мэтьюра и Хеди Ламарр. Надо сказать, это была чертовски удачная версия.

История Самсона — это история человека, любимого Богом, человека, который был наделен богатырской силой, прославил себя в сражениях, но пал жертвой плотской любви, потерян свою невероятную силу, после чего пожалел о случившемся, и его сила вернулась и дала ему возможность одержать победу над врагами, вместе с которыми погиб он сам.

Какова идея этой истории? Может быть, «раскаяние позволяет погибнуть славной смертью»?

Если вы считаете, что утверждение «раскаяние позволяет погибнуть славной смертью» отражает содержание истории, тем самым вы говорите: любовь Бога позволяет обрести великую силу и прославиться в сражении, слава делает человека заносчивым, надменным и падким на плотские утехи, это ведет к предательству, предательство ведет к поражению, позору и слепоте, последние ведут к раскаянию, раскаяние возвращает силу, а возвращение силы дает возможность погибнуть славной смертью. Идея «раскаяние позволяет погибнуть славной смертью» позволяет выразить то же самое в двух словах.

Иными словами, любая идея предполагает, что в цепочке взаимосвязанных событий одна ситуация закономерно вытекает из другой, и это, в конечном счете, ведет к развязке.

Вот как мы докажем идею нашей истории:

Пролог. Будущей матери Самсона, которая была бесплодна, является ангел и говорит, что у нее родится сын и что ему суждено стать назореем, посвященным Господу. (Это показывает, что Самсон — особый персонаж, любимый Богом.)

Вводный эпизод. Молодой Самсон отправляется в город, надеясь соблазнить женщину. По дороге он встретил льва и растерзал его «как козленка». (Эпизод показывает, как силен и отважен Самсон.)

Завязка (событие, которое, нарушая течение повседневной жизни, ведет к переменам и дает толчок развитию сюжета). Самсон собирается жениться на филистимлянке, во время свадебного пира завязывается небольшая потасовка, и отец невесты забирает дочь назад, а Самсон в отместку поджигает поля филистимлян. (Показывает, как начались неприятности.)

Первая перипетия. Филистимляне — три тысячи крепких мужчин являются в лагерь израильтян, чтобы отомстить Самсону. Самсон берет ослиную челюсть и убивает ею тысячу человек. (Это следующий виток сюжета, который показывает, как могуч Самсон.)

Вторая перипетия. Царь филистимлян вне себя от гнева. Он собирает войско в десять тысяч человек, чтобы проучить наглеца. Однако Далила, роскошная «девушка по вызову», заверяет царя, что избавит его от хлопот, если вместо войска он отправит к Самсону ее. (Показывает жадность героини.)

Третья перипетия. Далила знакомится с Самсоном. Тот поддается соблазну. (Доказывает, что он начинает сбиваться с пути истинного.)

Четвертая перипетия. Самсон напивается пьяным. (Показывает дурное влияние Далилы.)

Пятая перипетия. Далила влюбляется в бедолагу Самсона к отправляется к царю филистимлян, чтобы взять с того обещание не причинять Самсону вреда, если ей удастся выведать его тайну. (Прекрасно обостряет драматическое напряжение сюжета.)

Шестая перипетия. Далила пытается выведать у Самсона тайну его великой силы. (Его сопротивление показывает, что он еще хранит верность Богу.) Однако, в конце концов, женщине удается выяснить, что секрет в его шевелюре.

Седьмая перипетия. Далила обрезает волосы Самсона, и тот теряет свою силу. (Это показывает его грехопадение.) Филистимляне берут его в плен и бросают в тюрьму.

Восьмая перипетия. Царь филистимлян держит обещание не проливать кровь Самсона, но выкалывает ему глаза и заставляет вращать тяжелый жернов.

Девятая перипетия. Потрясенная Далила умоляет Самсона простить ее. Самсон дарует ей прощение и молит о прощении Бога. Постепенно у него вновь отрастают волосы. (Это показывает, что Самсон возвращается к Богу.)

Десятая перипетия. Филистимляне устраивают праздник и приводят Самсона в свой храм, чтобы поиздеваться над ним. Далила подводит Самсона к несущим колоннам, и он валит их наземь, обрушивая здание на своих врагов и погибая вместе с ними героической смертью. (Идея доказана: раскаяние позволяет погибнуть славной смертью.)

Мы показали, как Самсон обрел любовь Бога, который даровал ему силу, как произошло его падение, как он утратил свою силу, как раскаялся и как погиб.

Можно сказать, что это история человека, который пал жертвой своей похоти, раскаялся и погиб геройской смертью, поскольку именно такова причинно-следственная цепочка событий. Вы вправе сформулировать идею произведения иначе: «Тот, кто избран Богом на роль героя, погибнет славной смертью». Смысл остается неизменным, идею доказывает та же цепь событий, ведь идея — это просто кратчайший способ описать развитие сюжета, который ведет персонажей через конфликт к развязке.

Разновидности идей

Существует три вида идей: (1) цепная реакция; (2) противоборствующие силы; и (3) ситуативная.

Самый простой вид идеи — это цепная реакция. С персонажем происходит какое-то событие, дающее толчок развитию сюжета, которое ведет к кульминации, а затем к развязке.

Как правило, в начале истории такого рода случается нечто неожиданное. К примеру, однажды по дороге на работу герой по имени Джо Эверидж, который ненавидит свою серую жизнь, замечает, как из задней двери бронированного автомобиля вываливается мешок. Джо подбирает мешок, приносит его домой и находит там три миллиона долларов. Жена Джо требует, чтобы муж вернул мешок. Послушавшись ее, он становится знаменитостью. Его приглашают в телешоу «Сегодня вечером», где он от смущения заявляет, что обожает собак, хотя не самом деле это не так. Его приглашают сняться в рекламе собачьего корма, и Джо становится еще более знаменитым, прослыв борцом за права животных.

Джо начинает зазнаваться. Жена оставляет его и возбуждает дело о разводе, требуя кучу денег. Джо живет на широкую ногу, у него нет отбоя от поклонниц, он начинает пить. Однажды вечером он, пошатываясь, бредет домой, встречает на улице бездомного пса и пинает его ногой. Случайный прохожий снимает это происшествие на видео, и оно попадает в вечерний выпуск новостей. Джо опозорен и разорен. В конце истории Джо возвращается на прежнюю работу, вновь сходится со своей бывшей женой и чувствует себя совершенно счастливым.

Идея: «Случайно найденный мешок с деньгами позволяет обрести счастье». То же самое можно сказать иначе: это история про человека, который находит мешок с деньгами, попадает в телешоу «Сегодня вечером», снимается в рекламе собачьего корма, делается знаменитым, задирает нос, расстается с женой, попадается с поличным, когда бьет собаку, теряет все, что у него есть, мирится с женой, возвращается на старую работу и обретает счастье. Формулировка «случайно найденный мешок с деньгами позволяет обрести счастье» позволяет сказать то же самое более лаконично и выразительно.

Если в истории друг другу противостоят две силы, одна из которых побеждает, мы имеем дело с идеей типа противоборствующие силы. Если книга рассказывает о молодом солдате немецкой армии, который полюбил девушку-чешку и стал врагом своего отечества, ее идея: «Любовь побеждает патриотизм». На основе идеи такого типа можно создать трагическую историю, в которой «алкоголизм уничтожает любовь» или «скупость разрушает идеализм».

Подобную идею можно выразить формулой х против у равно z. Например: «Конфликт любви к своей стране и любви к Богу ведет к смерти». Или: «Столкновение плотской любви и семейного долга ведет к самоубийству». Или: «Плотская любовь приводит в упоение и побеждает алчность».

Как можно доказать идею «Алкоголизм уничтожает любовь»? Для начала покажите, что Джо любит Мэри. От любви он буквально потерял голову. Чтобы жениться на Мэри, он бросает свою семью. Он отбивает ее у богатого поклонника, что говорит о том, что Мэри тоже любит Джона. Потом Джо начинает пить, и это доставляет ему удовольствие. Сев за руль пьяным, он попадает в аварию, в которой страдает Мэри. Она прощает Джо. Он пытается бросить пить. Мэри начинает встречаться с другим мужчиной. Джо узнает об этом. Они ссорятся. Он клянется, что больше не возьмет в рот ни капли. Они переезжают в другой город, стремясь забыть прошлое. Джо устраивается на работу. Работа оказывается очень напряженной, и он снова начинает пить, чтобы снять стресс. Мэри находит припрятанную бутылку. Она возвращается к своему любовнику, а Джо остается со своей бутылкой, постепенно опускаясь на дно.

Нельзя сказать, что подобная история представляет собой нечто выдающееся и полна неожиданностей, но она, без сомнения, доказывает, что «алкоголизм уничтожает любовь».

Ситуативная идея используется там, где на персонажах отражается какая-либо ситуация. Романы Джозефа Уомбо часто рассказывают о том, что делает с людьми служба в полиции. Кому-то она идет во благо, кого-то ломает. Многие романы о войне рассказывают, как влияет на людей война. То же самое относится к романам о тюрьме, о бедности, о религии и т. п.

Ситуативная идея может легко ускользнуть от автора, поскольку придерживаться темы очень непросто. Каждый персонаж движется по собственной траектории и претерпевает собственные изменения, поэтому ситуативный роман полезно рассматривать как несколько историй, каждая со своей идеей, объединенных общей ситуацией.

Предположим, мы пишем роман о войне Севера и Юга.

Одно из действующих лиц романа — лейтенант Смит, нежный, впечатлительный юноша, который сходит с ума. Идея его истории: «Нежных и впечатлительных война сводит с ума». Суровый сержант Браун доходит до звероподобного состояния. Идея его истории: «Война делает человека зверем». Штатский Джонс, поэт и мечтатель, становится озлобленным циником. Идея его истории: «Война озлобляет». Генерал Фитцгиббонс, дерзкий тактик, погибает. Идея: «Безрассудная храбрость ведет к гибели». Это не значит, что все персонажи кончают плохо. Военный врач Натс, нелюдимый и замкнутый, становится героем. Идея: «Самодовольство порождает героизм».

Мы определили, что такое тема, мораль и идея, и поговорили о трех видах идей, а также о том, как они работают. В следующей главе мы узнаем, как превратить идею в волшебную палочку, которая позволит выявить скрытый потенциал вашей истории.

V Слово на букву «и», или Еще раз про идею
Часть вторая: волшебная палочка писателя

Фокусы с идеей

Давайте проанализируем одну историю и посмотрим, как она изменится, если изменить идею. Это не такой уж сложный трюк. Вот наша история:

Джо, молодой идеалист, получает в наследство ферму своего деда и полок решимости создать экологически чистое хозяйство. Но вскоре он с ужасом обнаруживает, что некоторые из его соседей получают огромные прибыли, применяя запрещенные ядохимикаты. Он притворяется одним из них и в конце истории предает злоумышленников в руки правосудия.

Идея истории: «Идеализм и бесстрашие позволяют одержать победу над злодеями».

Так у нас выйдет история про идеализм и бесстрашие. Чего добивается главный герой благодаря идеализму и бесстрашию? Он одерживает победу. Чтобы написать историю о том, как идеализм и бесстрашие Джо позволяют ему победить злодеев, составим поэтапный план развития событий. Он будет выглядеть примерно так:

Вводный эпизод. Идеализм Джо порождает определенные проблемы. К примеру, читая стихи на улице, он вызывает недовольство полиции, Джо требует соблюдения своих прав, и его арестовывают. (Вы показываете, что он идеалист и готов бороться за свои идеалы.)

Завязка. Заплатив штраф, Джо возвращается домой и узнает, что унаследовал ферму.

Первая перипетия. Джо становится владельцем фермы и принимает решение создать экологически чистое хозяйство. Он работает до седьмого пота и получает глубокое удовлетворение от своего труда. (Вы показываете, как проявляется идеализм героя в процессе работы, и еще раз подтверждаете его верность своим принципам.)

Вторая перипетия. Джо с ужасом обнаруживает, что его соседи изготавливают и используют запрещенные ядохимикаты, которые отравляют почвенные воды. (Вы вводите в повествование злодеев.)

Третья перипетия. Полный решимости положить конец злодеяниям соседей, Джо отправляется в ближайший полицейский участок и предлагает проникнуть в организацию, которая занимается незаконным производством ядохимикатов, (Вы подвергаете его идеализм более серьезному испытанию.)

Четвертая перипетия. Джо присоединяется к соседям, которые занимаются бесчестным бизнесом, и, рискуя жизнью, помогает хорошим парням схватить злодеев. (Вы показываете его смелость.)

Пятая перипетия. Злодеи пытаются убить Джо. Джо напуган, но продолжает стоять на своем. (Вы подвергаете его идеализм последнему самому серьезному испытанию.)

Кульминация. Злодеи предстают перед судом.

Развязка. Джо возвращается к себе на ферму. Местные жители выражают ему свою признательность, и он испытывает удовлетворение. (Вы показываете, что Джо празднует победу.)

Составив план произведения, вы должны задать себе несколько вопросов:

• Доказана ли идея? В данном случае ответ: да. Вы показали, что идеализм позволяет одержать победу.
• Присутствуют ли в повествовании избыточные перипетии? Ответ: нет.
• Есть ли в вашей истории ирония или неожиданные повороты сюжета? Ответ: едва ли.
• Развиваются ли ваши персонажи по ходу повествования? Ответ: чего нет, того нет.
• Стоит ли писать подобную книгу? Ответ: ни в коем случае!

Если в повествовании отсутствуют ирония и неожиданные повороты сюжета, а персонажи не развиваются, писать такую книгу не стоит.

Как, используя тот же персонаж и те же обстоятельства, сделать историю более ироничной усилить ее драматизм и заставить персонажи развиваться?

Во-первых, нужно избавиться от мелодрамы и убрать рассказ о злобных соседях, подпольно изготавливающих ядохимикаты, и о том, как наш герой раскрывает их заговор. Пусть после того, как Джо унаследует ферму, окажется, что его идея создать экологически чистое хозяйство несостоятельна. Постепенно материальные соображения вынуждают его применить сначала разрешенные ядохимикаты, а потом и запрещенные. Мы берем волшебную палочку и создаем новую идею: «Экономическая необходимость разрушает идеализм». В этом случае события могут развиваться следующим образом:

Вводный эпизод. Джо вызывает недовольство полиции, читая на улице свои стихи. Он требует соблюдения своих прав, и его арестовывают. (Вы показываете его идеализм.) Он отказывается признать себя виновным и заплатить пять долларов штрафа (что тоже говорит о его идеализме и одновременно непрактичности), и ему приходится провести уикенд в тюрьме.

Завязка. Джо получает в наследство ферму своего деда.

Первая перипетия. Джо становится владельцем фермы и принимает решение создать экологически чистое хозяйство. Он работает до седьмого пота, практически не применяя ядохимикатов, и испытывает глубокое удовлетворение. Стараясь делать все, как положено, он преодолевает огромные трудности, чтобы вырастить урожай. Соседи посмеиваются над ним. Поначалу Джо добивается определенных успехов — урожай персиков обещает быть неплохим, но его терзает тревога, он понимает, что риск велик. (Подтверждается его верность своим принципам.)

Вторая перипетия. На сад нападают жуки-вредители. Джо удается частично решить проблему, не прибегая к ядохимикатам. Половину урожая персиков удается спасти. Подпорченные плоды приходится продать на варенье. Дожди уничтожают урожай арбузов. Джо приходит в уныние. (Силы природы объединяются против него.)

Третья перипетия. Выплаты по займам и налоги лишают Джо средств. Банки отказываются продлевать кредит мечтателю, витающему в облаках. Они уверены, что он потерпит крах. В отчаянии пытаясь спасти урожай клубники, Джо использует разрешенный пестицид. (Вы показываете, как идеализм Джо дает трещину.)

Четвертая перипетия. Нарушив свои принципы один раз, Джо чувствует, что ничто не мешает ему сделать это вновь. Когда разрешенные пестициды не помогают ему избавиться от сверчков, которые могут уничтожить урожай, Джо применяет запрещенные ядохимикаты. Это угрожает состоянию почвенных вод, но подобное соображение его не останавливает. (Трещина в идеализме Джо становится глубже.)

Кульминационное противостояние. К ферме приближается рой пчел-убийц. Их можно остановить лишь с помощью чрезвычайно ядовитого запрещенного средства. Только оно может спасти Джо от разорения. Зная, что использование ядовитого химиката приведет к необратимым последствиям для окружающей среды, Джо применяет яд.

Развязка. Джо спас урожай, но сломлен духовно.

Теперь давайте вновь зададим те же самые вопросы:

• Доказана ли идея? Ответ: да,
• Присутствуют ли в повествовании избыточные перипетии? Ответ: нет.
• Есть ли в вашей истории ирония или неожиданные повороты сюжета? Ответ: да.
• Развиваются ли ваши персонажи по ходу повествования? Ответ: да.
• Стоит ли писать подобную книгу? Без сомнения.

Так мы преобразили историю, прикоснувшись к ней волшебной палочкой идеи.

Можно вновь взять волшебную палочку и еще больше усложнить сюжет, добавив в него любовную интригу. Возможно, герой опустился до использования запрещенных химикатов ради любви. Тогда идея станет куда более интересной и оригинальной: «Любовь разрушает идеализм».

В этом случае темами повествования станут любовь и идеализм. Фоном по-прежнему останется сельское хозяйство. Ту жё самую историю можно написать о молодом идеалисте, который унаследовал судно для ловли тунца. Чтобы не разориться, он вынужден использовать запрещенные жаберные сети, С тем же успехом он может получить в наследство бакалейный магазин. Тогда обстоятельства заставляют его, скажем, продавать алкоголь подросткам. Текст может измениться, но идея останется прежней.

Еще раз про идею или Как сочетать приятное с полезным

Однажды ночью вы видите кошмарный сон. Вам снится, что вы совершили чудовищное преступление и должны ответить за содеянное перед законом. Вы просыпаетесь в холодном ноту и думаете, что из этого сна выйдет гениальный роман. Страшный сон становится зачатком идеи. Вы собираетесь написать роман про человека, который совершил убийство и знает, что ему придется ответить за это перед законом.

Но это еще не идея. Это всего лишь туманный замысел. Самой истории у нас пока нет.

На следующий день вы усаживаетесь перед компьютером, создаете файл «заметки» и начинаете записывать мысли, связанные с зародившейся идеей. Кто будет главным героем? Почему он совершает убийство? И тому подобное. Вам хочется написать про среднего, незаметного человека. По натуре он совсем не убийца, он идет на преступление из благородных побуждений. Например, чтобы защитить свою семью.

Неплохо. Так что же толкнуло его на убийство?

Этого вы не знаете. Вы применяете метод мозгового штурма, но на ум не приходит ничего подходящего.

В газете вы натыкаетесь на статью о человеке, который влюбился в женщину и стал ее преследовать, а когда был отвергнут, убил ее. Эта женщина пыталась обратиться в полицию, но полицейские оказались бессильны. Они не могли обеспечить ей круглосуточную охрану. Она добилась распоряжения суда, которое запрещало преследователю приближаться к ней, но тот не подчинился запрету, а когда его вызвали в суд, судья ограничился тем, что сделал ему внушение.

Неплохо, думаете вы, Это вполне может послужить мотивом для убийства. Пусть от преследований страдает жена героя. Ни полиция, ни суд не могут остановить преследователя, и герой чувствует, что у него есть моральное право убить мучителя своей жены.

Теперь у вас есть начало истории, но все еще нет идеи. Почему? Потому что идея включает конец истории. Вы должны знать, что произойдет с персонажами в результате развития сюжета.

Итак, герой совершает убийство, избавляется от трупа, и его начинает разыскивать полиция, Нужно решить, какая сторона человеческой натуры нас интересует. О чем наша история? Вот несколько возможных вариантов:

1. Это может быть детективный роман, где убийца будет персонажем второго плана, а главным героем станет полицейский.
2. Это может быть американская версия «Преступления и наказания». Героя будут терзать угрызения совести, которые приведут к раскаянию и духовному перерождению.
3. Это может быть история любви. Герой без ума от своей жены, и мысль о том, что ей могут причинить вред, для него невыносима. Но когда жена узнает, что он совершил убийство, она боится оставаться с ним рядом. Такая история будет иметь парадоксальный конец: герой теряет любовь, ради которой совершил убийство.
4. Это может быть комическая история о человеке, который пытается убить преследователя, но постоянно терпит неудачи.
5. И, наконец, это может быть история об измене и предательстве, где жена делает вид, что ее преследуют, чтобы толкнуть мужа на убийство и избавиться от него, когда он попадет за решетку.

Какой вариант вы выберете? По большей части, предпочтения носят субъективный характер. Если вы остановитесь на первом варианте, главным действующим лицом станет детектив, и идея истории будет такой же, как и у большинства детективных романов: «Упорство умелого сыщика позволяет поймать преступника». В центре внимания окажутся изобретательный и ловкий убийца и еще более изобретательный и ловкий сыщик, который раскрывает преступление.

Вариант номер два, американская версия «Преступления и наказания», уделяет основное внимание другим моментам. Вы будете рассматривать жизнь убийцы через призму раскаяния и чувства вины. Это будет психологический роман, в котором сыщик без особого труда раскроет преступление и привлечет убийцу к суду, но на этом роман не закончится. Дальше речь пойдет о перевороте, который произошел в жизни убийцы. Идею такого романа можно сформулировать так: «Совершение убийства ведет к духовному перерождению».

Третий вариант — это история о человеке, который убивает ради любви и в результате лишается этой любви. Его идея: «Безграничная любовь ведет к утрате любви».

Номер четыре, комическая история, скорей всего будет иметь забавный конец. Идея: «Попытки убийства ведут к счастью» или что-нибудь в этом роде.

Последняя, пятая история может закончиться тем, что жена сбежит со своим любовником, но тот, зная, что она способна на измену, в свою очередь изменит ей. Идея этой истории: «Предательство любви порождает новое предательство».

Любая из этих идей — если с ней хорошенько поработать — может превратиться в гениальный роман. Мне больше всего нравится третий вариант: «Безграничная любовь ведет к утрате любви». Мои предпочтения субъективны, но я чувствую, что из этой идеи я сделал бы отличный роман.

Как доказать такую идею? Очень просто:

Вводный эпизод. Джулс (наш герой) спускается к завтраку. Его жена, Джо Энн, сидит за столом. Накануне она вернулась домой за полночь, и муж интересуется, где она была. Супруга отвечает, что задержалась на работе (она занимается продажей недвижимости). Ей ничего не стоит обмануть мужа. Джулс так любит жену, что безоговорочно верит каждому ее слову. (Эпизод показывает силу его любви.)

Завязка. Приятель Джулса, который работает вместе с ним в страховой компании, говорит ему, что третьего дня видел, как его жена заходит в мотель. Джулс горячо защищает жену, но внутри у него все обрывается. (Эпизод вновь показывает, что он без ума от своей жены.)

Первая перипетия. Терзаемый приступами ревности, Джулс начинает следить за Тедом, предполагаемым любовником Энн. (На этом этапе читатель думает, что речь пойдет об адюльтере, который приведет к убийству, но это не так. Мы преподнесем ему сюрприз.)

Вторая перипетия. Джулс говорит Джо Энн, что знает о ее похождениях. Она признается, что ходила потанцевать с Тедом, и уверяет мужа, что они заехали в мотель только потому, что ей нужно было переодеть туфли. Она клянется ему в верности. Джулс смягчается. Он решает купить для Энн новый дом, о котором жена давно мечтала, надеясь, что это сделает ее счастливой. Он панически боится потерять ее.

Третья перипетия. Джо Энн говорит Джулсу, что Тед домогается ее на работе, посылая ей цветы. Джулс встречается с Тедом. Разговор проходит на повышенных тонах, Джулс угрожает Теду.

Четвертая перипетия: Тед начинает преследовать Джо Энн. Джулс идет в полицию. Там ему говорят, что не могут ничего сделать, пока Тед не нарушит закон. Тед продолжает преследовать Энн.

Пятая перипетия. Чтобы собрать информацию о прошлом Теда, Джулс нанимает частного детектива. Тот выясняет, что Тед дважды сидел в тюрьме за сексуальные домогательства и преследование женщин, и заявляет, что за пять тысяч долларов он «уговорит» Теда уехать из города. Джулс дает ему деньги. Детектив исчезает. В полиции считают, что он ушел в загул, но Джулс убежден, что его убил Тед.

Шестая перипетия. Тед и Джулс встречаются в ресторане. Тед оскорбляет Джулса и заявляет, что добьется своего и переспит с Джо Энн и Джулсу пора смириться с этой мыслью. Джулс не находит себе места. друзья говорят ему, что он имеет полное право убить мерзавца.

Седьмая перипетия. Джо Энн приходит домой подавленная, в измятой и разорванной одежде. Она говорит, что Тед пристал к ней на парковке. Джулс, вне себя от ярости, принимает решение убить Теда.

Восьмая перипетия. Джулс начинает тщательно готовиться к убийству. Планируя убийство, он ощущает радостное возбуждение.

Девятая перипетия. Джулс убивает Теда. Совершив это кровавое деяние, он приходит в ужас.

Десятая перипетия. Джулс избавляется от тела.

Одиннадцатая перипетия. Джулс, потрясенный содеянным, начинает 6еспробудно пить.

Двенадцатая перипетия. Полиция ищет убийцу. Хитрый старый следователь, шериф Молино, подозревает Джулса. Он убежден, что убийство совершил Джулс, и дает тому понять это. Джулс сходит с ума от страха. Он не может спать по ночам. Его нервы на пределе.

Тринадцатая перипетия. Частный детектив появляется вновь. Он действительно был в загуле. Он признается, что выдумал судимости Теда, чтобы заставить Джулса раскошелиться, Джулс впадает в глубокое отчаяние, поняв, что Тед был далеко не так опасен, как ему казалось.

Четырнадцатая перипетия. Странное поведение Джулса выводит Джо Энн из себя. Они ссорятся.

Пятнадцатая перипетия. У Джулса начинаются неприятности на работе. Распространяются слухи, что он убил человека. Друзья начинают избегать его.

Шестнадцатая перипетия. Полиция обыскивает дом сверху донизу в поисках улик и допрашивает Джулса. От ужаса и напряжения он обливается потом, но все отрицает.

Семнадцатая перипетия. Джо Энн не может вынести происходящего. Люди таращат на нее глаза, говорит она. Жена ссорится с Джулсом, и тот сознается, что убил Теда ради нее. Ради нее!

Восемнадцатая перипетия. Джулс и Джо Энн живут вместе, но почти не разговаривают друг с другом. Жена, судя по всему, боится его, хотя муж изо всех сил старается развеять ее опасения.

Кульминация. Джулс следит за Джо Энн и выясняет, что та хочет его бросить. Он боится, что жена даст показания против него. Он убивает ее в тот вечер, на который она запланировала побег.

Развязка. Шериф вновь подозревает в убийстве Джулса, но не может ничего доказать. Джулс лишился работы, потерял дом и остался без друзей. Но больше всего он горюет о том, что потерял жену. В последней сцене шериф заходит к нему сообщить, что он уходит на пенсию и уезжает во Флориду. Он говорит, что хотел бы услышать признание Джулса, прежде чем отправится на покой. Джулс качает головой, «Похоже, совершив два убийства, тебе удастся выйти сухим из воды?» — говорит шериф. «И это называется выйти сухим из воды?» — горько усмехается Джулс.

Теперь давайте зададим себе уже знакомые вопросы:

• Доказана ли идея? Ответ: да. Безграничная любовь действительно ведет к утрате любви.
• Присутствуют ли в повествовании избыточные перипетии? Ответ: нет. В истории нет Ничего лишнего: никаких окольных путей, уходов в сторону и тупиков.
• Есть ли в истории ирония или неожиданные повороты сюжета? Ответ: да. Повествование пронизано иронией, В нем есть несколько весьма удачных неожиданных поворотов сюжета — например, когда пропавший частный детектив внезапно появляется вновь.
• Развиваются ли ваши персонажи по ходу повествования? Ответ: да. Из успешного, уверенного в себе предпринимателя Джулс превращается в угрюмого алкоголика. Из любящего мужа он превращается в человека, исполненного горечи и сожалений.
• Стоит ли писать подобную книгу? Ответ: да.

Так выглядит процесс создания произведения, имеющего идею, от появления зачатка замысла до воплощения идеи, которую подтверждает каждый поворот сюжета.

Роман с множеством идей

Гениальный роман может содержать несколько историй. Так, роман Льва Толстого «Анна Каренина» содержит две истории. Это история Анны и история Левина. Еще больше историй в романе «Война и мир». Среди них история женитьбы Пьера, история о том, как Пьер отправляется на войну, история гибели князя Андрея и история Наташи Ростовой.

В романе «Преступление и наказание» есть история преступления и история наказания.

В романе «Унесенные ветром» за историей о том, как Скарлетт теряет и вновь обретает Тару, следует история ее гибельного брака с Реттом Батлером.

Множество идей в одном романе порождает неразбериху вокруг понятия идеи. Каждая история имеет свою идею. Роман может содержать несколько историй, а значит, несколько идей. Роман, в котором больше одной истории, не имеет единой идеи. Он подобен сосуду с историями.

Допустим, вам захотелось рассказать про трех сестер: одна из них медсестра, другая интеллектуалка, а третья — проститутка. Три отдельные истории объединяет лишь одно — главные действующие лица связаны родственными узами. Родственные узы сестер — это сосуд. Этого вполне достаточно.

Вы можете написать роман про четырех пациентов одного психотерапевта или четырех человек, которые вместе учились в аспирантуре. Сосуд это всего лишь средство, убедительное основание объединить несколько историй под обложкой одной книги.

Как организовать материал в романе, который содержит несколько историй? Можно расположить истории по порядку. У каждой из них будет своя идея, даже если все они про одного и того же героя.

Представьте, к примеру, что вы пишете исторический роман про сэра Алека Катбертсона, вымышленного героя времен Наполеона. В начале романа сэр Алек, юный гардемарин, оказывается на борту фрегата, попавшего в тайфун. До смерти перепуганный, сэр Алек прячется в якорном отсеке, пока его товарищи сражаются со штормом. Впоследствии он предает одного из друзей, чтобы скрыть собственную трусость, и этого друга наказывают, а сэру Алеку воздают почести и повышают по службе. Идея: «Трусость позволяет одержать победу».

В следующей части романа (новая история) сэр Алек влюбляется в прекрасную леди Эшли. К несчастью, она обручена с лордом Ноттингемом, отчимом и наставником сэра Алека. Сэр Алек намерен разделаться с лордом Нотгингемом и подстраивает дело так, что его отчима обвиняют в шулерстве за карточным столом. Он знает, что лорд Ноттингем откажется защищать свою честь на дуэли, а значит, покроет себя позором. Леди Эшли никогда не выйдет замуж за труса, запятнавшего свою честь, и достанется сэру Алеку. Идея этой истории: «Плотская любовь сильнее сыновней любви».

В следующей истории сэра Алека призывают на военную службу. Напуганный выстрелами, он прячется в полосу тумана и, чтобы не ударить в грязь лицом, стреляет из пушки. При этом он случайно попадает в английское флагманское судно, которое идет ко дну. Идея: «Трусость ведет к позору».

В следующей истории сэр Алек оказывается в тюрьме. Терзаемый раскаянием, он ждет смертной казни. К чему приведет его раскаяние? Может быть, он покончит с собой? Пусть лучше у него не хватит духу совершить самоубийство, и он изменит родине, перейдет на сторону французов и впадет в отчаяние, Идея? «Раскаяние ведет к отчаянию».

Как видите, жизнь сэра Алека — это несколько историй, каждая со своей идеей. Его жизнь служит сосудом. Отрезки жизни героя, которые не вошли в эти истории, опущены: например, три года, которые он провел за решеткой, хлебая тюремную баланду и играя в вист с сокамерниками.

При такой структуре романа читатель понимает, что первая история посвящена трусости, вторая — любви, и так далее. Несмотря на то, что состав действующих лиц может остаться прежним, истории имеют разные идеи.

Другой способ организации материала в романе с несколькими идеями — переключение с одной истории на другую. Так, сэр Алек может иметь сводного брата, незаконнорожденного сына отца сэра Алека и буфетчицы. Назовем его Рудольф. Рудольф — грабитель. Он ненавидит своего сводного брата и обещал отрезать ему уши, если их пути когда-нибудь пересекутся. По ходу повествования мы можем попеременно рассказывать то про одного брата, то про другого. Как только в одной истории напряжение спадает, мы переключаемся на другую. Эпизоды могут располагаться к примеру, в следующем порядке:

Вводный эпизод. Домашний учитель сэра Алека, зная, что его уволят, если его подопечный не будет продвигаться в учебе, учит мальчика лгать. Сэр Алек с детства усваивает ценный урок: ложь приносит благо.

Переключаемся на Рудольфа. Рудольфа подозревают в том, что он стащил несколько яблок. Ему говорят, что, если он скажет правду, его не накажут. Он говорит правду, и его наказывают. Рудольф усваивает ценный урок: не стоит говорить правду.

Переключаемся на сэра Алека. Сэр Алек влюбляется в судомойку, которая позволяет юноше делать с ней все, что ему вздумается. Их застают в неловкой ситуации. Служанку отправляют в исправительную колонию в Австралии. Отец Алека делает сыну внушение и говорит, что следует быть более осмотрительным, флиртуя с женщинами.

Возвращаемся к Рудольфу. Он видит, как хозяин таверны «Вздох свиньи» обсчитывает его мать, недоплачивая ей зарплату. Рудольф собирается ограбить таверну на пару со своим слабоумным приятелем.

Возвращаемся к сэру Алеку. Он отправляется в Лондон навестить своего отца и узнает, что его ждет восхитительное приключение — отец собирается сводить его в один из лучших лондонских борделей.

Возвращаемся к Рудольфу. Ограбление проходит неудачно. Хозяин таверны оказывает сопротивление, и Рудольф разрубает его саблей. Теперь он в бегах.

Возвращаемся к сэру Алеку. Вместе со своим папочкой он возвращается на Кингс-Роуд под мухой, распевая похабные песни.

Возвращаемся к Рудольфу. Вместе со своим приятелем он поджидает на Кингс-Роуд карету, которую можно ограбить. Они слышат, что к ним приближается экипаж, из которого доносится пение захмелевшего пассажира, горланящего непристойные песни.

Как видите, такая структура позволяет одновременно рассказывать о жизни двух персонажей. Обычно истории в подобных романах более-менее равнозначны. Разумеется, таких историй может быть больше двух.

Если истории в романе с несколькими идеями неравнозначны, мы имеем дело с другим видом романа. Одна из сюжетных линий является доминирующей, а другая — побочной. Как правило, побочная сюжетная линия значима для основной истории.

Побочную сюжетную линию можно изложить как единую историю, разбить на фрагменты, как в структуре с переключением, или вплести в основное повествование. Последний вариант является самым сложным. В результате две истории рассказываются одновременно, порой включая в себя одни и те же эпизоды. Почти всегда побочная сюжетная линия, вплетенная в основное повествование, рассказывает о романтической любви.

Для примера возьмем Джо, нашего фермера-идеалиста, и расскажем историю о том, как его идеализм потерпел крах под давлением экономической необходимости. Посмотрим, что будет, если Джо познакомится с Ханной, дочерью соседа, и полюбит ее.

Прежде идея романа выглядела так: «Экономическая необходимость разрушает идеализм», но теперь она не годится, поскольку речь зашла о любви. В этом случае идея может быть, к примеру, такой: «Экономическая необходимость не может разрушить идеализм, но это под силу любви».

В новой версии нашей истории Джо удается справиться с угрозой разорения, и он продолжает бороться, невзирая на трудности, но затем он влюбляется в Ханну, которая принадлежит к лагерю злодеев, и уступает, чтобы не лишиться ее любви.

Вам не нравится такой вариант?

Вы хотите, чтобы Джо сохранил свой идеализм до конца? Ладно. Как вам такая идея: «Идеализм, который доводит до разорения, ведет к потере любви»? В этой версии наш герой остается идеалистом, несмотря на давление со стороны Ханы. Он сохраняет свой идеализм и теряет любовь. Попробуем доказать эту идею следующим образом:

Вводный эпизод. Джо в Беркли. Его арестовывают за участие в акции протеста. Этот случай оказывается последней каплей для его девушки. Та порывает с Джо. (Эпизод с девушкой подчеркивает одиночество героя и его потребность в близости.)

Завязка. Джо узнает, что он стал владельцем фермы. Он преисполнен решимости создать образцовое, экологически чистое хозяйство.

Первая перипетия. Джо приезжает на ферму и принимается за работу, избавляясь от химикатов. (до этого момента повествование представляет собой историю идеализма.)

Вторая перипетия и вводный эпизод побочной сюжетной линии. Отправившись в город купить гвоздей, Джо знакомится с Ханной, которая работает в скобяной лавке. (В данной версии она работает неполный рабочий день и учится в университете на биохимика.) Джо приглашает Ханну на свидание, и она соглашается.

Третья перипетия. На бататы Джо нападают жучки-вредители, но ему удается уничтожить их, не используя химикатов. Из-за этого происшествия он забывает про свидание с Ханной, но та, узнав про жучков, приходит ему на помощь. Они работают до изнеможения.

Четвертая перипетия. Джо и Ханна устраивают пикник на лугу и целуются. (Читатель понимает, что любовь представляет собой побочную сюжетную линию, отдельную от истории идеализма.)

Пятая перипетия. Люцерну Джо уничтожает саранча, но у него достаточно сахарной свеклы, чтобы поправить дело. (Мы вновь возвращаемся к истории идеализма, который подвергается испытаниям.)

Шестая перипетия. Джо пропускает выплату процентов по ссуде. Банк требует, чтобы он использовал пестициды, но Джо не отступает от своих принципов.

Седьмая перипетия. Лунной ночью, сидя на возу с сеном (что весьма романтично), Джо делает Ханне предложение, и она принимает его. (Мы возвращаемся к побочной сюжетной линии.)

Кульминация основной истории. Насекомые-вредители поражают сахарную свеклу. Экологически чистые методы не помогают. Джо и Ханна работают день и ночь. Спасти ферму могут только пестициды. Джо категорически против. «Это наше будущее!» — плачет Ханна, но Джо непреклонен. «Если ты любишь меня, спаси нашу ферму», — умоляет Ханна, но Джо выбирает идеализм. Ханна оставляет его. (Кульминация побочной сюжетной линии.)

Развязка основной истории. Банк изымает ферму за долги.

Развязка побочной сюжетной линии. Возвращаясь в город, Джо заходит в скобяную лавку, чтобы напоследок повидать Ханну. Она желает ему счастья.

Идея: «Идеализм, который доводит до разорения, ведет к потере любви» — доказана.

Как научиться создавать произведения с идеей

Когда мои студенты узнают, как писать, опираясь на идею, они изо всех сил стараются изобрести идею для того, что пишут.

Не делайте этого.

Для начала посмотрите с полдюжины фильмов и попробуйте сформулировать их идею. Спросите себя: о чем эта история? Затем задайте вопрос: что случится с героями? Вот и все дела.

Предположим, мы с вами посмотрели знаменитую «Африканскую королеву» по роману С. Фостера. Вы считаете, что идея фильма: «Месть ведет к любви и счастью», а я утверждаю, что его идея: «Откликнувшись на зов патриотизма, вы одержите победу». Это не значит, что кто-то из нас не прав. Именно желание отомстить вызвало у Розы внезапный всплеск патриотизма, а в конце Роза и Чарли в самом деле одержали победу, но при этом они к тому же полюбили друг друга и обрели счастье. И ту и другую идею доказывает одна и та же цепь событий. В сущности, мы с вами говорим об одном и том же.

Скоро вы заметите, что самые удачные фильмы имеют четко выраженную идею, которая доказана выразительно и лаконично. В них есть развитие характеров, ирония и неожиданности, а идея стоит того, чтобы снять фильм. Далее, задумайтесь, как изменится история, если изменить ее идею. Какие эпизоды можно будет опустить? Что придется добавить?

Следующий шаг — создать историю на основе идеи. Попросту придумать идею и составить план эпизодов, которые позволяют доказать ее. Повторяйте это упражнение один-два раза в день, и через пару месяцев вы научитесь писать, ориентируясь на идею.

С этого момента вы станете похожи на египетского каменотеса с зубилом. Теперь у вас есть инструмент, который поможет вам создавать шедевры, живущие в веках.

Когда вы освоите работу с идеей, вам нужно будет обрести уверенный голос рассказчика, и — о счастье! — именно об этом пойдет речь дальше.

VI Голос рассказчика и кому он принадлежит

Почему этот кто-то не вы

Не сомневаюсь, что тот, кто читает эту книгу, находится под впечатлением от ее автора. Надеюсь, вы понимаете, что эту книгу написал не робот. Произведение всегда несет отпечаток личности автора. Думаю, вы заметили, что автор обладает прекрасным чувством юмора и глубоким знанием предмета.

Возможно, вы полагаете, что «я» рассказчика и «я» Джеймса Н. Фрэя совпадают. Это не так. «Я» рассказчика и «я» Джеймса Н. Фрэя не одно и то же. Когда Джеймс Н. Фрэй садится писать, он надевает маску, именно эта маска и есть «я» рассказчика. Это идеализированный образ реального Джеймса Н. Фрэя. Рассказчик исполнен бьющего ключом оптимизма. Реальный Джеймс Н. Фрэй порой пребывает в дурном расположении духа. В такие дни он решительно не в состоянии прислушаться к собственным блестящим советам. Ему хочется разбить вдребезги компьютер вместе с клавиатурой, потому что он не может найти нужных слов. С рассказчиком не случается ничего подобного. Он неизменно пребывает в приподнятом настроении, свеж, бодр и преисполнен уверенности в себе, граничащей с нахальством.

Это не значит, что реальный Джеймс Н. Фрэй не согласен с чем-либо в этой книге. Он готов обеими руками подписаться под каждым ее словом. Однако как у любого человека, у Джеймса Н. Фрэя бывают удачные и неудачные дни. Порой он бывает болен, иногда переживает из-за государственного долга, а временами не может заставить свои пальцы плясать по клавиатуре. Рассказчик плывет над ним, подобно воздушному змею, подхваченному потоком ветра.

Поэтому даже когда я, настоящий Джеймс Н. Фрэй, расстроен тем, что моя золотая рыбка заквакала, я не позволяю, чтобы эта печаль была заметна в голосе рассказчика. Я надеваю маску и принимаюсь барабанить по клавишам с улыбкой и озорным огоньком в глазах.

В моем репертуаре есть и другие маски.

Так, изучая английскую литературу в аспирантуре, я писал научные работы, используя совсем другой образ рассказчика, — это был рассказчик-ученый. Ниже приводится отрывок из моей работы, которая называлась — о ужас! — «Герменевтика и классическая традиция»:

«Цель данной работы — сравнить подходы Александра Попа и Е. Д. Хирша-младшего к критицизму. Поп, судя по всему, — последний теоретик и практик неоклассицизма. Хирш — американский профессор герменевтики, воспитанный немецкой школой феноменологии ХХ века. Дихотомии, параллели и исходные посылки, о которых пойдет речь ниже, носят гипотетический характер и не претендуют на исчерпывающую полноту. Полагаю, представленная картина подтвердит тезис о том, что основы неоклассической теории критики Попа сохраняются в герменевтике Хирша, в особенности в концепции авторского замысла, понимании поэзии как акта сознательной деятельности, а литературного жанра— как основы поэтического творчества. В центре внимания данного исследования — противопоставление «поэзии как имитации» «поэзии, как акта романтической экспрессии», полемика, которая ведется со времен заката литературного критицизма…»

Обратите внимание, каким напыщенным слогом изъясняется рассказчик. Такие слова, как «дихотомия» и «романтическая экспрессия», придают тексту наукообразие. Голос рассказчика определяется выбором слов и фраз. Ученый, к примеру, никогда не скажет «чертовски здорово», а дружелюбный, веселый голос автора этой книги не отважится произнести неудобоваримое слово «герменевтика».

Львиный рык: голос рассказчика должен быть уверенным

Уверенный голос рассказчика создает у читателя ощущение, что автор знает, о чем говорит. Такой автор вызывает доверие. Он позволяет читателю забыть свой критический настрой и отдаться потоку слов. В документальной и научной литературе подобная уверенность создается стилем изложения и господством фактов. В художественной литературе уверенность повествователя определяется стилем изложения и господством деталей.

Вот примёр неуверенного голоса повествователя в документальной литературе:

«Жить в районе залива Сан-Франциско очень приятно. Здесь хорошая погода и чистый воздух. Можно круглый год совершать морские прогулки под парусами. Здесь много прекрасных ресторанов и мест отдыха, как для туристов, так и для местных жителей.»

Автор выбрал слишком общие, расплывчатые и невыразительные слова. Читатель чувствует, что автор либо не знает, о чем рассказывает, либо не в состоянии изъясняться внятно, а может быть, и то и другое одновременно. Попробуем изложить то же самое более уверенно:

«Жизнь в районе залива Сан-Франциско — забавная штука, На Рыбачьей пристани и пирсе номер 39 можно увидеть богатых туристов, сорящих деньгами, которые готовы отдать за десятидолларовую шляпку 99 долларов 95 центов, В китайском квартале они платят пять баксов за десятицентовые безделушки, по виду изготовленные в Мексике. Местные жители не заглядывают в подобные места. Кому это нужно, когда изумрудно-зеленая вода залива, покрытая белыми барашками, так и манит поднять паруса и выйти в море, а в каких-нибудь двадцати милях к северу начинается секвойевый лес, вечный, царственный и безмолвный?»

В этом отрывке куда больше жизни — и индивидуальности. Фраза «жизнь здесь — забавная штука» делает повествование более выразительным. Такие детали, как «изумрудно-зеленая вода залива, покрытая белыми барашками», создают яркий и осязаемый образ места. Мы представляем себе залив, лодки и величие безмолвных секвой.

Вот пример неуверенного голоса повествователя в художественной литературе:

«Гарольд был добросовестным работником и хорошим мужем. Он хорошо одевался, а в выходные любил длительные прогулки. Его жене нравилось сопровождать его. Детей они обычно оставляли дома. Во время таких прогулок супруги обожали обсуждать планы на будущее».

Голос рассказчика невыразителен, а детали представляют собой утверждения общего характера вроде «добросовестный работник», «хороший муж» и «любил длительные прогулки». У читателя возникает ощущение, что автору просто нечего сказать. Вот как использовать детали, чтобы сделать повествование более конкретным и выразительным:

«Шесть дней в неделю Гарольд горбатился в заводском цеху в Кенсингтоне, где изготавливали полки и шкафчики для ванных комнат. В свободное время он любил принарядиться щеголял в костюмах из ткани с искрой, туфлях из крокодильей кожи и шелковых рубашках. По воскресеньям вместе с женой Джуэл он подолгу бродил по окрестностям. Супруги мечтали, как в один прекрасный день он распрощается со своим станком, отправится в Голливуд и станет мастером по спецэффектам, как его кумир, Уильям Б. Гейтс III».

Голос рассказчика обретает индивидуальность. Такие слова, как «горбатился», делают повествование более выразительным. То же самое относится и к слову «щеголял», которое характеризует не только персонаж, но и личность рассказчика.

Вот один из лучших в художественной литературе примеров уверенного голоса рассказчика:

«Скарлетт О’Хара не была красавицей, но мужчины вряд ли отдавали себе в этом отчет, если они, подобно близнецам Тарлтонам, становились жертвами ее чар. Очень уж причудливо сочетались в ее лице утонченные черты матери — местной аристократки французского происхождения — и крупные, выразительные черты отца пышущего здоровьем ирландца. Широкоскулое, с точеным подбородком лицо Скарлетт невольно приковывало к себе взгляд. Особенно глаза чуть раскосые светло-зеленые, прозрачные в оправе темных ресниц. На белом, как лепесток магнолии, лбу — ах, эта белая кожа, которой так гордятся женщины американского Юга, бережно охраняя ее шляпками вуалетками и митенками от жаркого солнца Джорджии — две безукоризненно четкие линии бровей стремительно взлетали косо вверх — от переносицы к вискам.»

Заметьте, как конкретны детали; именно это создает ощущение, что повествователь знает, о чем говорит. Он не только показывает, как выглядит Скарлетт, но и рассказывает о ее происхождении и взглядах южан. Это беспристрастный голос репортера, который не высказывает свое мнение и не дает оценок, но констатирует факты. При этом его тон имеет мелодраматический, почти эпический оттенок: лицо «приковывало к себе взгляд», «точеный подбородок», «белый, как лепесток магнолии, лоб» — все эти выражения уместны в мелодраматическом произведении. Видно, что автор прекрасно владеет материалом, и ему есть, что сказать.

В отдельных фрагментах романа «Кэрри» Стивен Кинг использует такой же подход:

«Мама была очень крупной женщиной, и она всегда носила шляпу. Последнее время у нее стали опухать ноги, и иногда казалось, что ступни выливаются через края туфель. На улице она носила тонкое черное пальто с черным меховым воротником. Голубые глаза выглядели за стеклами двухфокусных очков без оправы просто огромными. Она всегда брала с собой черную сумку, где лежали обычно кошелек для мелочи, бумажник (оба черные), большая Библия (тоже в черном переплете) с ее именем, отштампованным на обложке золотом, и пачка религиозных буклетов, стянутых резинкой. Буклеты были, как правило, в оранжевых обложках и с очень плохой печатью».

Автор мастерски пользуется деталями: «казалось, что ступни выливаются через края туфель»… «с ее именем, отштампованным на обложке золотом».

Возможно, вам приходилось слышать, что в хорошей литературе автор «невидим», и будь он самим Господом Богом, ему следует оставаться бесстрастным, не проявляя себя. Это не просто псевдоправило, но и очень вредный совет, который часто слышат начинающие писатели. Сказать по правде, я и сам давал его в книге «Как написать гениальный роман». Автор (рассказчик) не должен оставаться незаметным. Все что угодно, только не это. Маколей и Ланнинг в работе «Приемы создания художественного произведения» (1987) выразили эту мысль следующим образом: «Рассказчик как посредник имеет обыкновение игнорировать планы автора и обретает собственную неповторимую индивидуальность. В лучших произведениях художественной литературы без этого не обходится». Вы поняли: без этого не обходится?

Личность рассказчика в романе Достоевского «Преступление и наказание» буквально прорывается сквозь ткань повествования. Вот как автор описывает своего главного героя, Раскольникова:

«Он был до того худо одет, что иной, даже и привычный человек, посовестился бы днем выходить в таких лохмотьях на улицу. Впрочем, квартал был таков, что костюмом здесь было трудно кого-нибудь удивить. Близость Сенной, обилие известных заведений и, по преимуществу, цеховое и ремесленное население, скученное в этих серединных петербургских улицах и переулках, пестрили иногда общую панораму такими субъектами, что странно было бы и удивляться при встрече с иною фигурой. Но столько злобного презрения уже накопилось в душе молодого человека, что, несмотря на всю свою, иногда очень молодую, щекотливость, он менее всего совестился своих лохмотьев на улице. другое дело при встрече с иными знакомыми или с прежними товарищами, с которыми вообще он не любил встречаться… А между тем, когда один пьяный, которого неизвестно почему и куда провозили в это время по улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою лошадью, крикнул ему вдруг, проезжая: «Эй ты, немецкий шляпник!» — и заорал во все горло, указывая на него рукой, — молодой человек вдруг остановился и судорожно схватился за свою шляпу. Шляпа эта была высокая, круглая, циммермановская, но вся уже изношенная, совсем рыжая, вся в дырах и пятнах, без полей и самым безобразнейшим углом заломившаяся на сторону. Но не стыд, а совсем другое чувство, похожее даже на испуг, охватило его».

Рассказчик явно всеведущ как Бог во всем, что касается его персонажа и города, а его личность проявляется в проникнутом глубокой симпатией описании чувств главного героя: «он менее всего совестился своих лохмотьев на улице… другое дело при встрече с иными знакомыми или с прежними товарищами…», «не стыд, а совсем другое чувство… охватило его». Роман написан так, словно автор знал этого человека лично и переживает за него всей душой.

Чуть дальше, после встречи главного героя со старухой-процентщицей, Раскольников потрясен собственными страшными мыслями. Содрогаясь от отвращения к себе, он заходит в грязную распивочную и заказывает стакан пива:

«Тотчас же все отлегло, и мысли его прояснели. «Все это вздор, сказал он с надеждой, — и нечем туг было смущаться! Просто физическое расстройство! Один какой-нибудь стакан пива, кусок сухаря, — и вот, в один миг, крепнет ум, яснеет мысль, твердеют намерения! Тьфу, какое все это ничтожество!..» Но, несмотря на этот презрительный плевок, он глядел уже весело, как будто внезапно освободясь от какого-то ужасного бремени, и дружелюбно окинул глазами присутствующих».

Рассказчик знает, когда герой освобождается от «ужасного бремени», несмотря на «презрительный плевок». Такого рассказчика едва ли можно считать «незаметным».

То же самое относится к рассказчику в романе «Гордость и предубеждение»:

«Мистер Бингли вскоре перезнакомился почти со всеми присутствовавшими. Он был оживлен и любезен, участвовал в каждом танце, жалел о слишком раннем окончании бала и даже упомянул вскользь, что не мешало бы устроить бал в Незерфилде. Столь приятные качества говорили сами за себя. Как разительно отличался он от своего друга! Мистер Дарси танцевал только раз с миссис Хёрст и раз с мисс Бингли, не пожелал быть представленным другим дамам и весь остальной вечер провел, прохаживаясь по залу…»

Повествователя в книге Тома Вулфа «Костры амбиций» (1987) тоже трудно назвать невидимым:

«…В холле на каменном полу стоял на коленях Шерман Мак-Кой и старался пристегнуть поводок к ошейнику таксы. Пол был из темно-зеленого мрамора, он тянулся бесконечно во все стороны и доходил до широкой дубовой лестницы, которая одним великолепным изгибом вздымалась на целый этаж вверх. При одной мысли о подобной роскошной квартире любой житель Нью-Йорка, да, собственно, и всего мира, начинает корчиться на костре зависти и алчбы».^[11]

Разумеется, тон повествования сатирический, однако здесь явно просвечивает личность рассказчика, который преподносит происходящее под собственным углом зрения: «корчиться на костре зависти и алчбы».

Повествователя Курта Воннегута в романе «Завтрак для чемпионов» никак не назовешь незаметным — у него есть собственное, вполне определенное мнение:

«Это рассказ о встрече двух сухопарых, уже немолодых, одиноких белых мужчин на планете, которая стремительно катилась к гибели.

Один из них был автором научно-фантастических романов по имени Килгор Траут. В дни встречи он был никому не известен и считал, что его жизнь кончена. Но он ошибся. После этой встречи он стал одним из самых любимых и уважаемых людей во всей истории человечества.

Человек, с которым он встретился, был торговцем автомобилями — он продавал автомобили фирмы «Понтиак». Звали его Двейн Гувер. Двейн Гувер стоял на пороге безумия».^[12]

Рассказчик, который дает знать о своем присутствии, может создать особый, торжественный настрой одним лишь своим тоном. Возьмем рассказчика Клайва Баркера в «Сотканном мире»:

«Ничто никогда не начинается. Нет гневного момента или гневного слова, с которых можно было бы начать историю. Ее корни всегда восходят к другой истории, более ранней, и так до тех пор, пока ее исток не затеряется в веках, хотя каждая эпоха рассказывает ее по-своему.

Так освящается языческое, страшное становится смешным, любовь превращается в сантименты, а демоны — в заводных кукол».^[13]

Обратите внимание, как тон повествователя создает ощущение, что история, которую он собирается рассказать, — бессмертная легенда, исполненная глубокого смысла.

И все же, комментируя собственное произведение, автор может зайти слишком далеко. Как говорят Маколей и Ланнинг в работе «Приемы создания художественного произведения»: «Современная трактовка… роли незримого повествователя порождена неприятием характерной для писателей ХVIII — ХIХ веков манеры постоянно вмешиваться в повествование. Такой прием называется «авторской вставкой» и используется, если автору собственной персоной вздумалось поболтать с читателем».

В этом смысле весьма показателен написанный в ХХ веке роман Джона Фаулза «Любовница французского лейтенанта», искусная имитация романа ХIХ века:

«Сэм в эту минуту обдумывал нечто прямо противоположное, а именно: сколь многое доступно пониманию той разновидности племени Евы, которую избрал своею спутницей он. Сегодня нам трудно представить себе пропасть, которая в те времена разделяла парня из лондонского Сэвен-Дайелза 115 и дочь возчика из глухой деревушки восточного Девона. Чтобы сойтись друг с другом, им нужно было преодолеть столько препятствий, как если бы он был эскимосом, а она — зулуской. Они и говорили-то почти на разных языках — так часто один не понимал другого».^[14]

Это и вправду звучит так, словно автор остановился поговорить с нами.

Авторское вмешательство может переходить всякие границы. Уильям С. Нотт в работе «Искусство беллетристики» называет это «болтливостью автора». Порой автор не знает меры, комментируя события или, что еще хуже, давая понять, что произойдет дальше, например, так:

«Хлопнув дверью, Фредди вышел из дома, сел в машину и поехал навстречу самой страшной ошибке в своей жизни».

Таким образом, говорит Нотт, автор «разрушает иллюзию реальности», напоминая читателю, что он имеет дело с «вымышленной историей».

Псевдоправила повествования от первого и третьего лица и прочие мифы

Какую бы форму повествования вы ни избрали, помните, что рассказчик — это один из персонажей и относиться к нему нужно соответственно. Не верьте псевдоправилам, которые гласят, что при повествовании от первого лица вы можете позволить себе то, чего нельзя сделать в третьем лице, и наоборот.

Возьмем роман Камю «Посторонний», где повествование ведется от первого лица для придания ему так называемой «интимности». Вам наверняка говорили, что рассказ от третьего лица не дает подобного эффекта. В приведенной ниже сцене рассказчик входит в морг, где лежит его покойная мать:

«Вслед за мной вошел сторож; должно быть, он бежал, так как совсем запыхался. Слегка заикаясь, он сказал:

— Мы закрыли гроб, но я сейчас сниму крышку, чтобы вы могли посмотреть на покойницу.

Он уже подошел к гробу, но я остановил его. Он спросил:

— Вы не хотите?

Я ответил:

— Нет.

Он прервал свои приготовления, и мне стало неловко, я почувствовал, что не полагалось отказываться. Внимательно поглядев на меня, он спросил:

— Почему? — Но без малейшего упрека, а как будто из любопытства.

Я сказал:

— Сам не знаю.

И тогда, потеребив седые усы, он произнес, не глядя на меня:

— Что ж, понятно».^[15]

Эпизод написан безупречно и в тоне повествования действительно заучат интимные, сокровенные ноты. Здесь прекрасно передано ощущение неловкости и печали, обычных в подобной ситуации, давайте посмотрим что произойдет, если написать эту сцену от третьего лица.

«Вслед за Мерсо вошел сторож; должно быть, он бежал, так как совсем запыхался. Слегка заикаясь, он сказал:

— Мы закрыли гроб, но я сейчас сниму крышку, чтобы вы могли посмотреть на покойницу.

Он уже подошел к гробу, но Мерсо остановил его. Сторож спросил:

— Вы не хотите?

— Нет, ответил Мерсо.

Он прервал свои приготовления, и Мерсо стало неловко, он почувствовал, что не полагалось отказываться. Внимательно поглядев на Мерсо, сторож спросил:

— Почему? — Но без малейшего упрека, а как будто из любопытства.

— Сам не знаю, — сказал Мерсо.

И тогда, потеребив седые усы, он произнес, не глядя на

Мерсо:

— Что ж, понятно».

Потеряли ли мы в «интимности»? Ничуть не бывало. Ни капельки. Вариант, написанный в третьем лице, вызывает то же ощущение неловкости и печали, что и сцена, описанная от первого лица.

Приведем другой пример. Теперь возьмем фрагмент из романа «Кэрри», который написан Стивеном Кингом от третьего лица, что якобы делает тон повествования менее интимным:

«…Он, не дав ей договорить, перегнулся и начал ее целовать, ползая руками по талии и груди. От него резко пахло табаком, брилкримом и потом. Крис наконец вырвалась и, переведя дыхание, взглянула на себя. К жирным пятнам на кофточке прибавились новые пятна грязи. двадцать семь пятьдесят в магазине Джордан Марш, но теперь кофточка годилась разве что для мусорного бака. Однако Крис чувствовала только острое, почти болезненное возбуждение».

Попробуем изменить этот эпизод, что, согласно теории «интимности повествования от первого лица», придаст его тону соответствующий оттенок:

«…Он, не дав мне договорить, перегнулся и начал целовать меня, ползая руками по талии и груди. От него резко пахло табаком, брилкримом и потом. Наконец я вырвалась и, переведя дыхание, взглянула на себя. К жирным пятнам на кофточке прибавились новые пятна грязи. Двадцать семь пятьдесят в магазине Джордан Марш, но теперь кофточка годилась разве что для мусорного бака. Однако я чувствовала только острое возбуждение».

Переключиться на первое лицо было не слишком сложно. Пришлось убрать слово «болезненный» — оно явно не из лексикона данной героини. Тем не менее в этой версии не утрачено ни одной ценной для читателя детали. Первое лицо не прибавило фрагменту никакой интимности.

Пусть так, скажете вы, но если рассказчик — более колоритный герой, нельзя переключиться на третье лицо, не потеряв этот колорит. Что ж, давайте посмотрим на повествование, которое ведется от лица подобного персонажа:

«Меня зовут Дейл Кроу-младший. Я говорил Кэти Бейкер — она мой инспектор, следит за теми, по получил срок условно, — что я ничего плохого не сделал, Я просто заглянул в бар повидаться с приятелем и, пока ждал его, выпил кружку пива, всего одну кружку, я сидел и никого не трогал, и тут к моему столику подвалила эта шлюшка и принялась танцевать для меня, хотя никто ее об этом не просил.

Они раздвигают тебе колени, начинают прижиматься, а потом от них не отвяжешься. Ее звали Ирлин. Я сказал ей, что меня она не интересует. Но она не унималась, и я встал и пошел к выходу. Она завопила, что я должен ей пять баксов, и тут ко мне подошел вышибала и понес бог знает что. Я двинул ему разок, всего один раз, выхожу, а там уже поджидает машина с мигалкой. Тут вышибала решил показать, какой он крутой, и начал выделываться, Я двинул ему еще разок, чтобы вправить мозги и чтобы помощник шерифа понял, по первый заварил эту кашу. Но не успел я и рта разинуть, эти мерзавцы надели на меня наручники и сунули в машину. Выходит, потом они введут мои данные в специальный компьютер? Потом один из них заявляет: «Эй, взгляните-ка! Оказывается, он осужден условно. Ударил офицера полиции». Ничего, придет время, я им устрою. Ясное дело, меня подставили!»

Кажется, что подобный эпизод невозможно рассказать от третьего лица, не потерян колоритности персонажа. Но на самом деле я изменил авторский текст, и в оригинале повествование ведется от третьего лица. Это начало романа Элмора Леонарда «Боб Максимум».^[16]

«Дейл Кроу-младший сказал Кэти Бейкер — она инспектор и следит за теми, кто получил срок условно, — что он ничего плохого не сделал. Он просто заглянул в бар повидаться с приятелем и, пока ждал его, выпил кружку пива, всего одну кружку, он сидел и никого не трогал, и тут к его столику подвалила эта шлюшка и принялась танцевать для него, хотя никто ее об этом не просил.

«Они раздвигают тебе колени, начинают прижиматься, — рассказывал Дейл, — а потом от них не отвяжешься. Ее звали Ирлин. Я сказал ей, что меня она не интересует. Но она не унималась, и я встал и пошел к выходу. Она завопила, что я должен ей пять баксов, и тут ко мне подошел вышибала и понес бог знает что. Я двинул ему разок, всего один раз, выхожу, а там уже поджидает машина с мигалкой. Тут вышибала решил показать, какой он крутой, и начал выделываться. Я двинул ему еще разок, чтобы вправить мозги и чтобы помощник шерифа понял, кто первый заварил эту кашу. Но не успел я и рта разинуть, эти мерзавцы надели на меня наручники и сунули в машину. Выходит, потом они введут мои данные в специальный компьютер? Потом один из них заявляет: «Эй, взгляните-ка! Оказывается, он осужден условно. Ударил офицера полиции». Ничего, придет время, я им устрою. Ясное дело, меня подставили!»»

Обратите внимание, что, давая читателю возможность оценить манеру речи Кроу, автор использует длинную цитату. Ну так что же? Это вполне допустимый прием, который позволяет познакомиться с персонажем поближе. Это всего лишь еще один способ сохранить интимность, повествуя от третьего лица. Фокус в том, чтобы передать неповторимый характер персонажа, взглянув на происходящее его глазами. Но даже это правило не является непреложным. Так, в романе Кена Кизи «Песня моряка» (1992) рассказчик, повествуя от третьего лица, выражается весьма сочным языком:

«Билли Кальмар был отвратительным напыщенным мерзавцем, но президент из него получился неплохой. Он оживил деятельность ордена, оплодотворив его своей неуемной творческой энергией и подкрепив химическими препаратами».^[17]

Значит, псевдоправило, которое гласит, что рассказ от первого лица приближает нас к персонажу и позволяет сделать его более колоритным, — сущая чепуха. В действительности любые достоинства произведения, интимность, атмосфера, колорит, — да все что угодно, можно с равным успехом сохранить и в том и в другом варианте.

Зато верно обратное, скажете вы. Всем известно, что, ведя рассказ от первого лица, вы не можете описать сцены, которые происходят без участия рассказчика. Существует железное правило — повествование от первого лица накладывает значительно больше ограничений, чем третье лицо.

Это тоже чепуха.

Начинающим писателям постоянно твердят, что не следует писать книгу от первого лица, потому что это не позволит показать читателю сцены, которые происходят без участия рассказчика. Но это не так. Вот пример повествования от всевидящего третьего лица из романа Стивена Кинга:

«В доме ни звука.

Она ушла.

На ночь глядя.

Ушла.

Маргарет Уайт медленно прошла из своей спальни в гостиную. Сначала кровь и грязные фантазии, что насылает вместе с кровью дьявол. Затем эта адская сила, которой наделил ее все тот же дьявол. И случилось это, разумеется, когда настало время кровотечений. О, уж она-то знает, что такое Дьявольская Сила: с ее бабкой было то же самое. Случалось, она разжигала камин, даже не вставая с кресла-качалки у окна..»

Псевдоправило гласит: если книга написана от первого лица (в данном случае, от лица Кэрри), повествователь не может заглянуть в мысли Маргарет Уайт, что позволяет третье лицо, давайте проверим, так ли это. Все, что для этого нужно, — немного набить руку. Представим, что повествование ведется от лица Кэрри, которая только что отправилась на выпускной бал вопреки желанию матери:

«Когда я ушла, в доме скорей всего воцарилась полная тишина.

Мама наверняка сидит у себя в спальне, думая только об одном: «Она ушла. На ночь глядя. Ушла».

Потом мама выйдет из спальни в гостиную, думая, что сначала была кровь и грязные фантазии, которые дьявол насылал на меня, ее дочь, вместе с кровью. Затем эта адская сила, которой наделил меня все тот же дьявол. И случилось это, разумеется, когда настало время кровотечений. Она убеждена, что уж она-то знает, что такое Дьявольская Сила: с ее бабкой было то же самое. Мама помнит, как ее бабка разжигала камин, не вставая с кресла-качалки у окна…»

Все достоинства произведения сохранились — атмосфера, интимность, образность — ничто не утрачено. Теперь вы видите, что, избрав любой подход, вы ничем не ограничены. Разумеется, потери возможны, если персонаж, от лица которого вы ведете повествование, отличается зоркостью и проницательностью или изъясняется ярким, неповторимым языком. Или погибает раньше, чем кончится книга.

Независимо от формы и тона повествования, которые вы избрали, нужно максимально использовать их преимущества, не зацикливаясь на недостатках. Некоторые писатели имеют природную склонность к той или иной форме, и, кроме того, следует учитывать требования жанра. В детективных романах про крутых парней рассказчиком часто становится один из таких парней, и повествование ведется от первого лица. В то же время в любовных романах повествование почти всегда ведется от третьего лица цветистым, мелодраматическим языком.

Накачиваем мускулы, или Как поставить голос

Поставить голос для писателя не менее важно, чем овладеть техникой литературного творчества. Яркая, самобытная манера впечатляет и редактора, и литературного агента.

Обычно начинающему писателю не под силу выработать оригинальную манеру повествования и даже просто прочувствовать, как она необходима. Новичку сложно даже оценить такую манеру.

Это объясняется очень просто. Большинство начинающих писателей — жертвы американской образовательной системы. Их учили писать наукообразные работы. Чтобы освободить их разум, на который надели смирительную рубашку, нужны весьма энергичные усилия.

Когда вы пишете сочинение в четвертом, пятом, седьмом или двенадцатом классе или даже в колледже, основное внимание уделяется грамматике и формальной структуре. В последнюю очередь учитель смотрит на содержание, но и здесь прежде всего важно, раскрыта ли заданная тема.

Никто и никогда не говорил вам, что нужно предложить хорошую идею. Или что надо писать в яркой, выразительной манере. Из материала неизменно выхолащивалась ваша индивидуальность. Если вы используете в своей работе выражение «мозги набекрень», его отчеркнут красной ручкой и пометят клеймом «разговорное», а слова «комп» и «Клава» назовут «жаргонизмами». Если вы осмелитесь возмутиться идиотским заданием, которое требует сравнить символику охоты на кита в «Моби Дике» и письма Скарлетт, вас попросту провалят на экзамене.

Вас осыплют похвалами, если ваше сочинение изобилует цитатами. А если вы разделяете точку зрения учителя и пишете в серой, безжизненной и скучной академической манере, используя бесчисленные штампы, вы непременно получите отличную оценку. Иными словами, критерий оценки любого сочинения, написанного в классе, — его соответствие идеалу — безупречно грамотной, логичной и мертвой работе.

Стыдно признаться, но некоторое время я сам преподавал подобное «мастерство» в колледже, и мой руководитель говорил мне, что содержание не так уж важно. Главное, чтобы в книге не было вульгаризмов, а значит, уйма ярких и выразительных слов была под запретом. Но какого черта писать книгу, если не важно, о чем она? Или если в ней нет места для личности автора? Такая позиция истеблишмента в сфере просвещения ведет к тому, что серые, безликие произведения кишмя кишат, а хорошие книги редки, как орхидеи в Альпах.

Поскольку все мы до смерти боимся принести домой табель успеваемости с плохими оценками, мы из кожи вон лезем, чтобы угодить учителю. Большинство из нас, стараясь заглушить дурные предчувствия, начинают штамповать работы, лишенные какой бы то ни было индивидуальности. Попытки проявить себя сводятся к стремлению написать работу как можно быстрее, чтобы похвалиться перед друзьями: «Я сделал то, что они хотели, но зато написал двадцать страниц всего за три часа».

Но теперь, когда вы создаете художественную литературу, вы должны выпустить льва, который сидит у вас внутри, и позволить ему издать громовой рык.

Для этого внимательно изучайте авторов, обладающих яркой, неповторимой манерой письма, и старайтесь понять, какими средствами они пользуются. Пишите, подражая их стилю. Если вы будете заниматься этим изо дня в день, скоро вы освоите полдесятка разных манер письма.

Продолжите ваши упражнения, пробуя написать один и тот же отрывок в разной манере.

Ниже приводится фрагмент шпионского романа, написанный нейтральным тоном в стандартной для этого жанра манере:

«В то утро Биггс рано пришел в свой крохотный кабинет в Четвертом отделении и принялся просматривать документы, поступившие с ночной почтой из Каира. По большей части обычная текучка. Ас Два, который вел переговоры с чиновником Советского консульства о ракетной технологии, вновь требовал денег. Просьба о месячном отпуске от штатного шифровальщика. Заявка на ремонт подслушивающего оборудования, попорченного двойным агентом Советов в министерстве обороны Египта.

Он поставил на большей части заявок резолюцию «удовлетворить» и передал их на окончательное утверждение вышестоящему начальству. Покончив с этим, он принялся составлять служебную записку начальнику резидентуры в Александрии — об утечках информации, касающейся перемещения авианосцев у берегов Сирии. Зазвонил телефон. Это была секретарша Хилсона, которая сказала, что он должен немедленно явиться в офис заместителя директора, где вот-вот начнется экстренное совещание. Он не представлял, что взбрело старику в голову, но почувствовал, как где-то в животе растет тугой комок страха».

Теперь давайте попробуем рассказать то же самое иначе. Тон шпионских триллеров часто бывает циничным, что придает манере повествования иной оттенок:

«В то утро Биггс пришел в свой крохотный кабинет в Четвертом отделении чуть свет и принялся просматривать документы, поступившие с ночной почтой из Каира. Это был обычный вздор. Очередная просьба о деньгах от Ас Два, который вел переговоры о ракетной технологии с ненасытным чинушей из Советского консульства. Штатный шифровальщик просил о месячном отпуске — надумал отправиться на Майорку, где наверняка попытается впарить эту ракетную технологию все тем же Советам. Заявка на ремонт подслушивающего оборудования, попорченного двойным агентом Советов в министерстве обороны Египта. С этими египтянами вечно одни неприятности, подумал Биггс. Меняют союзников чаще, чем носки.

Он снабдил большую часть заявок резолюцией «удовлетворить» и передал их на окончательное утверждение своему боссу, непроходимому тупице, который должен был поставить на них свою печать. Покончив с почтой, он принялся составлять служебную записку начальнику резидентуры в Александрии — о досадных утечках информации, касающейся перемещения авианосцев у берегов Сирии. Зазвонил телефон. Это была секретарша Хилсона, которая ледяным голосом сообщила, что он должен немедленно явиться в офис заместителя директора, где вот-вот начнется экстренное совещание. Он не представлял, что взбрело старику в голову, но почувствовал, как где-то в животе растет тугой комок страха».

То же самое можно написать и от первого лица:

«В то утро я пришел в свою крохотную каморку в Четвертом отделении чуть свет и принялся просматривать документы, поступившие с ночной почтой из Каира. Это была обычная чепуха. Ас Два снова требовал денег, чтобы купить преданность ненасытного мерзавца из Советского консульства, который рассчитывал стать Рокфеллером, торгуя секретами ракетостроения своей страны. Штатный шифровальщик просил о месячном отпуске — надумал отправиться на Майорку, где наверняка будет пытаться продать свою страну болгарам. И как всегда, очередная заявка на ремонт подслушивающего оборудования, попорченного двойным агентом Советов в министерстве обороны Египта. Попадись мне этот тип, я сотру его в порошок и смешаю с илом на дне Нила.

Я поставил на большей части заявок резолюцию «удовлетворить» и передал их на окончательное утверждение боссу, который подпишет все, не читая. Покончив с этим, я принялся составлять служебную записку начальнику резидентуры в Александрии — о досадных утечках информации, касающейся перемещения авианосцев у берегов Сирии. Зазвонил телефон. Это была секретарша Хилсона. Она сказала, что я должен немедленно явиться в офис заместителя директора, где вот-вот начнется экстренное совещание. Ее голос был ледяным. Я не представлял, что взбрело старику в голову, но почувствовал, как где-то в животе растет тугой комок страха».

Перерабатывая один и тот же фрагмент подобным образом и используя разные манеры письма, вы постепенно набьете руку и выработаете собственную оригинальную манеру.

Именно рассказчик общается с читателем, повествует о прошлом персонажей, ярко и образно описывает события, предшествующие началу повествования, и помогает понять глубинный смысл произведения. Взгляды и установки рассказчика важны при заключении договора между автором и читателем, о чем пойдет речь в главе седьмой.

VII Договор с читателем, или Не приносите огурцы, пообещав фиалки

Основные условия договора

Что представляет собой любой договор? Это взаимные обязательства. Каждая из договаривающихся сторон получает одно в обмен на другое. Если вы покупаете дом, то обязуетесь заплатить деньги и получаете взамен дом. Продавец обязуется отдать вам дом и получает взамен деньги. Все очень просто.

Договоры о купле-продаже недвижимости, брачные контракты и договоры о покупке в рассрочку оформляются официально.

Существуют договоры, не оформленные юридически. Это обязательства, которые подразумеваются. Записываясь к дантисту, вы тем самым обязуетесь прийти в назначенный час и вытерпеть свою порцию мучений, а врач обязуется прийти, чтобы вас помучить.

Когда вы пишете роман, вы заключаете договор с читателем. Основные условия этого договора таковы: вы обещаете читателю гениальный роман взамен денег, которые он выложит за книжку. Но этим дело не ограничивается. Все куда сложнее.

Читателю нужен не просто гениальный роман, он хочет получить определенную разновидность романа — жанровый роман, роман мейнстрима или литературный роман.

Жанровый роман

Жанровые романы иногда называют «дешевкой», «макулатурой» или «бульварщиной». Обычно это книжки карманного формата в дешевых мягких обложках (хотя попадаются и жанровые романы в твердом переплете), которые лежат на полках в аптечных магазинах и супермаркетах. В книжных магазинах такие романы можно найти в задней части магазина, где они рассортированы по видам: детективные романы, научная фантастика, фэнтези, ужасы, любовные романы, готические романы, вестерны, политические триллеры, технотриллеры, исторические романы, мужские приключенческие романы и т. д.

Жанровые романы читают те, кто покупает книги, чтобы отдохнуть и развлечься. Если вы пишете жанровый роман, одно из условий договора с читателем — соблюдать законы жанра. Так, если вы пишете детективный роман, в нем должны быть убийство и тот, кто его расследует, а в конце романа убийцу должны предать в руки правосудия.

Некоторые разновидности такой литературы, например любовный роман, не просто требуют соблюдать законы жанра. Они имеют жесткие стереотипы. Иногда издатели даже снабжают авторов перечнем своих рекомендаций и требований. Там может быть сказано, что желательно сделать главной героиней девушку двадцати трех — двадцати восьми лет с белокурыми или каштановыми волосами, работящую, но живущую в нужде. Главным героем должен быть мужчина тридцати двух — тридцати восьми лет, шатен или брюнет. Близость между героями допустима, лишь если они готовы связать себя соответствующими обязательствами. Такие стереотипы жестки и конкретны, и работая на данный рынок, вам придется подчиняться его правилам.

Если издатель не снабдил вас перечнем рекомендаций, лучший способ изучить законы жанра — прочесть несколько десятков романов интересующего вас типа. Вы быстро поймете специфику этих законов. К примеру, шпионские триллеры обычно пишутся от третьего лица. Их действие, как правило, происходит в нескольких географических точках одновременно. Персонажи используют замысловатое оборудование для шпионажа и не останавливаются перед убийством, использованием наркотиков, похищениями и т. д. Обычно ими движет чувство, которое они считают патриотическим долгом. Главных героев отличает внешний цинизм, хотя в душе они неисправимые идеалисты. Это современные рыцари, которые сражаются с современными драконами. Герои таких романов противостоят вселенскому злу, обычно какому-нибудь заговору международного масштаба.

Разумеется, ни один из этих законов не является догмой. Это всего лишь условности, которые вполне можно нарушить — в отличие от стереотипов, которые с маниакальным упорством навязывают авторам издатели.

Возможно, вы решите, что усвоить законы жанра помогает не только чтение книг, и вам захочется вступить в какую-нибудь писательскую организацию — например, Американское сообщество авторов детективов или Американское сообщество авторов любовных романов — и участвовать в семинарах и конференциях, которых проводится полным-полно по любому жанру. Есть несколько журналов, целиком посвященных жанровой беллетристике. Сам я подписываюсь на журнал «Мистери Син», в котором уйма информации для тех, кто пишет детективы. Почти все публикации в этом журнале принадлежат перу крупнейших авторов детективов. Есть журналы для авторов научной фантастики, вестернов, романов ужасов и других жанров.

Каждый жанр включает разные виды произведений. Один только любовный роман имеет сотни разновидностей. Детективы тоже весьма разнообразны: жесткие, душещипательные, комические, для чтения за чашкой чая и множество других. Политические триллеры бывают серьезными и сатирическими. Ян Флеминг писал триллеры-шаржи, а Джон Ле Карре создает серьезные триллеры. Читатель рассчитывает, что наряду с общими законами жанра вы будете соблюдать Законы поджанра. Так, в жестком детективе личная месть героя преступнику допустима, но она неприемлема в душещипательном детективе или в детективе для чтения за чашкой чая.

Роман мейнстрима

Законы жанра для этой литературы не столь жестки, как для жанровой беллетристики. Романы мейнстрима издаются как в твердых переплетах, так я в бумажных обложках карманного формата. Обычно романы мейнстрима лежат в книжных магазинах недалеко от входа. Как правило, издатели тратят уйму денег на раскрутку таких романов.

Иногда романы мейнстрима представляют собой глянцевые мелодрамы про красивую жизнь богатых людей. Действие таких романов обычно происходит в Монте-Карло, Букингемском дворце или на Мексиканской Ривьере, а их героев переполняют честолюбивые замыслы.

Некоторые романы мейнстрима рассказывают о жизни иммигрантов, которые преодолевают культурный шок, вызванный приездом в Америку, и приспосабливаются к новой жизни. Таковы книги Говарда Фаста и Эми Тан. Американцы обожают подобные книги. Они позволяют нам увидеть себя со стороны.

Львиная доля романов мейнстрима приходится на так называемую «женскую литературу». Обычно это романы о семейных проблемах, разводах, супружеских изменах или отношениях матери с дочерью. Иногда такие романы издаются в мягких бумажных обложках и с виду походят на жанровую литературу, хотя не являются ею. В мейнстриме нет условностей и стереотипов, свойственных жанровым романам.

В отличие от жанровых романов, которые обычно представляют собой недвусмысленные истории про борьбу добра и зла, романы мейнстрима не столь однозначны в нравственном плане. Персонажи в романах мейнстрима более реалистичны и полнокровны, нежели в жанровых романах. Так, роман мейнстрима про сыщика может показать героя в домашней обстановке, в кругу семьи, и помимо расследования убийства, которое было бы доминирующей сюжетной линией в жанровом романе, здесь возможны иные конфликты, к примеру между сыщиком и его женой.

Состав действующих лиц в романах мейнстрима чрезвычайно многообразен. Главные герои, как правило, имеют хорошее образование, полученное в престижных колледжах и университетах. Нередко прелесть такого романа в значительной мере определяется обстановкой, в которой разворачивается действие. Речь может идти о какой-нибудь любопытной сфере деятельности — крупном финансовом бизнесе, мире высокой моды, фотоиндустрии и т. п. В романах мейнстрима обычно описывается роскошная и насыщенная событиями жизнь преуспевающих людей, которые не считают деньги. Романы мейнстрима почти всегда имеют счастливый конец.

Некоторые авторы жанровых романов, которым удалось «пробиться», переходят в категорию мейнстрима. Сью Графтон, Роберт Б. Паркер, Дин Кунц, Том Клэнси, Даниэла Стил изначально писали жанровые романы, но теперь их книги продаются как романы мейнстрима.

Саги и исторические романы иногда относят к жанровой литературе, а иногда к мейнстриму. Авторам жанровой литературы нередко советую писать саги и исторические романы, чтобы перейти в категорию мейнстрима.

Литературный роман

Некоторые считают, что литературные романы не требуют соблюдения каких-либо условностей. Это не так. Создавая литературный роман, вы пишете для интеллектуальной элиты, для которой важнее всего «изысканный стиль». Жанровая литература и романы мейнстрима допускают стилистические шероховатости, но ткань литературного романа должна быть гладкой как шелк.

Поток сознания, характерный для прозы в духе Фолкнера, книги, пронизанные ощущением экзистенциальной безысходности, и прочие виды философских произведений, которые когда-то стояли первыми в списках литературных романов, нынче не в моде, Сегодня одной из популярных форм литературного романа стал «магический реализм». Такие произведения представляют собой подражание латиноамериканским писателям. По-прежнему в моде романы о низших слоях общества. Встречаются романы о жизни пригородов. Пользуются успехом романы об этнических проблемах в Америке. Так называемая «метафикция» — произведение, в котором автор выстраивает собственный мир, не скрывая, а подчеркивая его иллюзорность, — постепенно исчезает.

Литературный роман куда менее стабилен, чем прочие жанры, поэтому, надумав взяться за подобное произведение, проведите небольшое исследование, чтобы убедиться, что ваш будущий роман попадет в струю. Почитайте воскресные выпуски «Нью-Йорк таймс бук ревью» и «Нью-Йорк ревью оф букс». Они помогут вам быть в курсе современных тенденций.

Литературные романы издают в твердых переплетах или в бумажных обложках, по которым видно, что вы имеете дело с серьезной литературой. Масса литературных романов выпускается за пределами Нью-Йорка. Небольшие региональные и университетские издательства делают на них неплохой бизнес. На самом деле в Нью-Йорке публикуется раз в двадцать меньше литературных романов, чем за его пределами.

Прочие условия договора

С самого начала читатель пытается понять, в чем ваша идея, и если вы честно выполняете свои обязательства, то должны постараться доказать ее. Как пишут Маколей и Ланнинг в работе «Приемы создания художественного произведения»: «Крайне важно, чтобы на первых же страницах книги автор дал определенные обещания. В хорошем романе эти обещания выполняются. Автор должен уверенно владеть концепцией, не пуская дело на самотек».

К примеру, с первых страниц романа читателю ясно, что перед ним история любви. То есть, выполняя свои обязательства, вы даете читателю понять, о чем ваш роман — хотя бы отчасти. Дать полное представление о его идее можно позднее. После нескольких страниц читатель говорит: «Ага, это история любви. Какие испытания предстоят любви этого персонажа?» Узнав, что любовь главного героя проходит испытание патриотизмом, читатель открывает для себя вторую часть идеи. Если в дальнейшем семья возлюбленной главного героя начнет чинить препятствия его любви, читатель поймет, что перед ним история любви, преодолевающей любые преграды или же не способной преодолеть преграды. В любом случае условия договора выполнены: автор доказал идею, а читатель понял и прочувствовал ее.

Условившись о разновидности истории, можно переходить к следующей части договора — форме изложения. Хотя данная книга не роман, я тоже заключил определенный договор со своим читателем. Я обещал рассказать о том, как написать гениальный роман, и обязался изложить материал в четкой, правдивой и лаконичной манере с известной долей юмора.

Есть и другие условия договора, которые касаются формы романа.

Представьте, что вы написали первую часть романа от первого лица, как писал свои рассказы о Шерлоке Холмсе Артур Конан Дойл, который вел повествование от лица вспомогательного персонажа, доктора Ватсона, Однако в середине книги вам захотелось, чтобы читатель узнал, что происходит с врагом главного героя, профессором Мориарти. Читатель не знает его замыслов, и напряжение повествования спадает. О том, что творится в голове профессора Мориарти, не догадался бы и сам Шерлок Холмс, — такая задача не пол силу даже его блестящему интеллекту.

Что делать? Вы можете воспользоваться специальным приемом — вставить в повествование дневник персонажа и таким образом соблюсти договор с читателем. Но, возможно, такому персонажу, как Мориарти, несвойственно вести дневник, особенно если он может превратиться в улику.

Вы принимаете решение написать отдельный эпизод от третьего лица. Но это будет явным нарушением договора и раздосадует читателя. Он почувствует себя обманутым.

Один из способов решить эту проблему — изменить форму романа. Роман можно разбить на главы, короткие или длинные. Главы могут состоять из частей с особой нумерацией или подзаголовками. Сами главы можно сгруппировать в «книги» или как-либо еще. Иногда такие крупные разделы не имеют Названий и просто пронумерованы римскими цифрами.

Если вы хотите по ходу повествования переключиться с первого лица на третье, начните новый раздел, назовите его «Книга II», и читатель воспримет это как должное. Существует неписаное правило — начав новый раздел, можно изменить условия договора.

Другой способ справиться с той же самой проблемой — вставить в начало книги небольшой фрагмент про профессора Мориарти, написанный от третьего лица, что позволит ввести в договор соответствующее условие. Тогда если позднее вы вновь переключитесь на повествование от третьего лица, это не вызовет у читателя протеста или недоумения.

Стивен Кинг делит роман «Кэрри» на две части. Первую часть он назвал «Кровавый спорт», а вторую — «Ночь выпускного бала». Он не меняет условий договора во второй части. Первая часть начинается с газетной статьи, в которой рассказывается, как с неба на дом Кэрри обрушился град камней, после чего автор использует прием «всевидящего взгляда», рассказывая историю от третьего лица. Всевидящий повествователь объясняет нам, что стоит за градом камней. Вскоре мы поймем, что рассказчик главным образом представляет точку зрения Кэрри, но автор сохраняет за собой право переключаться на точку зрения других персонажей. Повествование от третьего лица прерывается фрагментами из книг, написанных после случившегося. Эти фрагменты отделены от основного повествования.

«Из книги «Взорванная тень: реальные факты и выводы по истории Кэриетты Уайт», Дэвид Р. Конгресс (Издательство Тулонского университета, 1981), стр. 34:

Без сомнения, то, что конкретные проявления телекинетических способностей Кэриетты Уайт не были замечены в раннем возрасте можно объяснить заключением, которое предложили Уайт и Стирне в своем докладе «Телекинез: возвращение к неистовому таланту», а именно: способность перемещать предметы одним усилием мысли…»

В тексте цитируются и другие книги: «Словарь психических явлений» под редакцией Огилви и «Меня зовут Сьюзен Снелл», а также статьи из вымышленных журналов «Эксквайр мэгезин» и «Научный ежегодник».

С самого начала читателю понятно, что за книгу он читает и в какой манере ведется повествование. Автор придерживается изначальных условий договора до конца книги.

Роман «Унесенные ветром» содержит шестьдесят две главы и разбит на пять частей. От начала и до конца повествование ведется от третьего лица всевидящим рассказчиком — по большей части с точки зрения Скарлетт. С самого начала ясно, что перед нами история Скарлетт написанная цветистым языком мелодраматической прозы. Договор заключен, и его условия соблюдаются на протяжении всего повествования.

Если бы в середине книги у героини обнаружились телекинетические способности, договор был бы нарушен: это книга иного рода. Равно как и если бы повествование вдруг было прервано пространными размышлениями о смысле жизни или со страницы 482 рассказчиком стал бы Ретт Батлер, участвующий в морском сражении или в романе вдруг появились бы кафкианские, абсурдистские или комические мотивы, это все тоже было бы нарушением договора. Маргарет Митчелл добросовестно выполняет данные читателю обещания.

Произведения Кафки сплошь пронизаны кафкианскими мотивами. В романе «Процесс» ситуация такова изначально, и именно она определяет условия договора, который заключает с читателем автор. В этой книге непонятные вещи начинают происходить сразу: прямо на первой странице в комнате К. появляется таинственный незнакомец. Странен уже тот факт, что у главного героя нет имени и его называют просто К. Повествование в «Процессе» ведется от третьего лица всевидящим рассказчиком, но его всеведение ограниченно — он знает, что происходит с К., но не представляет что творится в кулуарах судебной системы. Если бы он мог туда заглянуть, это испортило бы впечатление от романа. Вся соль истории в том, что читатель не знает происходящего за кулисами. Язык повествования отрывист и деловит, что как нельзя лучше соответствует странной истории. Кафка соблюдает условия договора с читателем до самого конца. Роман разбит на главы, каждая из которых имеет название, связанное с определенными событиями в жизни К.

Стивен Крейн в романе «Алый знак доблести» использует беспристрастную форму повествования от третьего лица, применяя прием всевидящего взгляда, когда речь идет о чувствах главного героя. Достоевский в романе «Преступление и наказание» применяет тот же прием, описывая события от третьего лица. Чтобы как можно доходчивее преподать читателю нравственные уроки, он перемежает образную манеру письма с описательной. Во всех названных произведениях, которые неоднократно цитировались в этой книге, тон, манера и форма повествования выдержаны от начала до конца.

Ненадежный рассказчик

Во всех романах, которые используются в этой книге в качестве примеров, повествование ведет «надежный» рассказчик. Одно из условий договора с читателем состоит в том, что события описываются такими, как есть, и автор играет по правилам.

Природа повествования требует, чтобы рассказчик утаивал от читателя то, что знает. Стандартный договор предполагает, что рассказчик, которому известен конец истории, не открывает его сразу, но описывает события по порядку, позволял действию разворачиваться перед глазами читателя. Читателю рассказывают о том, что уже произошло, и скрывают от него то, чему еще предстоит случиться.

Если автор играет не по правилам, он нарушает стандартный договор. Однако иногда это допустимо, особенно когда речь идет о единичном отступлении от правил. Представьте, что фантастическая повесть начинается с того, что персонаж от первого лица рассказывает об умопомрачительной красавице, которую он надеется соблазнить, но лишь в конце главы читатель узнает, что этот персонаж ящерица.

Если такой прием используется в начале истории, чтобы увлечь читателя, это нормально, но не стоит прибегать к нему больше одного раза. У читателя появится ощущение, что вы нарушаете договор, и он захлопнет книгу.

Однако договор с читателем может предполагать, что рассказчик не заслуживает доверия. В таком случае читателю приходится самому догадываться, что происходит. Примером ненадежного рассказчика может служить Бенджи, умственно отсталый герой романа Фолкнера «Шум и ярость». Читателю интересно узнать, что творится в голове такого человека. Мы наслаждаемся книгой, хотя и знаем, что на этого рассказчика нельзя положиться.

Рассказчик, не вызывающий доверия, не обязательно умственно отсталый или сумасшедший. Он может просто судить о происходящем пристрастно:

«На самом деле я был не против, чтобы Фрижены поселились по соседству. Сказать по правде, у меня есть даже близкие друзья по фамилии Фрижен. Когда они въехали, я зашел к ним, поздоровался и попросил их не ставить машину перед моим домом, потому что иногда ко мне заезжают друзья, и они любят, чтобы это место было свободно и можно было припарковаться. Я сказал это довольно мягко, но им это явно не понравилось. Уж больно они обидчивые.

С первой же недели они жаловались, что мой сын швыряет им на задний двор яблоки. Чем ворчать, испекли бы лучше яблочный пирог, сказал я им в шутку. Но с Фриженами не шути, чувства юмора у них нет и в помине…»

Несмотря на то, что высказывания такого персонажа отличаются крайней предвзятостью, читатель понимает, как обстоит дело в действительности. Договор не нарушен, поскольку ни единое слово рассказчика не заслуживает доверия, и читатель обязательно поймет это, пусть и не сразу. Автор нарушит правила игры, если подшутит над читателем и даст понять, что повествователь ненадежен, лишь в конце книги. Читатели не любят таких шуток. Если вы будете так поступать, они забросают вас возмущенными письмами.

Играть честно

Ваши обязательства по договору требуют, чтобы вы играли по правилам. Так, если вы пишете детективный роман, вы должны дать читателю возможность обойти сыщика, позаботившись о том, чтобы ему были известны важные факты и улики.

Если вы пишете любовный роман а, как нам известно, чтобы поддерживать интерес к происходящему, нужно как можно дольше не давать влюбленным соединиться, — вы можете проделывать подобное, лишь имея на то веские основания. Если герои не понимают друг друга, то для этого тоже должна быть серьезная причина.

Чтобы соблюсти договор, вы должны добиться абсолютной художественной достоверности своей истории. Добросовестно выполните домашнюю работу и не пишите роман про фермера, не изучив быт и проблемы сельских жителей.

Не жульничайте, создавая напряжение с помощью дешевых трюков вроде «идиотки на чердаке» (этим приемом пользовались создатели фильмов ужасов в пятидесятые годы. Упрямая героиня вопреки здравому смыслу изо всех сил рвалась на чердак жуткого старого особняка, чтобы посмотреть, кто издает странные звуки). Чтобы написать гениальный роман, нужно строго следить за своими персонажами и не позволять герою делать глупости или капризничать, если, конечно, он не пьян или не повредился в уме. Разумеется, нелепые выходки или капризы могут обыгрываться в комических целях, являясь частью образа героя.

То же самое относится к надуманным совпадениям. Совпадение допустимо в комическом произведении или если оно дает импульс дальнейшему развитию событий, в иных случаях это нарушение условий договора. Надуманное совпадение это когда герой, оставшийся без гроша, находит сто долларов, которые шесть лет назад прислала ему на Рождество добрая тетушка, а он предусмотрительно припрятал купюру в старый носок. Используя подобные уловки, автор не дает героям решать свои проблемы самостоятельно. Избегайте таких ухищрений любой ценой.

Одно из важнейших условий договора требует, чтобы вы ставили перед героями сложные задачи, а они преодолевали трудности и при этом росли и развивались. Вы играете сразу за две стороны.

Мало создать интересные персонажи — нужно придумать для них интересные препятствия и интересные способы их преодолеть.

Самое серьезное нарушение контракта — это штампы. Когда читатель покупает роман, он рассчитывает, что купил что-то новенькое. Не вторсырье. Не стереотипную историю с ходульными персонажами, которые изрекают сплошные банальности. Разумеется, ни один писатель не может соблюсти это условие в полной мере, но вы должны поклясться себе самой страшной клятвой, что сделаете все возможное, чтобы избавиться от штампов, прежде чем ваш гениальный роман будет опубликован.

Кроме того, вы должны поклясться как черт от ладана бежать от дешевой мелодрамы.

Дешевая мелодрама и хорошая мелодрама — не одно и то же. Поступки персонажей хорошей мелодрамы обоснованны, а ситуации отражают правду жизни. В дешевой мелодраме персонажи действуют по прихоти автора, а не из правдоподобных внутренних побуждений. У Снайдли Уиплэша нет никаких причин привязывать бедняжку Полин к рельсам. Он делает это лишь потому, что так пожелал автор.

В любой хорошей истории серия небольших кульминаций ведет к основной кульминации и развязке, заключительной части произведения. Но нередко в конце читатели остаются обманутыми ленивым писателем, который не потрудился наполнить материал драматизмом.

Это характерно для начинающих писателей. Обещанного столкновения между главным героем и его противником не происходит, и, в конце концов, вялая история просто сходит на нет. Это самое распространенное и серьезное нарушение договора с читателем. Вы обещали захватывающую кульминацию и развязку. и вы должны разбиться в лепешку, но выполнить свое обещание. Это ваше обязательство перед читателем.

Итак, теперь вы умеете переносить читателя в мир грез, делать свой роман захватывающим и населять его интересными персонажами. Вы знаете, как создать историю на основе четко сформулированной идеи и как не нарушить договор с читателем. Вы готовы написать гениальный роман и можете браться за дело.

Нет, постойте!

Приступая к работе, будьте осмотрительны, чтобы избежать семи роковых ошибок. Хотите узнать, каких именно? Ну тогда читайте следующую главу.

VIII. Семь роковых ошибок

1. Робость

«Тот, кто пишет художественную литературу, — говорит Эдвин А. Пиплз в «Справочнике писателя-профессионала» (1960), — пускается во все тяжкие… жадно упиваясь ликованием сегодняшнего дня или трагедиями прошлого. Мы стремимся воссоздать этот опыт в произведении, которое волнует, смешит, поучает и побуждает к действию. Такая работа по плечу лишь людям не робкого десятка».

В детстве я всегда считал себя храбрым парнем. Я катался на лыжах с такими же безрассудными мальчишками, как я сам. Мой отец только качал головой, считая, что я попал в «плохую компанию». Мы носились по лесистым склонам, иногда ночью, в кромешной тьме, когда не видно следующего поворота, за которым обледеневшая лыжня ныряет вниз или начинается бездорожье, и ты можешь вверх тормашками полететь в сугроб, что случалось нередко.

Летом я, рискуя сломать шею, катался на водных лыжах по озеру, на берегу которого стоял наш летний домик. Мне хотелось попробовать все.

Я играл с ребятами в футбол на пустыре без шлема и наколенников, дрался с сестрой, которая была настоящим Тарзаном.

Окончив школу, я устроился работать на верфь, где строили подводные лодки. Там можно было обгореть на солнце, пораниться летящей во все стороны стружкой или случайно задохнуться. Но мне все было нипочем. Подумаешь, ерунда!

Когда я впервые попал на семинар по писательскому мастерству, я был уже женат и имел двоих детей. В то время я работал страховым оценщиком и целыми днями выслушивал крики и угрозы пострадавших в дорожных происшествиях. Порой мои клиенты даже пускали в ход кулаки. Но я был толстокож, и меня это ничуть не трогало.

Но когда на семинаре мне приходилось читать вслух собственный рассказ объемом в пять страниц, у меня перехватывало дыхание, в горле пересыхало, и я дрожал как осиновый лист. Когда другие участники семинара принимались обсуждать мой рассказ, мое сердце уходило в пятки, я покрывался холодным потом, а перед глазами плясали мушки. Критикуя наши работы, руководитель не стеснялся в выражениях, я каждый такой удар посылал меня в нокаут.

Для примера приведу один из его отзывов:

«Дорогой мистер Фрэй!

Безусловно, у вашей работы имеется определенное сходство с художественной литературой, поскольку она состоит из слов, оформленных в виде предложений, а изложенное — плод вашего воображения, а не факты. Кроме того, как и положено литературному произведению, ваша история имеет начало и конец. Однако на этом сходство и заканчивается. Прежде всего хотелось бы знать смысл написанного. Теща Генри, которая когда-то пыталась перевоспитать его, воскресает из мертвых является зятю. Как это отразилось на Генри? Почему на протяжении тридцати страниц вашего невразумительного опуса персонаж не ударил палец о палец? Почему он способен только лежать пластом и трястись от страха? Почему его теще взбрело голову вернуться? Похоже, вы, мистер Фрэй, полагаете, что, взяв ситуацию, которая полна ужасного и таинственного, тем самым написали рассказ? Должен вас разочаровать — вы ошибаетесь. Прочитав ваш убогий труд, я не узнал про Генри ничего нового с того момента, как он завопил, увидев старуху, которая вошла в комнату сквозь стену…»

Думаю, вы меня поймете. Переварить такое нелегко. Тут дрогнет даже сильный духом.

Одна из участниц этого семинара позднее рассказывала мне, что после подобных занятий ее начинало подташнивать, и она бежала в туалет, где ее рвало. Теперь она стала известным драматургом и к тому же пишет рассказы, которые пользуются огромной популярностью.

Другой участник не выдержал и бросил занятия, но вернулся к ним год спустя и с тех пор успешно продал пару десятков своих романов. Мой третий соученик рассказывал, что всякий раз, когда ему приходилось читать на семинаре свой рассказ, ему казалось, что он вот-вот намочит штаны. Позднее он написал несколько романов и заработал целое состояние, продавая идеи разных историй телевизионным компаниям.

Чтобы освоить писательское ремесло, вам придется помучиться. Критика на семинаре пойдет вам во благо, хотя это суровое испытание. Нелегко, когда у тебя на глазах препарируют твое собственное «эго».

Само собой, все это выдерживает не каждый. Уровень отсева на семинарах по писательскому мастерству нередко составляет семьдесят-восемьдесят процентов. Почему? Потому что критика всегда воспринимается болезненно. Непросто прочесть собратьям по перу свое произведение, а потом услышать, что вы написали нечто рыхлое и невразумительное, а ваши персонажи безжизненны и плоски. Но только так можно чему-нибудь научиться.

Робкие писатели обычно переходят из одного семинара в другой, надеясь найти руководителя, который не будет к ним слишком суров. Они не в состоянии преодолеть страх перед откровенно негативными отзывами и ищут критики, которую смогут вынести. В конце концов им удается добиться своего. Они находят группу, где нелицеприятные отзывы редки и сдержанны, а похвалы расточаются в изобилии. Тем самым они обрекают себя на творческую смерть.

Что из этого следует? Чтобы стать писателем, требуются мужество и сила воли. Вы должны быть готовы к встрече с настоящими писателями. Для этого нужно перебороть свой страх. Посещайте честный семинар по писательскому мастерству, при любой возможности читайте свои рассказы его участникам и прислушивайтесь к их мнению. Очень скоро вы поймете, что на семинаре обсуждают ваши произведения, а не лично вас. Ваши рассказы и повести это всего лишь неоконченная работа, и, чтобы сделать ее ярче и сильнее, вам необходима критическая оценка. Если вы не бросите занятия, то научитесь преодолевать трудности.

Не унывайте, старайтесь относиться к происходящему с юмором. Еще один совет: никогда не обсуждайте, почему вы написали свое произведение так, а не иначе. Если вас спросят, чем вы руководствовались, скажите что-нибудь вроде: «Я был под впечатлением от, Аннабел Ли»» или что ваш рассказ должен говорить сам за себя. Ни при каких обстоятельствах не защищайте свою работу и не пускайтесь в объяснения. Не спорьте с критическими замечаниями. Попросив оценить свое произведение, вы не имеете права жаловаться. Если вам не понравились какие-то замечания, пропустите их мимо ушей. Это ваша работа, и вы вольны поступить с ней, как вам вздумается.

Постепенно ваши навыки будут совершенствоваться, и критика станет менее суровой. Придет час, и те, кто вас слушает, смогут вымолвить лишь: «Вот это да!»

Писатель не может быть робким и в своей работе.

Он не станет жертвовать драматизмом произведения из-за того, что кому-то написанное может показаться оскорбительным, или из-за того, что Процесс творчества требует от него огромного напряжения. Робкому писателю не хватает духу подвергнуть своих героев серьезным испытаниям.

Так бывает, если писатель создает произведение на автобиографическом материале и, манипулируя персонажами, пытается решить собственные проблемы. В итоге персонажи становятся безжизненными и не желают действовать. Они страдают тем же бессилием, что и живые люди, которые не в состоянии справиться со своими проблемами. И это портит повествование.

Другой вид робости — это нежелание рисковать.

Я пишу триллеры и детективные романы. Время от времени подлому и низкому персонажу, которого я создал, удается подкараулить положительного героя и сделать ему какую-нибудь гадость. Меня всегда удивляет, когда кое-кто из моих коллег-писателей в таких случаях заявляет, что я совершил грубую ошибку и читатель будет возмущен, если лучшего друга главного героя убьют или изувечат.

Хичкок, не колеблясь, вставил в свой фильм сцену, в которой Джанет Ли зверски убивают, когда она принимает душ. Что бы осталось от фильма «Психоз» без этого эпизода?

Стивен Кинг никогда не отступает от своего плана.

Я не говорю, что нужно непременно быть жестоким. Должна ли умереть героиня романа «Прощай, оружие»? Должен ли погибнуть герой в конце романа «По ком звонит колокол»? Разумеется, это необязательно, но если вы хотите оказать на читателя эмоциональное воздействие, вам не обойтись без трагических ситуаций и тяжелых, жестоких и страшных сцен. Вы не можете отступить. Если вы намерены писать гениальные романы, вы не можете позволить себе быть робким.

Не бойтесь осваивать новые средства.

К примеру, вас смущает необходимость написать эротическую сцену. Возможно, вы предпочтете написать что-нибудь вроде:

«Она заглянула в его глубокие синие глаза и поцеловала любимого в губы. Все ее тело затрепетало от макушки до пяток. Он на мгновение отстранился и, склонив голову набок, сказал:

— Какая ты страстная! А что, если сейчас войдет твой муж?

— Мой муж вернется в воскресенье. А пока — я твоя. Можешь делать со мной, что хочешь.

— Тогда давай потушим свет, — сказал он и потянулся к выключателю…

На следующее утро она проснулась в восемь и обнаружила, что Мортимер ушел».

Вместо великолепной эротической сцены получилось нечто невразумительное.

Зачастую нерешительный писатель прячется от жестких поворотов сюжета, обращаясь к ретроспекции. Ретроспективные эпизоды — уютное, теплое пристанище, где можно укрыться от напряженности «нынешней» ситуации. Именно здесь прячется от бури робкий писатель, который избегает конфликта.

Нередко романисты боятся своих чувств. Если когда-то вам случилось испытать острое чувство смущения, и вы пишете сцену, в которой главный герой попадает в неловкую ситуацию, на память вам может прийти собственный неприятный опыт. Самое время вспомнить случившееся и описать его на бумаге.

Легко сказать, ответите вы.

Да, сделать это нелегко. Но если вы собираетесь писать гениальные романы, надо учиться.

Чтобы преодолеть робость, нужно научиться понимать, когда вы грешите ею, и немедленно принимать меры. Иногда нужно просто спросить себя: не пытаюсь ли я бежать от конфликта? Порой этого достаточно, чтобы заставить себя смело посмотреть в лицо тому, от чего вам хотелось спрятаться.

Писатели бегут не только от конфликта. Нередко они боятся редакторов и литературных агентов.

Вскоре после того как я закончил свой первый роман, мне дали совет. Отправляйся в книжный магазин, сказали мне, и найди несколько книг вроде своей. Выпиши данные издательств, которые опубликовали эти книги. Вернись домой, позвони в издательство и попроси связать тебя с редакцией. Объясни им, что хочешь поговорить с тем, кто редактировал книги, похожие на то, что написал ты сам. Когда к телефону подойдет редактор, скажи ему, что тебе очень понравилась книга, которую он редактировал. Скажи, что ты написал нечто в том же роде и хотел бы показать ему свою работу. В девяти случаях из десяти редактор ответит согласием.

Я был в ужасе. Как — звонить богам с Олимпа? По телефону? Да кто я такой?

Лишь позднее, побывав на десятках писательских конференций и перезнакомившись с множеством нью-йоркских редакторов и литературных агентов, я стал понимать, что редакторы и агенты — это по большей части те, кому в свое время не хватило мужества тягаться с чистым листом бумаги и получать отказы из издательств.

Они не обладают никакой магической силой. В основном их работа это рутина. Они такие же люди, как и все. Если вы позвоните им, едва ли они сумеют на расстоянии поразить вас молнией и превратить в горстку пепла.

На самом деле ваша смелость вызовет у них уважение. Они знают: если писатель верит в себя, это говорит о том, что он твердой поступью идет к цели.

Кстати сказать, полистайте новые поступления, когда зайдете в книжный магазин, и вы увидите, сколько скверных книг прошло через руки этих олимпийских богов. Вы с удивлением обнаружите, что каждая вторая книга так плоха, что ее невозможно читать.

Недавно «Паблишер уикли», журнал номер один, посвященный книжной торговле, заявил, что тридцать процентов книг отправляются со складов прямиком на распродажи. Количества заказов на эти произведения не хватает даже на то, чтобы оправдать их хранение на складе. Магазины, которые реализуют такие книги, скупают их за гроши, а потом продают по каталогам или сбывают супермаркетам, где они уходят по дешевке.

Почти все эти книги побывали в руках литературного агента и редактора, прошли корректуру и подготовку к печати. У них красиво оформленные, нередко дорогие обложки, все они внесены в каталоги издательств, но по той или иной причине не вызвали интереса у книготорговцев.

Иными словами, редакторы ошибаются в тридцати процентах случаев. Они — обычные люди, не обладающие магическим кристаллом. Любая книга, которую они покупают — это авантюра. Они могут рискнуть и поставить на вас, а могут выбрать кого-нибудь другого. Они не станут даже читать книгу, если считают, что на нее не будет спроса.

Чтобы заставить агента прочесть вашу рукопись, дайте ему то, что можно продать. Если вы так боитесь агента, что у вас не хватает духу обеспечить его работой, вам не сделать писательскую карьеру.

Еще одна разновидность писательской нерешительности связана с рекламой.

Я не еще встречал писателя, которому нравится заниматься рекламой. По большей части писатели предпочитают сидеть у себя в кабинете и стучать по клавишам, отдавшись полету фантазии. Обычно они — типичные интроверты, а порой настоящие отшельники. Сама мысль о том, что им придется встать перед микрофоном, принять участие в беседе на радио или выступить перед телезрителями, повергает их в ужас. Но, к сожалению, в наши дни автор вынужден заниматься саморекламой, иначе он обречен на безвестность.

Как преодолеть страх перед публичными выступлениями?

Психологи утверждают, что страх публичных выступлений сильнее страха смерти. Как пересилить себя? Что для этого нужно?

Запишитесь на курсы ораторского искусства. Это самый быстрый путь. Курсы Дейла Карнеги есть практически повсюду. Более дешевый вариант вечерние курсы при средней школе или колледже. Почти в каждом городе имеются отделения «Тоустмастерс Интернэшнл» — организации, которая занимается развитием коммуникативных навыков.

Другой путь — брать уроки актерского мастерства. Это не только полезно, но и весьма увлекательно, более того, это поможет вам писать. Если там, где вы живете, нет такой возможности, вы можете вызваться добровольно читать лекции в школе, в церкви или в какой-либо общественной организации.

Пожалуй, о первой роковой ошибке достаточно.

2. Стремление к литературности

На мои семинары приходят начинающие писатели всех видов и мастей, от почти неграмотных до почти гениев, от авторов порно, голова которых полна самых чудовищных фантазий, до витающих в облаках создателей научной фантастики. Я повидал писателей мейнстрима, которые мечтают разбогатеть, и поэтов с чистой душой, рассказы которых можно напевать под душем. Кто-то поражал и вдохновлял меня, у многих я учился, а на некоторых злился. Исключение составляют литераторы.

Литератор — это начинающий писатель, который не написал и трех строк, но намерен переплюнуть Джеймса Джойса или Вирджинию Вулф. Хотя я встречал десятки тех, кто пытался это сделать, я не знаю ни одного, кому бы это удалось.

Проблема литератора в следующем: вместо того чтобы осваивать принципы писательского мастерства и учиться создавать яркие, наполненные драматизмом произведения. Он избирает себе кумира, литературного гения, и пытается подражать ему, твердя, что он — передовая часть авангарда, как и его бог.

Если сказать литератору, что он написал статичное, скучное и вялое произведение, он снисходительно улыбнется и заметит, что вы, судя по всему, не читали «Слякоть на рубеже веков» — шедевр, написанный его кумиром, подражая которому наш герой рассчитывает покрыть свое имя неувядаемой славой. Этот литературный перл кажется ему подлинным ниспровержением основ, поскольку поступки героев не мотивированы, причинно-следственная связь событий отсутствует, история не имеет ни конца, ни начала, а все персонажи — отъявленные мерзавцы, которые вызывают глубочайшее отвращение читателя.

Обычно, хотя в этом нет никакого толку, я пытаюсь напомнить такому автору кое-какие очевидные истины, касающиеся подражательства. Прежде всего, кумир, которого он копирует, успешно публикует все свои книги, а кое-кто из критиков неизменно готов петь дифирамбы всему, что вышло из-под его пера. Прочим же не хватает духу бросить вызов тому, кого принято считать гением. И те, кто превозносит знаменитость, и те, кто знает ей цену, заживо съедят молодого писателя, который будет замечен в тех же грехах. Но объяснять литератору, что ему нельзя нарушать правила, которые позволено нарушать его кумиру, все равно, что втолковывать четырехлетнему ребенку, почему ему нельзя попробовать мартини.

Подражать опасно, поскольку никто не любит эпигонов.

Если вы надумали пополнить ряды литераторов, умоляю: прежде чем нарушать правила, станьте блестящим рассказчиком, который виртуозно владеет приемами драматической прозы и способен создавать шедевры. Да, нарушать правила можно, но из тысяч авторов, которые пытаются это сделать, успеха добиваются единицы.

Теперь, когда я разделал литераторов под орех, должен вам признаться, что я и сам совершал подобные ошибки.

Мой первый роман представлял собой художественную имитацию мемуаров русского белогвардейца. Считая, что с моим талантом мне и море по колено, я состряпал нечто невообразимое. Я не потрудился досконально изучить материал. Не зная того, что следовало знать, к примеру, чинов и званий в Красной армии, я попросту выдумывал недостающие детали. Я произвольно менял форму повествования и то и дело обманывал читателя, без цели и смысла вставляя в роман то длинную череду снов, то ретроспективные эпизоды.

Роман опубликован не был.

Несколько лет спустя я попытался написать еще один литературный роман, на сей раз автобиографический. Я назвал его «Таракан». Я полагал, что мой талант созрел, и я готов потрясти литературный мир. Я написал примерно то же, что и в первый раз, но теперь мое произведение было сюрреалистическим. На протяжении всей книги с главным героем заигрывала смерть.

Я потратил на этот эпохальный труд около четырех лет, предвкушая славу, которую он принесет, и мечтая стать литератором, вместо того, чтобы постараться написать гениальную книгу.

3. Эгоизм

На семинаре, который я посещал в Беркли, одна молодая писательница прочла трогательный рассказ про человека, которого после девяти лет совместной жизни неожиданно бросила жена.

История начиналась с того момента, когда жена уже ушла. Сначала покинутый муж плакал, потом стал пить, потом собрал своих друзей и попытался вернуться к прежней жизни. В конце рассказа герой, примирившись с потерей жены, отправляется на свидание с ее сестрой. Он надеется, что, хотя его брак распался, жизнь для него не кончена.

У молодой писательницы была бездна таланта. История была глубокой и эмоционально насыщенной, а язык — живым и ясным.

Во время обсуждения рассказа участники семинара отметили, что читатель не знаком с женой героя, а значит, в произведении отсутствует объективный коррелят для его страданий. «Объективный коррелят» — термин, придуманный Т. С. Элиотом. Так Элиот определил необходимость согласовать эмоциональное начало с объективным изображением конкретной ситуации. Иными словами, если персонаж взбешен, потому что его оскорбили, нужно описать сцену, в которой герою нанесли оскорбление. В данном случае мы не знаем, с чем соотнести чувство потери, которое испытывает главный герой, поскольку мы не знакомы с его женой. Если оставить историю в неизмененном виде, мы можем посочувствовать опечаленному герою, но не можем разделить его горе. Мы предложили писательнице начать историю с более раннего момента в жизни персонажей.

Однако она восприняла это замечание в штыки.

Она заявила, что мы не понимаем авторского замысла и пытаемся ревизовать акт творчества. Она писала не про отношения героев, а про горечь потери и изобразила действия, мысли и чувства персонажа с высокой степенью достоверности. Она рассказала, как персонаж преодолел свое горе. Она написала о том, о чем хотела написать, а дело читателя — принимать написанное на ее условиях. Она не собирается «подцеплять читателя на крючок», переносить его в воображаемый мир, играя на его чувствах, или заставлять его отождествлять себя с персонажами и примеривать на себя их проблемы. Иными словами, она намеревалась раскрыть тему, которая интересна ей самой, и если история не заинтересовала читателя, что ж, тем хуже для него.

Эта писательница придерживалась подхода «автор — царь и бог». Она была эгоистичным автором, презирающим читателя. За пятнадцать лет, которые прошли с тех пор, я повидал сотни авторов, которые презирали читателя.

Но автор должен быть эгоистичным, возразите вы. Как можно стать писателем, забыв о своем «эго»? Разве все, кто писал гениальные романы не были в той или иной мере эгоистами?

Разумеется, были. Но те, кто добился успеха, думали о читателе. Назовем их авторами, пишущими для читателя, чтобы отличать их от эгоистичных авторов. Чтобы стать писателем, вам придется, как сказал Троллоп, «отложить свою личность в сторону».

На недавней конференции Клуба писателей Калифорнии я познакомился с очаровательной восьмидесятилетней писательницей. У нее были снежно-седые волосы, очки в толстой оправе и лучезарная улыбка, обнажающая крупные желтые зубы. Она поведала мне, что начала писать в тридцать пять лет, хотя мечтала об этом с детства.

В один прекрасный день ее муж, который зарабатывал развозкой пива, бросил ее с четырьмя детьми, неоплаченными счетами и пустым холодильником. Она подумала, что могла бы зарабатывать стряпней или пойти в домработницы, но у нее воспалился большой палец на ноге, и она не могла ходить. Соседка одолжила ей свою пишущую машинку, и она принялась барабанить по клавишам, сочиняя повести-исповеди.

За время своей писательской карьеры, сказала она, она продала 415 повестей-исповедей, 250 историй в других жанрах и 41 роман. На момент нашей беседы у нее были подписаны договоры на четыре книги — три любовных романа и книгу про садоводство.

Я спросил писательницу, в чем секрет ее успеха. Она ответила, что все очень просто. «Когда я пишу, то представляю, как моя читательница уселась в удобное кресло, чуть живая от усталости после трудового дня. Моя цель — не дать ей встать с кресла, пока книга не будет дочитана до конца, и я делаю все возможное, чтобы этого добиться».

Такова позиция автора, который пишет для читателя. Он стремится доставить удовольствие читателю, а не тешить свое «эго».

4. Неумение перекроить мечту

Когда я взялся преподавать писательское мастерство, то думал, что мне повезет, если в группе из двадцати человек окажется два-три талантливых студента. Однако я с удивлением обнаружил, что почти у всех моих студентов были очень неплохие задатки.

Говоря о «задатках», я имею в виду следующее: их персонажи обладали художественной достоверностью, авторам хорошо удавались отдельные эпизоды, у них имелись неплохое чувство юмора и сочный, выразительный язык.

Но такими были не все.

Когда я начал преподавать на курсах при Калифорнийском университете, мой семинар стала посещать молодая женщина с весьма скромными, на мой взгляд, способностями. Она собиралась написать серию романов о своих родственниках, которые жили в пригороде, их мелочных ссорах, разводах, болезнях и финансовых проблемах. Все, что она писала, было безнадежно вялым и скучным. В своих произведениях она допускала массу грубых ошибок. Безжизненные персонажи, банальные ситуации, невыразительные диалоги. Ее стиль был неуклюжим, изложение — невразумительным, а текст изобиловал грамматическими ошибками.

Вступительный эпизод ее романа рассказывал о женщине, которой до смерти наскучило заниматься уборкой. Тридцать страниц, посвященных вытиранию пыли. Читателю делалось так же скучно, как и героине. Участники семинара разбили написанное в пух и прах.

Когда она представила свою работу на наш суд в следующий раз, ей удалось немного оживить повествование, но ее так называемый роман по-прежнему напоминал тарелку гуляша: этакая невразумительная мешанина событий и персонажей, в которой не было ни идеи, ни сюжета.

К моему ужасу, она записалась на второй семестр, и меня так и подмывало посоветовать этой женщине заняться фотографией, которой обучали в соседней аудитории, и дать понять, что писательское ремесло не для нее. Но я был убежден, что такие решения человек должен принимать самостоятельно. Мое дело — давать критическую оценку произведениям моих студентов, а не учить их жить.

Во втором семестре она стала писать чуть лучше. Другие студенты и я сам продолжали сурово критиковать ее работы. Бедняга переносила это стоически, хотя было видно, что ей приходится тяжко.

Она упорно продолжала посещать занятия. Через четыре года она закончила свой роман, переписав его полсотни раз. Она разослала свою рукопись литературным агентам, и, к моему изумлению, один довольно известный агент из Нью-Йорка дал ее произведению весьма высокую оценку. Он попытался продать рукопись, но не сумел это сделать и в итоге вернул ее автору.

К тому времени женщина почти закончила второй роман, который, по моему мнению — и по мнению большинства участников семинара, оказался просто потрясающим. Это была книга о молодой женщине, разыскивающей свою мать, которая оставила дочь, когда той было пять лет. Роман был захватывающим, теплым, трогательным и остроумным. Моя ученица по-прежнему была немного не в ладах с грамматикой, но в остальном стала настоящим профессионалом.

Другая молодая участница моего первого семинара при Калифорнийском университете имела докторскую степень по антропологии и писала роман об индейцах в Перу. Я считал ее весьма одаренной. Ее история очень нравилась ее товарищам по семинару, и я думал, что через год-два она сумеет опубликовать свое произведение. С тех пор прошло несколько лет, но она так и не продвинулась вперед, хотя отлично усвоила все принципы писательского мастерства и может дать объективную оценку работе других.

Наблюдая за этими двумя женщинами и их подходом к переработке материала, я понял, чего недостает многим талантливым студентам, которые не способны реализовать свой потенциал. Когда я спросил свою ученицу, добившуюся успеха, про ее работу, она пояснила, что, начав посещать занятия, быстро поняла, что ее амбиции превосходят ее способности, и поэтому, чтобы написать что-то стоящее, ей придется научиться «перекраивать свои мечты».

Далее женщина пояснила, что имеет в виду. Когда она садилась писать, перед ее внутренним взором разворачивались события, которые происходили с ее героями, и она описывала то, что рисовало ее воображение. После того, как ей говорили, что ее история никуда не годится, она вновь садилась за письменный стол и попробовала представить себе происходящее по-иному, перекроить свои мечты. История, которая разворачивалась в ее воображении, становилась другой.

Когда я спросил ее более одаренную соученицу, как она подходит к своей работе, та задумалась и сказала, что, однажды представив себе какую-то сцену, она уже не в силах ее изменить. Это похоже на воспоминания. Человек не может изменить свои воспоминания. Их не переделаешь.

И тогда я понял, что именно из-за неспособности перекроить мечту я потратил так много времени, прежде чем написал что-то стоящее публикации. Я сочинял историю, приносил ее на семинар, выслушивал критические замечания, а когда приходило время заняться переработкой, оказывался просто не в состоянии перекроить свою мечту. Я заменял прежнюю мечту новой. Вместо того, чтобы переписывать старое, я выбрасывал его в мусорную корзину и начинал все заново.

Как перекроить свою мечту? Это нелегкий, кропотливый труд. Своим студентам я рекомендую, взявшись за переработку материала, начать с предыдущего эпизода и поставить перед персонажами другие задачи. Герои должны захотеть чего-то иного, их стремления должны измениться по сравнению с предыдущим вариантом. Это позволит написать эпизод по-новому.

Хотя научиться перекраивать мечту очень непросто, вы совершите роковую ошибку, если не овладеете этим искусством.

5. Отсутствие веры в себя

Эту ошибку совершают миллионы писателей.

Вот типичная ситуация. Молодой честолюбивый писатель убежден, что на него возложена великая миссия. Любой молодой автор считает себя непризнанными гением и думает, что нужно приложить совсем немного усилий, чтобы добиться известности. Назовем такую начинающую писательницу Хейди Смит.

Что происходит с двадцатилетней Хейди, которая убеждена в своей великой миссии и снедаема жаждой славы?

Сначала она пишет небольшой рассказ и посылает его в литературный журнал. Ей отвечают отказом. Она предпринимает еще несколько попыток. Ей вновь приходят отказы на типографских бланках со стандартной формулировкой: «Сожалеем, но ваша история нам не подходит. Редакция».

Она пишет еще несколько рассказов и вновь получает отказы. Хейди в недоумении. Она знает, что у нее талант. Она чувствует вдохновение. Она старается изо всех сил. Почему же ее произведения отвергают?

Ища ответы на свои вопросы, Хейди записывается на курсы писательского мастерства. Она сочиняет еще несколько рассказов. Преподаватель и товарищи по перу хвалят ее работу и помогают понять, в чем ее ошибки. Ее персонажи не развиваются. Теперь она старается, чтобы они развивались. Слишком много самоанализа. Хейди сокращает самоанализ. Что-то вроде кулинарного искусства — прежде чем пирог выйдет таким, как нужно, приходится вносить в рецепт поправки. Добавить сахара. Положить поменьше муки. Ввести в тесто парочку яиц.

Вскоре у Хейди накапливается уйма рассказов — готовых и требующих доработки. Ее преподаватель высоко оценивает один-два из них. Она отправляет их в литературные журналы. И ей вновь отвечают отказом.

Но в один прекрасный день случается чудо. Вместо отказа на стандартном бланке с подписью «Редакция», Хейди получает личное письмо — на бланке от руки нацарапано: «Пришлите нам что-нибудь еще».

Приободрившись, Хейди пишет еще несколько рассказов. Она продолжает штудировать учебники писательского мастерства. Активно посещает занятия. Доводит свои рассказы до совершенства. Вновь посылает их в журналы. И опять получает отказы. Между тем она успевает окончить колледж. Теперь ей уже двадцать пять. Она пишет уже четыре-пять лет, но у нее нет ни одной публикации, не считая крохотного стихотворения про Рождество в местной газете. Хейди зарабатывает на жизнь всякой ерундой. Устраивается продавщицей в супермаркет. «Как я смогу обеспечить себя средствами к существованию, если мне до сих пор не удалось опубликовать ни одного рассказа», — думает она.

Преподаватель говорит Хейди, что рассказы — не самый популярный жанр. Он предлагает ей написать роман.

Что ж, почему бы и нет.

Следующие два года она пишет роман «Время творения». Она шлифует и оттачивает каждое слово. Между тем один вполне приличный журнал соглашается опубликовать ее рассказ, а значит, дела идут на лад. Другой рассказ занимает шестое место на конкурсе, в котором участвуют триста человек. Беда лишь в том, что журнал вместо денег расплачивается частью тиража, а конкурс не приносит ничего, кроме почетного диплома. За семь лет напряженного труда писательское ремесло не принесло Хейди ни гроша.

Хейди начинает посылать «Время творения» в издательства. Некоторые редакторы дают о романе доброжелательные отзывы: «Продуманная композиция»; «Прекрасный язык». Кое-кто предлагает внести в книгу поправки: «Измените последовательность снов, чтобы не сбивать читателя с толку»; «Сделайте образ матери более привлекательным»; «Передвиньте эпизод с помолвкой ближе к началу книги».

К этому времени Хейди до чертиков надоедает работать в супермаркете и ездить на старой, проржавевшей машине. «Надо пойти учиться, — говорит она себе, — освоить нормальную профессию, чтобы иметь возможность писать. Стать стоматологом. Или преподавателем. Получить специальность, которая прокормит меня, пока я не опубликую свой первый роман».

Год уходит на то, чтобы получить диплом преподавателя. В этот период Хейди почти не пишет, осваивать новую специальность — дело не простое. К тому же у нее появился парень, и они собираются пожениться, а Хейди совсем не прочь выйти замуж…

Бывшая молодая писательница выходит замуж, находит работу и в течение двух лет не пишет ни строчки, откладывая это занятие на потом. Она надеется, что выкроит время летом. Но летом ей хочется съездить в отпуск, почитать, потом приходит пора идти на летние курсы повышения квалификации. К тому же скоро у нее появится малыш.

«Может быть, на следующий год, — говорит она себе. — Может быть, в следующем году у меня появится время, чтобы снова начать писать». Хейди думает, что когда-нибудь она непременно станет писателем. Возможно, когда выйдет на пенсию. Она не понимает, что просто утратила веру в себя.

Если писатель утратил веру в себя, он вряд ли вернется к своему ремеслу.

Хейди прошла тот же путь, что и многие писатели, в конечном счете добившиеся успеха. Отказы, освоение мастерства, снова отказы, но менее жесткие, первые опубликованные произведения и, наконец, грандиозный успех, который за один день делает вас знаменитым. Это долгий и нелегкий путь, и большинство сходит с дистанции, построив стартовую площадку, но так и не запустив свою первую ракету.

Иногда веру в себя теряют иначе. Порой это случается с писателем, который не сумел подняться на вершину, с тем, кто вкусил успеха, но не добился настоящего признания. Возможно, ему удалось опубликовать несколько книг в мягких обложках. А может, даже книгу в твердом переплете, которая удостоилась доброжелательных отзывов критики, но не пользовалась особым спросом. «Мне бы чуть больше таланта, — думает такой писатель, — чуть больше живости и остроты…»

Опубликован очередной роман, автор видит, что его книга вновь не попала в списки бестселлеров, и становится все более подавленным. Чтобы избавиться от гнетущей тяжести на душе, он начинает пить. Этого оказывается недостаточно. Он пробует кокаин. Потом ЛСД.

Под действием наркотиков он ощущает прилив сил и всплеск оптимизма, тучи рассеиваются. Писателю кажется, что впервые в жизни он увидел подлинную суть вещей, и, стремясь к новым горизонтам, он пускается во все тяжкие.

С равным успехом суслик может отправиться в кругосветное плавание.

Как только писатель начинает искать в спиртном и наркотиках вдохновения, он погиб. Такой писатель теряет веру в свой талант и совершает роковую ошибку, которая уничтожит его не только как писателя, но и как человека.

Но как же в таком случае справиться с разочарованием?

Обычно причина разочарования зависть. Человек завидует тому, кто добился больших успехов, никогда не получал отказов от издательств или о ком лучше отзываются критики.

Писательское ремесло пока не сделало меня богатым. Впрочем, я не теряю надежды. Хоть у меня нет «Роллс-Ройса», я не голодаю. Истратив гонорар, мне частенько приходится пользоваться кредиткой и жить в долг. Занимаясь литературой, я не нашел золотой жилы, но был вознагражден иными благами.

Я нередко заглядываю в прекрасную библиотеку местного колледжа. Колледж расположен на высоком холме, откуда открывается великолепный вид на залив Сан-Франциско. Сверху видны автострады, железнодорожные станции, небоскребы Сан-Франциско и самолеты, которые взлетают или заходят на посадку в одном из трех городских аэропортов. Ты ощущаешь суету современной жизни и представляешь людей, которые спешат с места на место в погоне за… кто знает, за чем?

За барахлом.

Да-да, именно за барахлом. Им нужны телевизоры к видео, новые машины и роскошные дома. Барахло, которое рекламируют по телевизору, «Тойоты» и «БМВ» и тому подобная чепуха.

Я сижу в библиотеке, окруженный книгами, смотрю в окно на эту суету и думаю. Чего ищу я сам? Искусства. Я стараюсь написать гениальный роман. Волнующий и яркий роман, который откроет читателю нечто важное в природе человека. Если, стремясь к этой цели, я сумею заработать немного денег, тем лучше. А если нет? Что ж, я могу обойтись и без них. И мне немного жаль бедняг, всей душой жаждущих обладать барахлом, которое ветшает, ломается и ржавеет.

Написав гениальный роман и опубликовав его, я получу куда больше удовольствия, чем купив «Порше-Каррера». Доброжелательные отзывы критики и слова «я прочел ваш роман на одном дыхании», сказанные читателем, для меня дороже целой охапки акций самой преуспевающей компании.

Создание книг о писательском ремесле тоже вознаграждается. Время от времени ко мне подходят совершенно незнакомые люди и говорят, что прочли книгу «Как написать гениальный роман», и она принесла им огромную пользу. Вы только подумайте: возможно, когда меня уже давно не будет на свете, какой-нибудь подросток в Небраске найдет на полке запылившийся экземпляр моей книги, и она поможет ему стать вторым Питером Бенчли или Стивеном Кингом, Джейн Остин или Маргарет Митчелл, Стивеном Крейном или Федором Достоевским. А может быть, даже Францем Кафкой.

Если когда-нибудь я добьюсь небывалого успеха, вы найдете меня все в той же библиотеке местного колледжа. Я буду работать, по-прежнему окруженный стопками книг, и время от времени поглядывать в окно на городскую суету, жалея несчастных, которые тратят свою жизнь на погоню за барахлом.

6. Неправильный образ жизни

Как-то мне пришлось беседовать с группой писателей и тех, кто хотел ими стать, о писательской жизни. После беседы ко мне подошла элегантно одетая женщина с виду чуть старше тридцати и заявила, что она всегда мечтала стать писательницей. Она сказала, что у нее имеется несколько неплохих идей для романов, но также есть проблема, и она хочет попросить у меня совета.

Каждый день она тратит полтора часа, чтобы добраться на работу и обратно. Она работает по девять-десять часов ежедневно и к тому же выполняет львиную долю домашних дел. Она имеет возможность писать только по уикендам, но по выходным ее мужу хочется развлечься, потому что всю неделю он тоже трудится в поте лица.

Я спросил, есть ли у них дети.

Нет, ответила она.

Я предложил ей бросить работу.

Женщина смущенно улыбнулась и сказала, что это невозможно. Они взяли большую ссуду на жилье, а ее муж любит путешествовать, и они хотят купить дом на колесах. Если я брошу работу, сказала она, муж меня убьет.

Я сказал, что тогда ей нужно найти другого мужа.

Дамочка взглянула на меня с изумлением. Вы, наверно, шутите, сказала она.

Нет, я не шучу, ответил я. Кругом полным-полно кандидатов, выберите того, кто вас поддержит.

Она пробормотала, что я сумасшедший повернулась и пошла прочь.

Возможно, я и вправду сумасшедший, но это не меняет дела. Вам не удастся стать писателем, если ваши близкие против этой затеи. И если ваш супруг, партнер или сожитель не поддерживает ваше стремление, вам придется либо заставить его изменить свое мнение, либо поселиться с кем-нибудь другим.

Если ваш корабль будет тащить за собой якорь, вам далеко не уплыть.

Если вы хотите изменить людей, с которыми вы живете, скорей всего вам придется устроить Грандиозную Сцену. Вызовите своих близких на разговор и скажите им, что вы решили стать писателем, настоящим писателем, и для этого вам нужны их помощь и поддержка. Предупредите их, что теперь вы будете подолгу сидеть взаперти у себя в кабинете, в подвале, в гараже, на чердаке или где-нибудь еще, и в эти часы вас нельзя беспокоить. Вы будете посещать курсы писательского мастерства, читать много книг, а когда из издательств начнут приходить отказы, которых не миновать, вам понадобится хороший пинок под зад, чтобы не упасть духом и начать все сначала.

Если Грандиозная Сцена удалась, ваши близкие почувствуют, как важно для вас принятое решение. Они поймут, что, если даже не одобряют вашу затею, им лучше оставить свое мнение при себе. Вы полны решимости добиться своего, и вы не желаете слышать никаких мрачных прогнозов. И точка.

Иногда Грандиозная Сцена приносит плоды, а иногда нет. Порой, чтобы ваши близкие оценили серьезность ваших намерений, нужны две-три Грандиозные Сцены.

Разумеется, вы должны подтвердить свою решимость делом — не отвлекаться, когда по телевизору начинается интересная передача, заходит поболтать соседка или выдается чудесный денек, очень подходящий для того, чтобы высадить в грунт помидорную рассаду. Время, отведенное на работу над книгой, должно использоваться по назначению.

Когда я пишу, я не отвечаю на телефонные звонки. Для этого у меня есть автоответчик. Я не снимаю трубку, даже если звонит мой агент, чтобы порадовать меня хорошей новостью. Если кто-то звонит в дверь, я не открываю дверь. Если это свидетели Иеговы, которые хотят спасти мою бессмертную душу, пусть зайдут в другое время. В данный момент я пишу.

Писатель должен быть готов сказать: «Сейчас я не могу уделить тебе внимание. Я пишу», кто бы с ним ни заговорил — сестра, брат, мать, отец или дети. Если их это обижает, им придется преодолеть обиду. Окружающие должны усвоить: когда вы у себя в кабинете — вас нет. Вы попросту отсутствуете на этой планете.

Вы ответите, что не хотите никого обижать? Вы скажете, что не можете быть грубым и невоспитанным и просто не способны отказать своим друзьям и близким, когда вы им нужны? Вы возразите, что у вашей сестры неприятности с мужем, и она хочет выплакаться у вас на плече? Что вашему лучшему другу нужно помочь разобраться с подоходным налогом? Что ваши дети хотят, чтобы вы научили их делать мормышки, печь пироги или подключать видео?

Вы не сможете парить с орлами, если тратите драгоценное время на то, чтобы гоготать с гусями. Вы хотите стать писателем или нет? Если вы и вправду решили стать выдающимся писателем — а другим становиться просто нет смысла, — есть лишь один способ добиться своего. Этому занятию нужно отдать себя без остатка.

Отдать себя без остатка значит посвятить этому большую часть своего времени. Для этого придется пожертвовать временем, которое уделяется чему-то другому — работе, семье, друзья или мытью унитазов.

Что такое полностью отдаться работе, хорошо знают те, кто хочет стать хирургом. Того, кто учится на хирурга, никогда нет дома. Хирург-стажер часто проводит в больнице по сорок восемь часов в неделю и больше — он посещает занятия, участвует в обходах и без конца разрезает и зашивает пациентов.

Будущий музыкант годами занимается по десять-двенадцать часов в день, чтобы стать профессионалом. Участники Олимпийских игр, артисты балета, фокусники тратят уйму времени на то, чтобы превзойти других. Чтобы овладеть своим ремеслом в совершенстве, писателю нужно не меньше времени, сил и энергии, чем гимнасту, фигуристу, стоматологу, киллеру или любому другому мастеру своего дела.

Чтобы стать выдающимся писателем, нужно работать не покладая рук. А значит, у вас не будет времени на то, чем занимаются другие люди.

Но что, если у вас есть дети и вам нужно платить по счетам? Что ж, тогда вам придется поступить на работу, но она не должна быть главным делом вашей жизни. Главное дело вашей жизни — литературное творчество. Говорят, что Фолкнер сказал: «Чтобы написать книгу, автор готов пожертвовать чем угодно честью, чувством собственного достоинства, приличиями… Если понадобится, он без колебаний ограбит собственную мать — «Ода к греческой вазе» стоит больше, чем целый сонм старух».

Я своими глазами видел сотни писателей, которые потерпели неудачу, потому что не смогли организовать свою жизнь так, чтобы творчество занимало в ней достойное место. Они без конца откладывали его на потом.

Почему?

Полагаю, потому что писать нелегко. Быть писателем — тяжкий труд. Иногда настоящая мука. Чтобы писать гениальные романы, нужно страдать, нужно работать до седьмого пота и не бросать это занятие, несмотря ни на что.

При этом вы должны расти и развиваться. Образ жизни любого писателя предполагает развитие.

Безусловно, вы растете как романист, если ваши произведения становятся более зрелыми.

Вы будете развиваться, если посвятите все свое время творчеству.

Но чтобы стать выдающимся писателем и реализовать свой потенциал в полной мере, нельзя только и делать, что писать. Вам придется учиться. Вам придется читать и изучать мастеров жанра, в котором вы работаете.

Писатель читает романы не только для развлечения. Он читает их как профессионал Смотрит, как выстроен сюжет, мотивированы ли поступки персонажей, как развивается конфликт, как растут герои, как разрешается кульминация. Если вы пишете романы, вы будете изучать их, как архитектор изучает здания — он не только любуется их внешней гармонией, но обращает внимание на балки и откосы, на водопровод и канализацию, на электропроводку и фундамент.

Тот, кто пишет гениальные романы, должен неустанно изучать людей и мелочи, из которых складываются их облик и их жизнь: как они ходят, как разговаривают, на что надеются, о чем мечтают и чем поливают хрустящие хлопья на завтрак. Писатель постоянно коллекционирует любопытные детали, которые могут пригодиться позднее при создании образов персонажей. Некоторые писатели не расстаются с записной книжкой, занося туда любую занятную мелочь в одежде окружающих, в их поведении, в их манере пожимать плечами или стряхивать перхоть.

Писатель должен изо дня в день изучать не только людей, но и свое ремесло. Огромный плюс литературного творчества в том, что вам открываются все новые горизонты, а каждый день приносит новые открытия. Овладевая мастерством, вы будете открывать все больше неизведанного, того, что еще предстоит узнать и освоить, — приемы драматизации, нюансы стиля, употребления слов и многое другое. Это неисчерпаемые глубины. Вы можете учиться всю жизнь, что само по себе замечательно.

7. Неспособность довести дело до конца

Ваш день может сложиться так.

Вы собираетесь сесть за работу в десять утра. Перед этим вы идете на кухню сварить себе кофе. На столе вы замечаете газету, которую оставил ваш муж. Как тут удержаться и не прочесть, что пишут об ужасном землетрясении в Тибете, авиакатастрофе в Кении и сотне других важных вещей? Потом звонит ваша приятельница, которой хочется поболтать. Она страшно расстроена, потому что ее сыну не поставили «отлично» за флажок, склеенный в детском саду. На часах уже без четверти одиннадцать. Вам пора приниматься за работу. Но сначала придется выпить еще одну чашечку кофе и дочитать газету. Надо же выяснить, что случилось с героем комиксов.

Одиннадцать. Вы садитесь к компьютеру. Вам мешает солнце. Вы опускаете жалюзи и включаете негромкую музыку. Смотрите на экран. В комнате прохладно. Вы надеваете свитер, возвращаетесь за стол и снова смотрите на экран. В голову не приходит ни одной путной идеи. Вы делаете себе третью чашку кофе. Моете посуду, которая осталась после завтрака. Кот просит, чтобы его выпустили на улицу.

На часах без четверти двенадцать. Если сесть за работу сейчас, думаете вы, то как только дело пойдет, будет пора обедать. Лучше начать после обеда.

Вы включаете телевизор и смотрите повторение вчерашнего сериала.

После обеда вы снова садитесь за работу. Включаете приятную музыку. Наливаете себе чашку кофе. Приоткрываете жалюзи. Надеваете другой свитер, Впускаете кота. Как только вы приступаете к работе, приносят почту. Как можно писать, когда на столе лежит стопка нераспечатанных писем, которые только и ждут, чтобы их выпустили на свободу, вскрыв конверты? И вы бросаетесь им на выручку.

Банк вернул вам чек. Какая наглость, они заявляют, что вы превысили кредитный лимит. Вам доподлинно известно, что это не так. Вам хочется уладить дело немедленно, но, черт возьми, сейчас же надо писать.

Вы снова садитесь за работу. Из соседней комнаты к вам взывает чековая книжка. С этим нужно разобраться, причем немедленно. Как можно писать роман, когда с вашей чековой книжкой творится черт знает что?

И так продолжается до бесконечности.

Если дело не в чековой книжке, это будет окно, которое нужно помыть, полы, которые пора подмести, или ваш полоумный брат, которому неймется пожаловаться, что он поцарапал крыло своей новенькой «Хонды».

В конце концов, вам придется сделать выбор. Что вам нужно от жизни? Вымытые окна, чистые полы и безупречная чековая книжка или роман на полке книжного магазина? Если вы решили стать писателем, на первом месте должна быть работа, нельзя допускать, чтобы время уходило впустую. Когда приходит время писать, нужно забыть про все остальное.

Что, если пришло время постричь газон? Газон подождет. Заодно с машиной, которую нужно вымыть, и продуктами, которые необходимо купить. Работа прежде всего.

Означает ли это, что вам придется жить в хлеву, не имея возможности поиграть в гольф? Разумеется, нет.

Но если вы решили посвятить работе пятнадцать часов в неделю, на это время вы должны отложить все свои дела и писать. Ничто, кроме пожара или приступа острого аппендицита, не может заставить вас изменить свои планы.

Если вы не способны довести дело до конца, время тает и уходит сквозь пальцы. Оно может таять маленькими кусочками, как льдинки, которые вытряхивают из морозилки, или огромными глыбами вроде айсбергов, что откалываются от ледника.

Есть и другой вид неспособности довести дело до конца. Он называется «творческим тупиком».

В книге «Как написать гениальный роман» я рассказываю о творческом тупике, в который могут завести страх неудачи или боязнь успеха. Теперь я смотрю на это совершенно иначе.

Я убежден, что в творческий тупик писателя загоняет подсознательное желание стать мучеником. Он ощущает себя этаким святым Себастьяном от литературы.

Как вам понравится такая история?

«В тот день каменщик Джонсон по прозвищу Большой Джейк пришел на работу как обычно. Он работал в компании «Золотые руки», которая строила особняк неподалеку от Далласа. Все знали, что Большой Джейк — мастер своего дела. Его коньком были фигурные камины и затейливые патио. Как-то раз ясным октябрьским утром Большой Джейк пришел на работу с опозданием. Он сказал, что задержался в парке, заглядевшись на голубей. Он залюбовался их необыкновенным, переливающимся оперением.

К приходу Большого Джейка его подручный успел замесить раствор и сложить аккуратные штабеля кирпича за строящимся домом. Большому Джейку предстояло выложить из кирпича дорожку, которая, огибая теннисный корт, вела к пруду.

Большой Джейк выпил чашечку кофе и взглянул на план участка. Проведя пальцем по листу ватмана, он почувствовал, что у него по спине пробежал холодок. Ему стало не по себе. Он вновь посмотрел на план, потом на штабеля кирпичей и ящик с раствором. У него на лбу выступил пот.

Он отшвырнул ватман и направился к прорабу, который издалека закивал ему головой.

— Творческий тупик?

Большой Джейк печально кивнул.

— Сегодня ничего не получится, — сказал он. — Кто знает, может быть, я уже никогда не смогу взяться за мастерок.

Прораб ободряюще похлопал Большого Джейка по плечу и заметил, что ему ужасно жаль.

Большой Джейк пришел домой и улегся на диван.

— Милый, в чем дело? — спросила его жена Оринда.

— Творческий тупик.

— То есть?

— Сегодня я не могу этим заниматься.

— Тебе оплатят этот день?

— Вряд ли.

— И как долго это будет продолжаться?

— Трудно сказать,

— По-моему, ты просто лодырь.

— Но ведь у писателя может быть творческий тупик? Чем я хуже?

Оринда ушла на кухню. Она вернулась в гостиную со скалкой в руках и так отлупила Большого Джейка, что впоследствии тому пришлось наложить тридцать четыре шва.

С тех пор Большой Джейк забыл, что такое творческий тупик».

Если вы встретите писателя, который страдает из-за того, что оказался в творческом тупике, вам придется выслушивать нескончаемые рассказы о том, как он сидит и смотрит на чистый лист бумаги или на экран компьютера и, сколько ни старается, не может родить ни строчки. Он убежден, что, если бы ему это удалось, он создал бы шедевр. Ему мешает лишь одно в отличие от простых смертных, которым неведомо, что такое творческий тупик, он слишком требователен к себе и не может писать всякую дрянь.

Теперь вам понятно, зачем писателю творческий тупик? Он позволяет ему жаловаться на невыносимые страдания и искать сочувствия, выдавая себя за непризнанного гения, которому не удается представить свои творения на суд читателя.

Не попадайтесь на его уловки.

Когда мне встречается один из таких мучеников, я говорю ему, что знаю цену разглагольствованиям про творческий тупик. Все это сплошные враки.

Писатель, который находится в творческом тупике, боится не успеха и не провала. Он боится, что написанное не дотянет до его собственных стандартов.

Чтобы избежать бесплодной потери времени и творческих тупиков, относитесь к работе писателя, как к работе каменщика. Литературное творчество — это труд. Как и любой другой труд, он требует времени и сил. Определите для себя норму выработки. Три страницы в день позволят вам написать черновик романа в двести семьдесят страниц за три месяца.

Создание романа — двухэтапный процесс. Сначала вы пишете предварительный вариант, потом вносите в него поправки. Вы пишете и переписываете. Создаете черновик и редактируете.

Порой автор может зайти в творческий тупик из-за того, что не различает эти процессы. Не редактируйте роман, пока он не закончен. Пишите черновой вариант, не оглядываясь назад. Отключите редактора у себя в голове.

Раз и навсегда примите решение никогда не попадаться в подобные ловушки. Отныне вы будете писать, писать и писать изо дня в день,

Чтобы писать хорошо, нужно вкладывать в свой труд весь жар души. Об этом мы и поговорим в последней главе.

IX. Писать с Душой

Почему в наше время здорово быть писателем?

Для писателей пришла благодатная пора. Вместе с эпохой информации для них началось настоящее раздолье. За всю историю человечества не было более удачного момента, чтобы стать писателем.

Текстовые редакторы и скоростные принтеры колоссально облегчили нашу работу. Представьте, что за кошмар редактировать книгу и вносить в нее поправки, если текст приходится выдавливать на глиняных табличках, переписывать гусиным пером или печатать на пишущей машинке. Теперь это делается быстро и без хлопот. Еще несколько лет назад если вам не нравился один абзац, рукопись приходилось перепечатывать целиком. Сегодня исправить и распечатать рукопись можно в два счета.

Наше время имеет еще одно преимущество. Более чем при 600 колледжах и университетах США есть курсы писательского мастерства. Кроме того, существует масса частных курсов. В магазинах полно книг о том, как писать книги. По всей стране проводятся писательские семинары и конференции.

Расширяются рынки сбыта. С тех пор как издательство «Винтэдж Пресс» стало выпускать литературные романы в бумажных обложках в серии «Современники», предприниматели в сфере книжного бизнеса, желающие добиться такого же успеха, хлынули на рынок, словно атакующая кавалерийская бригада. Создание любовных романов превратилось в индустрию с миллиардными оборотами. Рынок сбыта детективов, вестернов, научной фантастики, фэнтези литературы для молодежи сегодня практически неисчерпаем.

Появление дешевых лазерных принтеров которые могут за полторы тысячи долларов выполнить работу наборщика с зарплатой двадцать тысяч, открыло новые возможности перед авторами, готовыми опубликовать творения за свой собственный счет. Для талантливого писателя подобное начинание может оказаться весьма прибыльным. Я лично знаком с поэтом, который опубликовал за свой счет книгу свихов. Себестоимость одного экземпляра составляла 1 доллар 25 центов. Он продал 18 000 экземпляров книги по 9 долларов 95 центов, после чего одно из нью-йоркских издательств за 50 000 долларов купило у него права на ее публикацию.

Мы живем в эпоху глобальной экономики, которая открывает для нас весь мир. Продавая свои книги в Великобритании, Европе и Японии, американский писатель может заработать больше денег, чем на рынке США.

В сороковые-пятидесятые годы в США насчитывалось не более полутора сотен литературных агентов. Теперь их более девятисот.

Нередко кино или телевидение покупают у автора права на экранизацию романа. Сегодня и здесь открываются самые радужные перспективы. Фильмы для кабельного телевидения, для просмотра на видео, телевизионная сеть «Фокс» — хороший материал для экранизации идет нарасхват. Все эти возможности появились совсем недавно.

Лучшей эпохи для писателей еще не было никогда. Но человек не может стать писателем лишь потому, что перед ним открылись головокружительные возможности.

Литературное творчество имеет массу преимуществ перед иными видами деятельности. Кто еще оказывает такое влияние на жизнь людей, как писатель? Ваш роман может прочесть узник, запертый в мрачном подземелье, и найти в нем отдушину, а быть может, и обрести надежду на спасение. Книга отвлекает людей, принадлежащих к любому социальному слою, от повседневной рутины. Не исключено, что через сотню лет вашу книгу прочтет какой-нибудь школьник, и она растрогает его до глубины души.

В работе «Искусство создания художественной литературы» Джон Гарднер говорит: «Лучшие образцы литературы являют нам достоверные неподражаемые образы. Мы проглатываем метафоры добра, учась походить на Левина, а не на Анну в романе «Анна Каренина» или на преобразившуюся Эмму в романе Джейн Остин. Эти глубокие, по большей части не передаваемые словами знания и есть та «истина», к которой стремится великая литература».

Гарднер прав на все сто процентов. Именно литература помогает молодежи усваивать культурные ценности. Как еще узнать, кого считать героем? Что такое мужество? Слава? Что значит упорно преодолевать трудности и страхи? Как любить? Как вести себя с другими людьми? Что такое дружба? Как достойно покинуть этот мир?

Создание романов идет во благо не только читателю, но и автору. Литературное творчество позволяет ему расширить кругозор. Хороший писатель должен быть наблюдательным, и, овладевая мастерством, вы становитесь все более приметливым и зорким. Работая со своими персонажами, стараясь понять их, сделать их поступки мотивированными и создать живые, полнокровные образы людей с достоинствами и недостатками, со временем вы станете смотреть на мир иными глазами и откроете в себе новый источник энергии.

Если вы достаточно общаетесь с собратьями по перу, то обнаружите, что, несмотря на непомерное самомнение и склонность к бахвальству, это чрезвычайно толерантная публика. Все они на опыте своих героев знают, каково принадлежать к гонимому меньшинству, страдать от старости и немощи, пережить войну и голод, переносить брань и оскорбления. Писателям по большей части не свойственна предвзятость, характерная для широких слоев общества.

Процесс работы над романом улучшает концентрацию внимания и повышает остроту восприятия так же, как постоянные тренировки помогают футболисту играть все лучше и лучше. Вы будете совершенствоваться и как читатель, и как писатель.

Кроме того, литературное творчество таит в себе наслаждение, доступное лишь писателю.

Что я имею в виду? Представьте себе такую картину. Писатель садится к столу, чтобы написать очередной эпизод. Если у него уже есть кое-какой опыт, для начала он набрасывает план. К примеру, он знает, что герой должен попросить руки своей возлюбленной у ее отца. Он начинает писать, чувствует, что дело идет со скрипом, останавливается, перечеркивает фразу, начинает снова, вновь прерывается…

Работа продвигается с трудом. Он наливает себе очередную чашку кофе, снова усаживается перед компьютером, бормочет, закуривает сигарету, отхлебывает кофе, задумывается, уставившись в пространство.

Постепенно эпизод потихоньку вырисовывается перед его внутренним взором. Он всплывает откуда-то из глубин подсознания, делаясь все более четким и ясным.

Писатель садится печатать, не сочиняя, а описывая драму, которая разворачивается в его воображении. Словно по волшебству герои вдруг начинают жить своей жизнью. Он торопливо записывает, чувствуя пьянящий выброс адреналина. Его сердце бьется все быстрее, давление поднимается, пальцы летают по клавиатуре. Это ни с чем не сравнимое ощущение. Все равно что кататься по Луне на мотоцикле.

Обычно через час-два такой работы обессиленный, но довольный писатель может расслабиться. Какое-то время он еще дрожит от возбуждения. Это восхитительное ощущение доступно лишь писателям.

Минуты такого блаженства заставляют людей писать и вызывают таинственное и непреодолимое влечение к творчеству, которое вознаграждается задолго до того, как придет чек от издателя. Потребность испытать подобный экстаз у некоторых авторов столь сильна, что все остальное для них не имеет значения — их не волнует, опубликуют их или нет. Они подсаживаются на творчество как на наркотик.

Лучшего занятия попросту нет на свете. Но каждый писатель неизменно задает себе один и тот же вопрос: сумею ли я добиться успеха? Мой ответ — да. Я вам это гарантирую.

Стопроцентная гарантия успеха от Джеймса Н. Фрэя

Любой, кем движет страстное желание, добьется успеха, если он отдается своему делу без остатка, не трусит, овладевает ремеслом, трудится в поте лица, находит хороших учителей и надежных читателей, умеет перекроить свою мечту и переписать роман с учетом критических замечаний, активно и по-деловому стремится продать рукопись. Я гарантирую это на сто процентов.

Я знаю, что вы подумали. Вы думаете: как бы не так. Не может ведь каждый стать романистом. И все же, уверяю вас, это правда. Даю вам голову на отсечение.

У меня есть основания это говорить, поскольку я имею огромный опыт, Я много раз терпел неудачу, но пробовал вновь и вновь и в конце концов достиг цели.

Вот моя история.

Я всегда знал, что стану писателем. Поскольку я знал, чего я хочу, то был убежден, что у меня природный талант и мне не нужно предпринимать никаких усилий, чтобы добиться своего. За пару месяцев я в два счета состряпаю роман, думал я, и слава и богатство, которые причитаются мне по праву, сами постучатся в мою дверь. Так я считал, пока был подростком.

Я так твердо верил в свои исключительные способности, что не слишком усердствовал в школе. Сказать по правде, у меня был худший средний балл за всю историю нашей школы: 58 процентов (по четырехбалльной системе это соответствует единице). Самую высокую оценку — 82 — я получил за вождение автомобиля. Само собой, колледжи не предлагали мне стипендий. Когда пришло время, я не сумел получить диплом об окончании средней школы вместе со своими одноклассниками.

Однако это волновало меня очень мало. Я устроился продавцом газировки и записался на вечерние курсы по английской литературе, чтобы получить хоть какое-то представление о своих конкурентах — Германе Мелвилле и Д. Г. Лоуренсе. Я не слушал преподавателей — что они понимают? — и получал двойки, но это меня ничуть не смущало. Я совершал Роковую Ошибку Номер Шесть: вел неправильный образ жизни. Мой отец, видя, что я расту неисправимым мечтателем, ужасно расстраивался. Мои честолюбивые замыслы он считал нелепой причудой. Отец хотел, чтобы я стал стоматологом или страховым агентом. Или банковским служащим, как он сам. Человеком с будущим.

Из окрестностей Нью-Йорка я перебрался в Калифорнию, чтобы осуществить свою мечту написать гениальный роман, стать знаменитым и уйти на покой, поселившись на собственной яхте, прежде чем мне исполнится двадцать пять лет.

Вместо этого я стал учеником механика на военно-морской судоверфи в Вальехо, что в штате Калифорния. В ожидании прихода славы мне нужно было что-то есть, а это была единственная работа, которую мне удалось найти. Реальность давала себя знать, мало-помалу проникая в мое затуманенное сознание.

На верфи потребовали, чтобы я записался на вечерние курсы по английскому языку при местном колледже. По результатам вступительного экзамена я попал в самую слабую группу, куда направляли полных болванов. Разумеется, я был возмущен до глубины души. Мои товарищи по группе оказались в основном иммигрантами с Филиппин, и их родным языком был тагальский. Вскоре я обнаружил, что они знают английскую грамматику куда лучше меня. Я решил взяться за дело и немного подучиться. Тому, кто скоро переплюнет самого Хемингуэя, не помешает немного подтянуть английский, думал я. Это пойдет на пользу моему невиданному таланту.

Все эти годы я почти ничего не писал — Роковая Ошибка Номер Семь. Мне исполнилось двадцать три года, но я еще ничего не создал, Я учился строить подводные лодки, играл в гольф и покер и пил пиво. В конце концов, я написал небольшой рассказ и отправил его в литературный журнал местного колледжа. Редакция рассмотрела работы шести претендентов и опубликовала пять из них. Мне ответили отказом,

Я пришел в смятение. До меня начало доходить, что из меня не выйдет второго Хемингуэя. Это было в 1965 году. Лишь в 1969 году, получив степень бакалавра, я взялся за свой первый роман. Я решил, что рассказы не моя стезя и мне придется стать романистом. Этому занятию я отдался целиком.

Первым делом я решил попробовать стать профессиональным писателем с дипломом. Я подал заявления в несколько самых известных и авторитетных учебных заведений — университет штата Айова, Даллаский университет, университет Сан-Франциско, Калифорнийский университет в Дэвисе и ряд им подобных. Всего я подал около дюжины заявлений, но везде получил отказ.

Иногда эти отказы причиняли мне такую боль, что я прекращал писать на несколько дней, на неделю или на месяц. Я еще не понимал, что отказы — часть правил игры, и совершал Роковую Ошибку Номер Пять, теряя веру в себя.

За несколько следующих лет я многократно совершал почти все грубые ошибки, на которые только способен начинающий романист. Некоторыё из них были просто чудовищными. Я писал не те книги. Серьезные, философские книги, полные экзистенциального страха и перегруженные символами, смысл которых оставался туманным для меня самого. Так я совершал Роковую Ошибку Номер Два — стремился к литературности, стараясь писать для «интеллектуалов». Получая критические отзывы, я не пытался перекроить свою мечту и переписать роман заново. Это была Роковая Ошибка Номер Четыре. Кроме того, я грешил писательским эгоизмом, совершая Роковую Ошибку Номер Три.

Потом я несколько изменил свои установки и попытался создавать книги, которые больше соответствовали моим задаткам. Я поставил крест на первых двух романах, поняв, что работа над ними ведет в тупик. Я написал третий роман, «Чертовски славный малый», и попытался его продать. Отказы от редактора и от литературного агента пришли почти одновременно. Я запер книгу в ящик стола и не возвращался к ней, не понимая, что и агент, и редактор хотели одного — чтобы я немного доработал свой роман. Так я опять допустил Роковую Ошибку Номер Один — проявил нерешительность. После этого я написал следующий роман, «Таракан». Он был автобиографическим, а поскольку мои собственные проблемы не были решены, их не смог решить и герой моей истории. Таким образом, я потерпел неудачу четыре раза подряд. Я не довел до конца ни один роман, потому что разуверился в своих силах. Это вновь была Роковая Ошибка Номер Пять.

В конце концов, я переключился на детективные романы и триллеры, но продолжал совершать ошибки одну за другой.

Я доверился некомпетентному агенту и даже когда понял, что он полный болван, продолжал работать с ним еще два года. Имея собственного агента, я чувствовал себя настоящим писателем. Кроме того, мне не хватало духу порвать с ним. Это была все та же нерешительность. Продав свой первый роман, я подписал договор на несколько книг, по которому мне причитались гроши, и потратил впустую три года, которые могли бы стать весьма плодотворными. Мне понравилось преподавать, и это занятие стало поглощать почти все мое время. Я вновь совершал Роковую Ошибку Номер Семь.

По части ошибок мне не было равных.

Однако периодически мне везло. Я встретил прекрасного учителя, Лестера Горна, одного из лучших преподавателей писательского мастерства в США, первоклассного критика-структуралиста. Уже более двадцати лет он вбивает в мою неподатливую голову принципы писательского мастерства.

Счастливый случай свел меня со Сьюзен Зекендорф, моим вторым литературным агентом. Она — умелый посредник, прекрасно знающий свое дело. Сьюзен энергична, прямолинейна и безоговорочно верит в меня. Она не раз выручала меня в беде. Если бы я прислушивался к ней почаще, мои книги красовались бы в витринах всех книжных магазинов страны.

Один из друзей дал мне отличный совет. Он сказал, что мне непременно нужно вступить в Сообщество писателей Скво-Вэлли. Это событие преобразило меня духовно. Я посетил полдюжины заседаний этой организации и стал ее постоянным членом. Этот опыт весьма способствовал моему росту и развитию, за что я глубоко благодарен персоналу Сообщества и его членам. На конференциях Сообщества Скво-Вэлли литературное творчество рассматривается как искусство, а писатель — как художник, который ищет и открывает истину. Здесь я впервые услышал, что задача писателя — создать шедевр. Ежегодно я получаю колоссальный заряд энергии, общаясь с парой сотен родственных душ — людей, одержимых желанием написать гениальную книгу.

Самая большая удача в моей жизни — это моя жена Элизабет. Встретив и полюбив ее, я выиграл миллион по лотерейному билету. Благодаря Элизабет я сумел выдержать все неприятности и не сломаться, совершая роковые ошибки.

Создать шедевр

Чтобы написать гениальный роман, писатель должен изо всех сил стараться создать шедевр.

Джеральд Брэйс в работе «Ткань художественного произведения» говорит, что создание шедевра требует «элементарного мужества», поскольку «речь идет о состоянии современного человека». Чтобы «заглянуть в лицо истине», утверждает Брэйс, нужно быть художником. Это первый шаг к созданию шедевра.

Заглянуть в лицо истине нелегко. Чтобы отважиться на это, многие проводят долгие годы на кушетке психоаналитика. Писателю, который стремится создать шедевр, придется начать с первой страницы первой главы.

Автор гениального романа вкладывает в него душу. Он говорит правду, показывая людей такими, как они есть. Тот, кто пишет гениальные книги, знает свою цель и знает себе цену. Ему есть, что сказать читателю, и он жаждет сделать это.

Если писатель не понимает своего предназначения и стремится любой ценой напечататься и заработать денег, его произведениям наверняка недостает глубины. В лучшем случае его книга позабавит читателя, но не сможет тронуть до глубины души. Это халтура, которая не приносит подлинного удовлетворения.

О каком предназначении я говорю?

Любой писатель должен знать предначертанную ему роль. Будет ли он рассуждать о нравственности или критиковать устои общества. Может быть, его дело — создавать утопии. Или быть сатириком. Или пророком.

Задача любого создателя детективов — развлечь и озадачить читателя, но при этом его волнуют истина и справедливость. Им движет стремление разоблачить зло, которое таится в человеческой душе. А кто-то, работая в этом жанре, может захотеть отбросить условности и расширить возможности избранной формы.

Автор литературных романов стремится создать гармоничное и глубокое произведение, исследовать абсурдность человеческого существования или неуловимую сущность любви. Он может рассказать нам, как уничтожают человека бедность, война или наркотики.

Автор научной фантастики может стать провозвестником будущего, провидцем, который показывает последствия того, что происходит сегодня. Написанная им картина будущего зачастую обнаруживает наши промахи в настоящем.

Создателем исторических романов движет стремление заглянуть в прошлое и понять, как оно отражается на настоящем.

Автор любовных романов может видеть свое предназначение в том, чтобы показать исцеляющую силу любви и рассказать о преданности и верности, которые открывают путь к счастью.

Чтобы понять свое предназначение, нужно заглянуть себе в душу и понять, что вы цените и что ненавидите. Способны ли вы повлиять на мнение других людей? Каким образом? Что вы любите? Что вам отвратительно? Каким вы представляете свое будущее? За что готовы отдать жизнь? Можете ли вы открыть читателю нечто неведомое? Чем вы можете одарить человечество?

Александр Солженицын ненавидел тоталитарный режим в Советском Союзе. Каждая фраза его книг пронизана острым неприятием того, что творилось в его стране. Страстное отношение к материалу придает его произведениям невероятную глубину. И недаром в 1970 году его творчество было отмечено Нобелевской премией.

Гарриет Бичер-Стоу тяжело переживала смерть одного из своих детей во время вспышки холеры. Эта боль помогла ей понять страдания рабов, которых насильно разлучали с детьми. Она написала роман «Хижина дяди Тома» (1852), чтобы пробудить в читателях те же чувства. Ее книга пользовалась огромной популярностью — было продано 300 000 экземпляров — и дала мощный импульс аболиционистскому движению в середине ХIХ века.

Эрнест Хемингуэй прекрасно знал свое предназначение. Он хотел писать ясную, чистую, лаконичную прозу. Хорошая проза, говорил он, подобна айсбергу, семь восьмых которого скрыто под водой. Он создал особый литературный стиль, породивший несметное число подражателей.

Рэймонд Чандлер и Дэшиелл Хэмметт наряду с другими писателями стремились превратить детективный роман в настоящую литературу и изменить представление об этом жанре.

Джин Ауэл испытывала, как говорит Гарднер, «неодолимую страсть» к доисторическим временам. Досконально изучив предмет, она написала роман о первобытных людях. До появления ее книг считалось, что эта тема никому не интересна. Но она вкладывала в свои книги душу, и теперь они издаются огромными тиражами.

Джозеф Уомбо писал об изнурительном труде полицейских. Эта тема волновала его до глубины души. Каждая строчка его произведений дышит искренностью и состраданием. Прочитав хотя бы одну из его книг, вы будете смотреть на полицейских иными глазами.

Питер Бенчли обожал акул. Он прочел все доступные ему книги об акулах и хотел не просто написать захватывающий роман, но рассказать читателю о том, что интересовало его больше всего на свете.

Стивен Кинг — непревзойденный мастер романа ужасов. Роман «Кэрри» был одной из его первых книг. Он сумел не просто создать захватывающей роман о девушке с необычными способностями, но и рассказать о бездумной жестокости подростков, которые способны нанести глубокие душевные раны своим сверстникам.

Маргарет Митчелл, дочь председателя исторического общества штата Джорджия, страстно желала рассказать людям о том, что представляла собой жизнь Юга до гражданской войны и как война разрушила эту жизнь. Ее книга «Унесенные ветром» стала одним из величайших бестселлеров и была удостоена Национальной книжной премии и Пулитцеровской премии.

Федора Достоевского отличал глубокий интерес к идее нравственного возрождения через страдание. Эта идея легла в основу романа «Преступление и наказание».

Джейн Остин говорила, что она работает, расписывая «крохотный кусочек слоновой кости тонкой кистью». Она обожала высмеивать окружавшее ее провинциальное общество.

Франц Кафка — исключительная фигура в литературе ХХ века. Он жил в Центральной Европе и видел, как Первая мировая война и русская революция перевернули мир вверх тормашками. Это было время рождения модернизма, когда Фрейд, Юнг и Эйнштейн радикально изменили взгляды человечества на мироздание. Жизнь представлялась Кафке абсурдной и хаотичной, а человек — сбитым с толку, утратившим связи с миром, одиноким созданием. Кафка хотел, чтобы его читатель ощутил то же самое. Он стремился к этому всей душой, и сегодня его творения входят в золотой фонд литературы.

Книги Стивена Крейна, в частности роман «Алый знак доблести», тоже стали классикой. Стивен Крейн был одним из основателей американского реализма, традиций которого придерживались Драйзер, Норрис, Хемингуэй, Стейнбек и многие другие. Стивен Крейн посвятил «Алый знак доблести» не героизму на войне, о котором много писали и до него, а исследованию субъективного страха.

Слово — это оружие. Если что-то переворачивает вашу душу, прицельтесь и выстрелите. Вот что такое — понимать свое предназначение. Это значит, что вами движет «неодолимая страсть».

Если вы, пытаясь подражать другим, создадите нечто неоригинальное, вряд ли такая работа доставит вам удовлетворение. Вложите в свое произведение душу, пишите о том, что важно для вас и ваших читателей, и тогда работа принесет вам радость. Писатель должен сознавать, что его мир уникален. Тогда ему есть, что сказать своим читателям.

Мелба Билз, которая посещала мои семинары при Калифорнийском университете в Беркли, страстно желала рассказать свою историю. Она была в числе чернокожих детей, оказавшихся в меньшинстве среди белого окружения в Центральной средней школе Литтл-Рока в 1957 году. И написала книгу «Воины не плачут» рассказ о том, что ей пришлось пережить, как ее унижали, оскорбляли и запугивали. Она получила крупный аванс от издательства «Покет Букс». Книга удалась, потому что автор вложил в нее жар и боль своей души.

Арнальдо Эрнандес, мой близкий друг, который когда-то был моим студентом, родился на Кубе. Подростком он сражался против диктатуры Батисты, но после того как к власти пришел Кастро, понял, что борцы за свободу потерпели поражение. Эрнандес опубликовал три блестящих триллера про тайных агентов, которые борются против распространения коммунизма.

Грант Майклз тоже посещал мои семинары. Ему очень хотелось написать про геев, показать, что это обычные люди со своими причудами и слабостями. Они, как и все, ищут прибежище от одиночества в любви и близости. Он создал замечательную серию комических детективов, которую купило издательство «Сант-Мартинз Пресс». Главный герой его книг, Стани, — парикмахер-гомосексуалист.

Другой участник моих семинаров, Пол Клэйтон, был до глубины души возмущен несправедливым обращением испанцев с коренным населением Америки. Он написал об этом потрясающий исторический роман «Касик».^[18] Этот роман купило издательство «Беркли Букс». Аванс был небольшим, но издательство рассчитывает, что Пол напишет продолжение, а это неплохое начало писательской карьеры.

Филлис Бурке, которая тоже участвовала в моих семинарах, всегда занимало отношение людей к знаменитостям, в первую очередь к Джону Кеннеди и Мэрилин Монро. Она написала об этом блестящий сатирический роман под названием «Атомные леденцы», который был опубликован издательством «Атлантик Мансли Пресс» и получил весьма лестные отзывы критиков,

Еще одна моя студентка, Эйприл Синклер, выросла в Саут-Сайде, трущобном районе Чикаго, когда там набирало силу движение в защиту гражданских прав под лозунгом «Власть черным!». Ей очень хотелось рассказать об этих событиях, чтобы ее читатели поняли, каково было «черной женщине до и после того, как черный цвет вошел в моду». Несколько лет Эйприл упорно трудилась, она писала и переписывала свою историю, стараясь, чтобы ее проза стала подлинным произведением искусства, правдиво отражающим происходящее. Издательство «Гиперион Букс» сразу купило ее книгу «От кофе ты станешь черным».

Когда вы принимаетесь писать роман, подумайте, что вы хотите сказать. В чем ваша миссия? Куда вы идете? Каким видите свое будущее? Каким хотите предстать перед читателем? К чему стремитесь? Какие темы вас волнуют?

«Писатель, — говорит Джеральд Брэйс в работе «Ткань художественного произведения», — должен знать, что он хочет сказать». Это значит, что он должен сказать нечто важное. Есть ли у вас что сказать? Действительно ли это важно?

Сказать нечто важное — не значит читать морали. Перси Маркс в работе «Ремесло писателя» (1932) предупреждает, что писатель, который с негодованием рассуждает о вопросах нравственности, «рискует написать вместо романа проповедь, а люди читают романы не ради нравоучений».

Иногда, чтобы осознать свое предназначение как писателя и осмыслить задачи будущей книги, полезно сформулировать свои соображения письменно и время от времени заглядывать в эти записи. Важно помнить, чего вы хотите достичь.

Один мой друг пишет весьма популярные книги о людях, которые совершили страшные преступления и чувствуют, что искупить свою вину невозможно. Он пишет о том, как система правосудия, спецслужбы, крупные корпорации уничтожают человека шаг за шагом. Он надеется, что читатель ужаснется вместе с ним и взглянет на мир иными глазами.

Другая моя приятельница, буддистка, всей душой верит в силу милосердия, которое может изменить мир к лучшему. Ее персонажи через страдания приходят к внутреннему просветлению. Она помогает читателю прозреть вместе с ее героями.

Еще одна писательница, с которой я дружу, пишет любовные романы. Она надеется, что отвага ее персонажей воодушевит читателя распорядиться своей жизнью по-новому. Эта женщина не ставит перед собой задачи писать великую литературу, она старается писать хорошие романы о целительной силе любви и верности.

Идея романа — это не только дело техники, о которой шла речь в четвертой и пятой главах. Когда вы пишете книгу, вы говорите: «Эй, читатель, взгляни. Человеческая натура такова, что если данные персонажи окажутся в данной ситуации, дело закончится вот таким образом». Вы рассказываете об открытой вами истине. Создать гениальный роман можно лишь тогда, когда его идея выстрадана.

Пишущий делится своим опытом. Это ритуал преображения. Нельзя «писать только ради развлечения». Ваша книга оказывает на читателя духовное и эмоциональное воздействие, и если вы делаете свою работу хорошо, она оставит неизгладимое впечатление.

Тот, кто пишет книги, может творить добро, совершать переворот в умах, изменять человеческую жизнь. Для этого вам нужно заглянуть в сокровенные глубины собственной души и найти истоки своих самых страстных и мощных чувств — именно отсюда вы будете черпать силы для творчества. Открыв этот источник, вы непременно сумеете написать гениальный роман, возможно, даже шедевр, книгу, которая произведет неизгладимое впечатление на читателей грядущего столетия и на их потомков.

Примечания

1

Здесь и далее фрагменты из романа Стивена Книга «Кэрри» цитируются по переводу А. Корженевского.

(обратно)

2

Здесь и далее фрагменты из романа Джейн Остин «Гордость и предубеждение» цитируются по переводу И.Маршака.

(обратно)

3

Цитируется по переводу М. Кан.

(обратно)

4

Здесь и далее фрагменты романа Стивена Крейна «Алый знак доблести» цитируются по переводу Э. Линецкой.

(обратно)

5

Здесь и далее фрагменты романа Питера Бенчли «Челюсти» цитируются по переводу И. Басавиной.

(обратно)

6

Здесь и далее фрагменты романа Франца Кафки «Процесс» цитируются по переводу Р. Райт-Ковалевой.

(обратно)

7

Цитируется по переводу Д. Лифшиц.

(обратно)

8

Здесь и далее фрагменты романа Маргарет Митчелл «Унесенные ветром» цитируются по переводу Т. Озерской.

(обратно)

9

Автор имеет в виду песню «Chocolate Cake» группы Crowded House («I saw Elvis Presley walk out of a Seven Eleven»).

(обратно)

10

Цитируется по переводу Л. Араб-Оглы.

(обратно)

11

Цитируется по переводу И. Берштейн и В. Бошняка.

(обратно)

12

Цитируется по переводу Р. Райт-Ковалевой.

(обратно)

13

Цитируется по переводу А. Медведева.

(обратно)

14

Цитируется по переводу М. Беккер и И. Комаровой.

(обратно)

15

Цитируется по переводу Н. Немчиновой.

(обратно)

16

Здесь и далее перевод Т. Гутман.

(обратно)

17

Цитируется по переводу М. Ланиной.

(обратно)

18

Касик (исп. cacique) — вождь у индейцев пуэбло

(обратно)

Оглавление

• Благодарности
• Предисловие . Кто и почему вполне может обойтись без этой книги
• I . Как создать мир грез
• Видеть сны — вовсе не значит спать
• Отождествление
• Сопереживание
• Последний этап: . читатель переносится в мир грез
• II . Как поддерживать напряжение, . или . «Скорей передайте горчицу — я сгораю от нетерпения!»
• Что такое напряжение
• Поджечь бикфордов шнур
• III . Нытики и чудаки, . или . Как сделать персонажи запоминающимися
• Нытики
• Как сделать героев интересными людьми
• Что умеет ваш герой
• Не забудьте про чудачества
• Персонаж и обстановка
• Доминирующая страсть
• Персонажи с двойственной натурой
• IV . Слово на букву «и», . или . Еще раз про идею . Часть первая: что такое идея
• Как ни назови розу, она не превратится в брюкву
• Поиск идеи
• Разберемся с терминологией
• Идея в действии
• Яркий пример
• Разновидности идей
• V . Слово на букву «и», . или . Еще раз про идею . Часть вторая: волшебная палочка писателя
• Фокусы с идеей
• Еще раз про идею . или . Как сочетать приятное с полезным
• Роман с множеством идей
• Как научиться создавать произведения с идеей
• VI . Голос рассказчика и кому он принадлежит
• Почему этот кто-то не вы
• Львиный рык: голос рассказчика должен быть уверенным
• Псевдоправила повествования от первого и третьего лица . и прочие мифы
• Накачиваем мускулы, . или Как поставить голос
• VII . Договор с читателем, или . Не приносите огурцы, пообещав фиалки
• Основные условия договора
• Жанровый роман
• Роман мейнстрима
• Литературный роман
• Прочие условия договора
• Ненадежный рассказчик
• Играть честно
• VIII. Семь роковых ошибок
• 1. Робость
• 2. Стремление к литературности
• 3. Эгоизм
• 4. Неумение перекроить мечту
• 5. Отсутствие веры в себя
• 6. Неправильный образ жизни
• 7. Неспособность довести дело до конца
• IX. Писать с Душой
• Почему в наше время здорово быть писателем?
• Стопроцентная гарантия успеха от Джеймса Н. Фрэя
• Создать шедевр . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Юрий Никитин Как стать писателем

Предисловие

В этой книге расскажу вещи достаточно очевидные для меня, профессионального писателя, но которые вот уже который год вызывают раздраженный вой у большинства людей, считающих себя литературной элитой. И от всех слышу это озлобленное: сволочь, не выдавай секреты! Это же сколько придурков ломанется в писательство! Нас же в такой массе перестанут замечать!!!

Как ни печально, но в литературной среде братством и не пахнет. Это инженеру по фигу или почти по фигу, сколько еще инженеров будет, для всех работа найдется, а в литературе, как и в спорте, чемпион только один! И хотя одни фаны считают чемпионом одного, а другие – другого, но все же имен называется не сотни, даже не десятки, не так ли?

Потому в этом виде спорта конкуренция, как нигде, жестокая и кровавая. Она не ограничивается лишь распусканием порочащих слухов, это уже внутриклановая борьба, но все борющиеся друг с другом стараются с завидным единодушием не допускать в свои ряды новых, молодых. При советской власти эти принимало форму недопущения молодых в Союз писателей, а сейчас, потеряв такой рычаг, можно напирать на другой: ребята, да пишите, как вам душа подсказывает! Этому не надо учиться, не надо знать никакие приемы: просто пишите! Что хотите и как хотите. Если есть талант, то у вас все получится. Если нет, ну тогда дело другое…

Потому я, которому вы уже не соперники (ну хотя бы по возрасту), говорю вам грустную правду: учителя и родители, которые говорят вам неприятные вещи, что, мол, надо учиться, качать мышцы и вообще трудиться, – желают вам добра, а те «добрые люди», что говорят доброжелательно: да плюнь на учебу, на эти тренажеры, пойди попей пивка да по бабам, – просто стараются убрать конкурента. Сами они и учатся, и мышцы качают, но вам в этом не признаются.

Что лежит в основе заявлений, что писать научиться невозможно? Давайте только честно, а?.. Во-первых, это уязвленное самолюбие авторов. Ведь до этого доказывали дурам, что обладают неким даром, которого у других нет. Избранные, так сказать. И вдруг признаться, что это всего лишь наработанное упорным трудом умение?.. Второе – это подсознательная жажда замордованного серой жизнью простого человека верить, что существует и другой мир, необыкновенный: где говорящая щука, скатерть-самобранка, телепатия, ясновидение, тибетские маги, Бермудский треугольник, хилеры, деревья-людоеды, божественный дар слагать стихи… И что такое может обломиться и ему. Главное, без трудов обломиться! Вот пошел ловить рыбу, а там говорящая щука: отпусти, Емеля, что хошь сделаю… Желание писать без труда и обучения – это оттуда, из этой жажды. Мол, хоть что-то же должно обломиться за так?

Учителя и родители, которые говорят вам неприятные вещи, что, мол, надо учиться, качать мышцы и вообще трудиться, – желают вам добра, а те «добрые люди», что говорят доброжелательно: да плюнь на учебу, на эти тренажеры, пойди попей пивка да по бабам, – просто стараются убрать конкурента.

Ломка мировоззрения? (все еще предисловие)

К сожалению, такой дисциплины, о которой вот сейчас веду речь, еще нет. Не существует. Так что блип-книга получилась бы блиповой в любом случае, материал все равно пойдет кусками: нет трудолюбивого крота, который все бы систематизировал и выстроил в длинную занудную лекцию, а есть набор коротких и четких правил, как пройти путь от нуля до чемпиона. Правил, написанных опытным тренером.

И, давайте уж без лишней скромности, тренер этот – то есть я! – взялся не из академических кругов, а прошел длинный путь от абсолютного новичка в литературе до чемпиона. Ладно, до одного из чемпионов. Эти правила взяты не с потолка, а выработаны в результате сорокалетней работы над текстами, подсмотрены у коллег, услышаны на лекциях по литературному мастерству на Высших литературных курсах.

К счастью, литература – не математика, где нельзя приступать к изучению нового материала, пока не усвоишь предыдущий. В литературе можно брать полезные знания кусками, как из справочника или энциклопедии. И, конечно, я буду делиться опытом. Вообще, творчество, казалось бы, все от Бога, а я тут… Но я заявлял и заявляю, что писать может каждый, стать писателем может всякий!

Сейчас же и монополия государства на издания рухнула, и печатать стало легче: компы вместо ручки с чернильницей, современные фотонаборные машины вместо старинных «а-ля ленинская „Искра“» – раздолье! В писательство ринулись многие. Одни с жаждой заработать, другие в поисках славы, третьи с намерением осчастливить человечество, четвертые… Есть и пятые, и сотые, всех не перечесть.

Немаловажно и то, что все те, кто жаловался при советской власти, что их зажимают и не печатают, при свободе печати оказались, так сказать, экспонированными… и куда-то тихо-тихо исчезли. Более того, даже те, которых печатали, но которые постоянно пускали среди поклонников слушок, что самое лучшее эти краснопузые гады печатать не дают, оказались раскрыты и тоже тихонько ушли. Наверное, в коммерцию…

К удивлению простого читателя, на Олимпе вместо ожидаемой давки и треска ребер оказалось пусто, как в ограбленной Трое после раскопок Шлимана! Приходи и садись на литературный трон! В то же время полки магазинов и лотки при столь благоприятных условиях для творчества завалены ну такой шушерой, что лучше бы подержал в руках толстую старую жабу. Что случилось, почему такая катастрофа? Где масса прекрасных книг?

Знают только профессионалы. Секрет прост – писать надо уметь. При любой власти дважды два равняется четырем, а «собака» пишется через «о».

Долгие годы профессия поэта или писателя окружалась тайной. Насаждалась мысль, что это от Бога, дар небес, особое состояние души, и прочий вздор, которым, однако, очень хорошо морочить голову восторженным дурам. Да и сами люди к этому готовы. Нам всем хочется чего-то необычного! Всегда с растопыренными, как у коров, ушами и челюстями до пола слушаем о ясновидении, телепатии, НЛО, Бермудском треугольнике, Несси, снежном человеке, деревьях-людоедах, творческом озарении… А писательская братия охотно морочила голову не одно тысячелетие.

Причины просты: получить от царей подарки – избранники небес! – покрасоваться перед восторженными почитателями, ну и, конечно же, не допустить наплыва конкурентов. Да и ситуация благоприятствовала: один грамотный на сто квадратно-гнездовых верст, отсутствие Гуттенберга… Да что там Гуттенберг! В начале века какой процент населения России умел читать хотя бы по складам? Но вот сейчас… Читать умеет всяк, а значитца, и писать.

Кажется, глупо так думать? Да, на первый взгляд. Мол, никто из нас не в состоянии своими руками построить, скажем, автомобиль. Это ясно каждому. Но написать роман вроде бы может каждый…

На самом деле нет никакого «вроде бы». Действительно, рассказ, повесть, роман – может написать каждый. Другое дело, можно ли его будет читать, но это уже за кадром. В каждом живет ощущение, что он может.

И он действительно может!

Если пройдет обучение.

Писать литературные произведения может каждый. Писать грамотно может каждый… грамотный. Писать так, чтобы печатали, читали и восторгались, – тоже каждый, кто над этим поработает.

Очень смелое утверждение? Ничего подобного, реальность нашего времени

Но все же, несмотря на обилие нарисованных пегасов и толстых баб с крыльями, что венчают венками из лаврового листа удостоенных божественного озарения гениев, утверждал и утверждаю: научить писать хорошие книги можно каждого. Еще проще – бестселлеры, которые приносят немалые деньги.

Это не голословно: по собранным мной еще тогда литприемам несколько моих друзей, не помышлявшие стать писателями, все же из интереса попробовали, стали публиковаться, трое стали членами Союза писателей СССР. Кто знает, что такое быть принятым и заполучить заветную красную книжицу члена СП СССР, так тогда назывался Союз писателей, а совсем не совместное предприятие, тот поймет, какими привилегиями стали пользоваться эти экспериментаторы! И к каким архивам, спецхранилищам их допустили! Но главное – к Книжной лавке писателе­й…

Да, научить писать можно любого. Каждого! Как лю­бого можно сделать мастером спорта, научить играть на скрипке или рояле. Конечно, не все мастера спорта – чемпионы или рекордсмены, не все скрипачи – Паганини, но ведь и не все писатели… э-э… Шекспиры? Но на прилавках их книги, многие авторы получают огромные гонорары. Наши, отечественные свои гонорары держат в тайне, что в связи с нашей налоговой политикой понятно, но, к примеру, за каждый свой роман Стивен Кинг получает около десяти миллионов долларов, а ведь и он понимает, что не Толстой, не Толстой и даже не Шекспир.

Мы как раз поговорим о том, что нужно, чтобы стать просто писателем-профессионалом. То есть человеком, который пишет и издает книги, на гонорары от которых способен прокормиться. Как для чемпиона в любом виде спорта сперва надо стать мастером спорта… а сказки о новичках, устанавливающих мировые рекорды, оставим детям, так и для того, чтобы встать на уровень Шекспира, Толстого и прочих, сперва надо овладеть хотя бы простейшими приемами воздействия на читателя.

Кто-то остановится на этом уровне: деньги, бабы, слава, – но кто-то захочет пойти дальше. Ни в коем случае не стоит умалять значение этой армии «мастеров спорта»! Литература, как и спорт, как наука, преподавание и прочее, – не держится на двух-трех вершинных именах. Писателей, как ученых или музыкантов, нужны тысячи. И каждый сеет «разумное, доброе, вечное» в меру своих сил и способностей. Не каждый читатель способен усвоить сложные истины в изложении Толстого или Достоевского. Но зато сможет к ним приобщиться в наивном пересказе Пети Васькина.

Итак, начинаем с нуля. Да, я начал собирать эти литературные приемы давненько, чтобы объяснить друзьям, что это такое же ремесло, как и у них, инженеров. Собирал и пропагандировал. А потом, уже будучи членом Союза писателей СССР, лауреатом украинских премий, когда сел за парту на элитных Высших литературных курсах, потрясенно узнал, что изобретаю велосипед. Приемы литвоздействия уже, оказывается, существуют! Общие для всех. Базовые. Отличия стилей, методов и прочего начинаются на самом пике, шпиле, когда писатель в самом деле приобретает оригинальность, свое лицо. Но каждый из пишущих все-таки изобретает этот базовый велосипед сам, расходуя на черную работу драгоценные годы, а потом трусливо таит накопленное, чтобы не подсмотрели, не увидели, не воспользовались на халяву, он же кровью и выбитыми зубами…

А вот когда станете мастерами, тогда и начнется борьба гроссмейстеров!.. До мастеров я вас доведу… по крайней мере, могу довести тех, кто этого хочет. Кто желает изобретать велосипед – не осуждаю, но и мешать не буду. Эта книга для тех, кто готов учиться на чужих ошибках… чтобы свои ошибки делать уже на уровне гроссмейстера, где вам ни я, ни кто другой не поможет. Но и не помешает. Зато именно тогда вы обретете настоящую мощь… мощь литературных магов!

Приемы литвоздействия уже, оказывается, существуют! Общие для всех. Базовые. Но каждый из пишущих все-таки изобретает этот базовый велосипед сам, расходуя на черную работу драгоценные годы!

Повторы? Склероз?.. Или такой вот литературный прием?

Отвечаю сразу: не столько литературный, сколько педагогический. Да, в этой книге есть непрямые повторы, более того – их немало. Но не от маразма или старческого склероза, в конце концов, если самому невмочь, нетрудно было бы поручить выловить их редактору. Этого не сделано, потому что у вас в руках не роман, а учебник. В учебниках и задания на дом, и материалы для повторения, и в конце каждой четверти еще раз излагается для запоминания – самое важное, квинтэссенция, так сказать.

Я не случайно повторю, к примеру, что закончил ВЛК, это не для хвастовства, у меня есть чем похвастать и покруче, а потому что основные аргументы моих противников, как против моего творчества, так и против этой книги, сводятся к тому, что какой-нибудь сопливец отыскивает в моей книге какую-нибудь шероховатость и на этом основании начинает размахивать отрывком, обвиняя Никитина в… неграмотности!

Возможно, сработало то, что я о своем прошлом литейщика говорил часто и гордо. И о том, какой у меня объем мускулов. Но что за плечами лекции Литературного института, его семинары, что все-таки закончил двухгодичные Высшие литературные курсы – те самые двухгодичные, куда по конкурсу только из числа самых-самых талантливых молодых писателей… об этом никогда никому не говорил. Так вот на этих ВЛК, в кругу сильнейших, мои вещи седоголовыми профессорами, знатоками языка, ставились в пример виртуозности, отточенности и богатства стиля, все это легко проверяемо: живы и сокурсники, и преподы. Да, повторяю, четверть века тому на семинарах ВЛК я был сильнейшим. Этого я раньше не говорил. Возможно, зря. Это сразу бы умерило пыл некоторых критиков с заметно техническим образованием.

Но сейчас как раз тот важный момент (и редкий :-)), когда говорю очень серьезно. Ребята, насчет накачанного литейщика с одной извилиной в башке – это я сам с великим удовольствием запустил в литературные массы. Мне нравился такой, как сейчас сказали бы, шокирующий имидж. Да и щас ндравится. Люблю дразнить гусей и дураков, ну вот аддикция у меня к этому малопочтенному занятию. Просто стыдному у человека моего возраста и положения :-). И пусть тот гусь, кому это помогает жить, свысока говорит о Никитине как о литейщике и дальше. Но вам этот мышчастый образ пусть не помешает серьезно читать книгу и – особенно! – те рекомендации, как улучшить произведения. Это вам говорит уже не литейщик, точно :-).

Повторяю, у меня специальное профессиональное образование, если кому-то это важно, я закончил именно то единственное на весь огромный СССР заведение, где оттачивался не только язык, но и умение писать, а это уже другое, качественно высшее, дальше по ходу поймете, о чем речь. Так что о своем образовании я сказать вынужден потому лишь, чтобы знали: я знаю предмет, о котором говорю. Да плюс я общался со многими-многими писателями, которые тоже переросли планку «чистоты языка и стиля», знаю их приемы, которые здесь выложу вам.

Так что, помимо специального образования, я еще и сам писать умею.

Кстати, по теме небольшую цитату из великого Гельвеция:

«Гений похож на те обширные земли, где встречаются места, мало ухоженные и плохо обработанные: на столь большом пространстве нельзя все тщательно обработать. Только люди небольшого ума присматривают за всем: маленький садик легче держать в порядке».

Манера подачи материала

Я подумывал, как расположить материал в книге, чтобы поудобнее: то ли по важности, то ли по удобности пользователя, то ли по принципу от простого к сложному. Увы, все чревато боком, это не математика, где нужно обязательно усвоить четыре правила арифметики, потом простейшую алгебру, затем интегралы… В литературе никто и никогда не идет от начала произведения к концу, проделывая всю работу и никогда не возвращаясь, чтобы поправить, подтесать, заменить, переставить, убрать, затушевать, усилить, добавить метафор, сравнений и пр., пр.

Более того, чаще всего автор уже публикуется, у него есть читатели, но он все еще не созрел для восприятия некоторых сложных истин: как именно сделать свою вещь ярче, значимее, а любое произведение, как это кощунственно ни звучит, можно сделать сильнее буквально на порядок. Это обычный путь, все нормально, автор растет постепенно, от книги к книге. Постепенно узнает и учится применять все больше изобразительных средств.

Вот потому и материал в этой книге расположен достаточно свободно. Так, чтобы можно заглядывать в середину, возвращаться к началу, снова и снова перечитывать какие-то моменты, а то, что кажется бесспорным, пропускать, бегло проглядев один раз по диагонали. Именно так любой автор работает и с собственным художественным произведением, подтесывая то в середине, то в конце, то просматривая концовки глав, чтобы сделать их поярче, ибо КОНЦОВКИ ГЛАВ ДОЛЖНЫ БЫТЬ ОТБОРНЫМИ.

По крайней мере, над ними надо работать более тщательно. Считайте, что это уже начало обучения, так что, пожалуйста, лучше всего выписывайте такие ключевые правила на отдельный листок.

Я когда-то, открыв для себя тот или иной способ улучшения текста, просто писал крупными буквами на обоях над столом, где стояла моя пишущая машинка. Когда женился, пришлось писать на бумажке и пришпиливать аккуратно кнопочкой.

Все дело в том, что автор увлекается, прет, как танк, не замечая, что свой текст дорисовывает воображением, но читающий не сможет заглядывать к нему в мозг, ему нужно все это рисовать буквами.

А чтобы делать текст именно для читателя, как мы и делаем, как бы ни трындели, что пишем «для себя», надо соблюдать правила, правила, правила воздействия на читающего!

В свое время Честертон, автор замечательных приключений патера Брауна, мудро заметил: речь нуждается в захватывающем начале и убедительной концовке. Задачей хорошего оратора является максимальное сближение этих двух вещей.

Это же в полной мере применимо и к литературе.

 

Итак, первое по тексту этой книги, но не по значимости:

Концовки глав надо отделывать особенно тщательно.

 

Это типа напоминания, что вся соль анекдота в последней фразе, потому если в середине еще можно что-то промямлить, то концовка должна быть четкой, хлесткой, без единого лишнего слова!

Да и вообще…

Я никогда не читал лекции, потому не скован никакими правилами и привычками, а другие, как вы понимаете, мне не указ, я ведь писатель, а мы все такие, выбираем дороги нетореные. Да и глупо пытаться делать книгу в таком же ключе, как делали в прошлом веке, допотопном, двадцатом, был такой, крепостной век, крымско-троянская война…

Сейчас сознание у нас блиповое, что значит быстрее ­усваиваем, хватаем на лету, нам не требуется длинные нити идей, мы все имеем дело с образами новой культуры: короткими сообщениями, заголовками новостей, гиперссылками, объявлениями, коллажами, клипами.

Все это не укладывается в старые формы, но зато позволяет чувствовать себя свободнее в таком мире.

Потому и эта книга – книга-блип. Она тоже чаще всего из небольших сообщений, которые набирались в течение ряда лет, я не стал их подгонять под какой-то шаблон двадцатого века, все-таки уже в двадцать первом, вода отжата, так что прошу!

И еще вдогонку…

…книга писалась несколько лет, так что, если какой-то вопрос поднимается неоднократно, это не промах автора или редактора.

Дело в том, что многие явления, к примеру отношение к чистоте, вычитке, устранению сорнячков в языке, – вопрос очень неоднозначный. Вроде бы и надо добиваться вот такой уж гладкости, чтобы ни камешка на дороге, ни сорнячка, но в то же время, как заметил по опыту, как своему, так и коллег, стремление к чистописанию вредит не только замыслу и глобальному воплощению, но даже самой ткани произведения.

Потому в одном месте указываю, как именно бороться с ошибками, добиваться правильности речи, в другом – не увлекаться, не подменять живую ткань стерильным чистописанием. Противоречий в этом нет, как может показаться, ибо хотя все сорняки и сырые места надо убирать из текста нещадно, однако, как уже почти сказал, стремление к чистописанию может погубить произведение.

То же самое относится и к ряду других моментов, которые я из-за их значимости поднимаю в этой книге по два-три раза, поворачивая их то одним боком, то другим. И добавляя доводы.

Насчет языка еще: современники сетовали, что Байрон в каждой строчке делал по три ошибки, пунктуацией не занимался вообще – тире ставил вместо запятых, точек, двоеточий, точек с запятыми, и просил друзей исправлять, причем в таких выражениях: «Оточте, пожалуйста, эту вещь, ради меня». Ну и хрестоматийное о Вольтере: «Вы знаете, у Вольтера всегда очень много орфографических ошибок!» – «Тем хуже для орфографии».

Здесь, конечно, немало бравады и перехлеста, все-таки и Байрон и Вольтер знали орфографию, без этого больших писателей не бывает, она приходит автоматически в процессе длительной работы, но ясно говорит, как великие относятся к мелочам, в том числе и к абсолютной правильности расстановки слов.

Грандиозности Байрона или Вольтера невылизанная ткань их работ вовсе не умаляет, как не придают величия автору чисто вылизанные тексты Василия Пупыркина.

Писатели – тоже люди. И тоже ходят по бабам

И, конечно же, брешут о своей работе. Не так грубо, как грузчики, что прикидываются перед бабами мастерами или прорабами, а то и менеджерами строек, у писателей она гораздо тоньше и красивше, но все-таки суть одна и та же :-).

Любая поэтизация своей профессии хороша до известной степени. Очень часто она переходит в откровенную брехню о достоинствах своих работ. Писатели грешат этим едва ли не больше всех, ну вы знаете о всех этих божественных вдохновениях, зове души, музе, крылатом Пегасе и прочей хрени. А так как сама профессия писателя – создавать миры, то вот и создали о себе, своей профессии красивую и потрясную легенду, в которую охотно верят лохи, суеверные старушки и халявщики.

Ну, чего стоит вот такое красивое изречение Берне: «Чтобы написать хорошую книгу, нужно взять только перо, обмакнуть его в чернила и выложить свою душу на бумагу». Ах-ах, как красиво! Ну прям вот уже слезки закапали от прилива больших чуйств и умиления. Как все, оказываеца, просто: даже грамоте не надо учиться, только взять перо, обмакнуть в чернила (выбрасываем сорняк «его») и выложить свою душу (нет, «свою» тоже выбрасываем, сорняк).

Тем более не надо учиться писательскому мастерству!

Однако не зря Джонсон предостерегает: «То, что написано без усилий, читается, как правило, без удовольствия». Душу же, как вы понимаете, не придется выкладывать с усилием, она сама выложится, прям-таки выльется, извергнется, как… ну, сами понимаете, что из нас извергается, водопад эмоций, в общем.

То, что написано без усилий, читается, как правило, без удовольствия.

Каковы обязанности писателя на самом деле?

Немалая часть этих блипов родилась под влиянием дискуссий, споров или как ответы на те или иные вопросы, поднятые в Корчме. Вот только что забрел очередной… это слово опустим… и это поскипаем… словом, гомо, который весьма своеобразно понимает слоган, что писатель вроде бы должен, просто обязан выражать чаяния общества, т.е. читателей.

Вот он и требует, чтобы я удовлетворял его запросики. Ну, вроде как официант, который откликается на все запросы с угодливым: чего изволите? Можно бы отмахнуться, как обычно делаю, но на этот раз в Корчму слишком уж большой наплыв идиотов, какое-то сезонное обострение, оригинально мыслящего поддержали почти большинством, так что надо ответить, надо. Конюшни уже нет, где таких раньше секли, так что надо… ответить.

Мягкий в выражениях Лихтенберг сказал в свое время: «Мне всегда нравится больше человек, который пишет так, что это может стать модой, чем тот, который пишет так, как того требует мода». Сейчас время не мягкое, стиль жизни тоже, а о выражениях лучше промолчу, сами подберете словечко, которым можно назвать такого человека.

Да, писатель вполне может быть официантом, как может быть… ну, кем угодно. Но все-таки на «золотой полке» остались те, кто не подстраивался под «запросы и чаяния». Кто опережал, опережал намного, кто не просто опережал, а видел дальше, увиденному либо радовался, либо ужасался, призывал ускорить шаг или свернуть в сторону, обойти или же собраться с духом и…

Мне нравится то, что сказал первый премьер-министр Израиля, отец и основатель государства, Моше Даяну: «Я не знаю, чего хочет народ, но знаю, что полезно для него». И он никогда не шел на уступки, никогда не подлаживался под требования и пожелания народа. Это же самое мог бы сказать дядюшка Сталин или Гитлер, я с той же легкостью процитировал бы их: на меня, как на Писателя, не распространяются законы политкорректности или хрен знает чего еще. Если сказано хорошо и правильно, писатель должен цитировать любую мудрую мысль. Потому что эта гребаная политкорректность может научить только чистописанию, а писатель должен парить над вкусами, обычаями, политикой, экономикой, сегодняшней моралью, ибо завтра она может быть уже другой… мы, кстати, ее как раз и создаем своими работами.

Писатель должен писать без оглядки на тупое стадо, чем на самом деле является большинство читающих, лишь процентов десять от общего числа усваивают ваши мудрые мысли, вообще понимают, остальным же дайте побольше выстрелов, изнасилований, погонь, колдунов, рыцарских турниров, эльфов с остроконечными ушами и «хорошо сбалансированные мечи»…

Запомните: вы не официанты! Вы даже не артисты, которые исполняют концерт по заявкам, а на бис выходят, раскланиваются и снова поют то, что больше всего понравилось залу.

Вы рождены быть вождями. Ну а кем станете – вопрос другой.

Кликающий человек

У вас у всех в руках бывает пульт дистанционного уп­равления телевизором, так что сразу поняли, что я имею в виду, не так ли? Кликающий человек – это тот, у кого в руке такой вот пульт, символ власти в семье.

Дело не в том, что каждый из нас, ощутив в руке этот волшебный жезл, начинает нажимать на кнопки, вызывает к реальности один мир, через пару секунд отправляет его в небытие, снова кликает, смотрит еще пару секунд, кликает дальше… Удержаться трудно, сами знаете. Дело в том, что современный человек уже неспособен воспринимать длинные сложные мысли, его сознание… да что там вилять вокруг да около, ваше сознание уже настроено на короткие, но достаточно яркие фрагменты информации.

Окружающий нас мир затоплен лавиной новой информации, потому выхватывает только, так сказать, заголовки. Вернее, всобачивает все самое важное в эти заголовки. Мы это видим и по текстам новостных сайтов, и по бегущей строке на экране жвачника, и вообще все наше восприятие мира настроено на его фрагментарность.

Потому и расположение текста в этой книге такое же фрагментарное. Постмодернизм, так пусть постмодернизм, как ни обзови, но главное, чтобы текст лучше воспринимался и лучше запомнился. Я не поверю, что в старые добрые времена Тургенева или Достоевского тексты умели располагать лучше, все-таки с тех времен чему-то да научились.

Осваивая наследие Толстого, Достоевского и вообще классиков, не забывайте, что мир стремительно меняется. Вы должны писать уже иначе…

Об усвояемости правил

Есть хорошая классификация смены взглядов: «5 лет: мама все знает!», «12 лет: мама не все знает!», «16 лет: мама ничего не знает!», «30 лет: эх, надо было слушать маму…» Это к тому, что некоторые вещи доказывать бесполезно. Нужно, чтобы человек созрел до понимания.

А тогда и доказывать будет не нужно: сам поймет. Ну разве что сумеете убедить на месяц раньше, но только потому, что будет готов, чтобы его поле засеяли новыми семенами.

То есть если какие-то положения в этой книге кажутся неверными, глупыми и вообще абсурдными, то не тратьте силы на опровержения – просто примите ту часть, что принимается без протеста. Пройдут годы, в организме произойдут всякие там изменения и… примется еще какая-то часть.

Пройдет еще линька-другая, и станет понятно и остальное. Этот учебник рассчитан на все уровни, но если в математике сразу видно, какую главу еще рано: там значки непонятные, то в литературе создается иллюзия понятности всего материала, потому любая непонятность маскируется под: «автор – козел, что за чушь несет?»

Ничего страшного, берите то, что берется.

Автор этих строк тоже прошел весь путь, так что знает, что вам предстоит.

Интернет и писатели в нем

Да, все эти годы, столетия и даже тысячелетия писатели были отделены от общества, в отличие от певцов, актеров или цирковых клоунов. Отделены в том смысле, что общались со своей аудиторией только через книги. Их в отличие от артиста или футболиста не узнавали на улице и не бегали с просьбой об автографе.

Как мы уже видим по истерическим интервью, многие из пишущих страстно жаждут показать себя наяву, рассказать о себе, о своих привычках, своем меню, какой бумажкой пользуется в туалете. Словом, не могут остановиться, просто захлебываются от словоизвержения, какая уж тут литература, когда я вот он, смотрите на меня, слушайте меня, умницу и красавца!

И тут пришел Интернет… Правда, сперва был ФИДО, но его опустим, там и народу было поменьше, и правила строже, зато Интернет позволил развернуться всем: и писателям, и критикам, и читателям. Уже давно не секрет, что авторы в Интернете присутствуют практически на всех литературных форумах. Не все пишут постоянно, но все бдительно следят за новостями, бывают на форумах, влезают в дискуссии, правда, очень редко под своими име­нами, затевают новые споры, интригуют, распространяют слухи, информируют о вот-вот выходящих книгах, жадно вылавливают любое упоминание о себе, самом замечательном и талантливом.

Интернет дал автору уникальную возможность моментально получать обратный отклик от тех, для кого пишет. Если раньше надо было ждать после выхода книги месяцы, прежде чем появится первая рецензия (на мою первую книгу «Человек, изменивший мир», 1973 г., рецензия появилась через год!), – то теперь отклики появляются в Сети буквально на другой день после того, как книга поступила в продажу. А то и в тот же день, если читающий успел проглотить текст и сесть к компьютеру.

Более того, отношение читающих можно узнать заранее, если выложить книгу в Сеть, так сказать, для бета-тестирования, а уже потом, собрав все отзывы, подумать наедине с собой, что принять, а что отбросить, и уже исправленную и дополненную сдавать для издания на бумаге. Конечно, девяносто процентов откликов – это вопли тинейджеров типа «рулез» или «масдай», в этом возрасте середины еще не видят, но и они ценны, все-таки автор видит, как примут и бумажную версию, еще не поздно скорректировать! Ведь на самом деле не важно, какая у этих ребятишек глубина аргументации: для вас, автора, куда важнее, какое впечатление произвела ваша книга, не так ли?

Но есть и минусы общения в Интернете для писателя: возможности кажутся настолько необъятными, что он сутками не вылезает из паутины, рекламирует себя, свои книги, инициирует дискуссии о себе, своем творчестве, старается подать себя лучше, чем он есть на самом деле, а, за­метим, Интернет дает широчайшие возможности: ведь видим только текст, в котором писатель изначально сильнее читателей, никто не видит его пьяную харю с близко посаженными глазками, прыщ на губе, чирей на лбу, засаленный ворот нестираной рубашки, даже не слышит пьяный голос…

Но опять же, напомню старожилам Интернета, как упорно и долго раскручивали себя ловкие ребята, написавшие одну-две книги и старавшиеся на них въехать в рай. Не получилось. И не получится. Всему виной тот же открытый доступ к книгам в магазинах, когда любой сперва прочтет несколько абзацев в разных местах книги, а потом решает: купить или поставить обратно, а в Сети так и еще проще: открыл файл, посмотрел, почитал, вынес вердикт.

Так что не увлекайтесь, не увлекайтесь. Очень скоро в процессе общения понимаете, что вопросы и суждения повторяются, ничего нового о своих книгах уже не услышите, достаточно точное отношение к своим книгам вы уже уяснили. И если хотите что-то услышать иное, то сперва надо написать это принципиально иное, а не очередное продолжение или же новую книгу о Борьбе Светлых Богов с Темными Богами и очередном расколе мира, где избранный сирота явится и спасет Вселенную.

Верно подметил критик Вадим Нестеров, что понятия «сетевой автор» и «графоман» стали почти идентичны. Это не так, конечно, но в сознании большинства, увы, отложилось, что если помещаешь свои вещи в Сети, то лишь потому, что в издательства не берут. Потому будьте все-таки с сетевыми публикациями осторожны. И хотя вроде бы вы – законодатель, но, чтобы переломить быстро складывающееся читательское мнение, нужно выпускать действительно очень сильную книгу, чтобы не говорили: «А, все-таки сумел пробить в печать ту лабуду, что уже год болтается в Инете…»

Возможности Интернета – это и возможности автора. Но они же и добавочные опасности.

Последняя надежда ленивой твари

Кстати, почему такое дикое неприятие того, что писателю тоже надо учиться писать? Почему такое единодушие в рядах тех, кто уверяет, что «это от Бога», от вдохновения, озарения и пр., пр.? Кроме того, можно подметить, что в лагере тех, кто уверяет, что писательству научиться невозможно, что писателями рождаются, настоящих писателей-профессионалов не так уж и много! Ведь те прекрасно понимают, что они учились, учились упорно, и если и говорят, что писательскому ремеслу научиться невозможно, то это лишь тактический ход, чтобы сбить соперника на ложные тропки. Словом, такая странная точка зрения на литературный труд в обществе держится упорно. Так же, как вера в UFO, Бермудский треугольник, Шамбалу и деревья-людоеды. Хотя нет, о деревьях-людоедах уже молчат, но вот про писательский труд, которому учиться необязательно, все еще говорят.

Но загадки нет. Это последний вздох, последняя надежда загнанной ленивой твари, что все еще надеется на халяву. Везде ей обрубают крылья, никаких говорящих щук и золотых рыбок не оказалось, родители заставляют учиться, а власти – служить или работать, однако учиться, а потом еще и горбатиться ну прямо до свинячьего писка не хочется!

А вот писательство все еще манит халявой: без образования и упорного труда в один скачок взять сразу и бабки, и славу, и баб-с, и все такое. Каждый из этих емель размахивает козырным тузом, что, мол, из Литинститута ни одного сильного писателя не вышло. А все успешные писатели чуть ли не из зоны и с двумя классами образования.

Это сродни мечтам, даже не мечтам, а грезам выиграть в лото миллион или на мусорке отыскать лампу Аладдина. Потому с этими людьми спорить бесполезно, это спор логики и фактов с верой, а вера, как вы знаете, на логику и факты кладет. Но вовсе не слова на музыку. Человек с сокрушенной верой – уже не человек, а нечто сломленное, погибающее в этом сером мире.

Потому оставим тех людей со своими иллюзиями. Как и всяких верующих. Пусть для них существуют динозавры в лесах Амазонки, люди-телепаты, говорящие щуки и писательское ремесло, которое приходит само, без учебы.

А это книга для тех, кто мужественно, хоть и с грустью сознает, что нет в этом мире говорящих щук, золотой рыбки, лампы Аладдина, а есть удача, на которую надеются и желают друг другу слабые да ленивые, и еще есть успех, которого добиваются умные, сильные, талантливые. Удача, скорее всего, не придет, слишком много ждущих, она почти так же вероятна, как и говорящая щука, зато успех придет обязательно, если работать и работать.

И тем не менее приходится со стыдом за докладчика наблюдать, как на различных курсах, семинарах и лекциях по писательству докладчик всегда долго извивается, рассказывая очевидную для самого себя дурь, но не для слушателей, что он-де вовсе не собирается учить писать, упаси боже, это же святая святых, нельзя туда с линейкой и прочей алгеброй, он только чуть-чуть сообщит о разных способах писательства… ну, как это делали другие писатели. Это, конечно же, ни в коем случае не обязывает их пользоваться этими приемами, упаси боже, но это можно знать в качестве, так сказать, полезной информации…

Представьте себе, что желающему научиться играть на рояле сказали бы, что учить его не будут, упаси боже, это же вмешательство в святая святых, он же и сам не слепой, видит, какие клавиши белые, а какие черные, а ему лишь расскажут, как вдохновенно творил великий Моцарт!

 

Часть 1

В этой части не ждите, что сразу начну объяснять, как поэффектнее закрутить метафору, как лучше пользоваться сравнениями или в каком порядке выстраивать слова для большего эффекта. Это слесарю можно вот так с ходу, профессору математики или президенту страны, у них профессии попроще, но мы имеем дело с литературой, там все намного сложнее, без вводного курса не обойтись. Да вы и сами увидите, почему не обойтись.

Один из бесспорнейших плюсов выбора пути писателя

Чтобы не забыть, скажу сразу: у вас есть преимущество перед всеми остальными профессиями мира еще в самом начале старта. Особенно важное для людей закомплексованных, зажатых, просто застенчивых или, скажем, непробивных. Да, это чуть ли не единственная профессия в мире, где абсолютно непробивной человек может пробиться. С легкостью! Даже с первой попытки… гм, ну, с первой вообще-то проблематично, но ведь никто не узнает, какая она по счету, а приятелям можно сказать, что с первого ходу – сразу в дамки.

Да что там далеко ходить за примером, вот я, собственной персоной, вот такой крутой и лихой на этих страницах, но абсолютно непробивной в жизни. Потому и при советской власти не печатали, ибо тогда важнее было пробиваться в печать, договариваясь с редактором, чем хорошо писать, и потому именно сейчас печатают меня, а не тех бойких ребят, что так хорошо умели устраиваться при советской власти. Имен не называю, вы их знаете, большинство из них достаточно громкие в те времена, но сейчас эти герои ходят очень тихие, носят рукописи, но их не берут из-за явной слабости.

Наше преимущество, преимущество непробивных, в том, что, если хорошо напишете, за вашей рукописью издатели к вам приедут сами. Главный редактор примчится и договор привезет. И будет уговаривать печататься именно у них, расхваливать свое издательство и будет приговаривать: «Если чем-то недовольны, сразу скажите, тут же исправим…» Секрет нашей профессии в том, что хорошая книга пробивается сама. Вы сидите дома, а она пробивается, ломает стены, сокрушает преграды, завоевывает награды, звания, медали, гонорары, баб-с, как же без них :-).

Для этого вам надо всего лишь писать. Можно писать втихую, если побаиваетесь, что знакомые будут смеяться, мы к этому очень уж чувствительные, а потом периодически посылайте в издательство. Лучше всего емэйлом, так проще, к тому же в этом полная анонимность, друзья и собутыльники ничего не будут знать до тех пор, пока не въедете во двор на собственном тюнинговом «Бентли».

Книга, сказал Карл Вебер, которая не стоит того, чтобы читать ее дважды, не стоит и того, чтобы читать ее один раз, и потому я счастлив, когда читатели засыпают емэйлами: ну когда же ваша следующая? Все ваши книги я прочел по три-четыре раза!

А Дюма-младший сказал вдогонку: произведение, которое читают, имеет настоящее; произведение, которое перечитывают, имеет будущее.

Хорошо сказал Вольтер: «Весь мир, за исключением только диких наций, управляется книгами», а Буаст добавил: «Если вы желаете себе несокрушимого памятника, вложите свою душу в хорошую книгу». Прекрасно, стоит только убрать сорняки: «вы», «себе», «свою».

Это, значитца, потихоньку и вроде бы незаметно начинаем работу со словом :-).

У вас есть очень неплохие шансы войти в бессмертие!

Никто не узнает, сколько раз вам отказали, сколько раз настучали по рогам и посоветовали лучше пойти убирать мусор или мыть пивные кружки в баре. Зато потом, когда рукопись принята…

Еще об особенностях профессии

Здесь уместна аналогия со спортом. Там тоже надо ходить и пробиваться, пока вы разрядник или кандидат в мастера. Но вот вы пришли, никому не известный и никому не нужный, в спортивный зал и там запросто подняли рекордный вес! И – все. Больше вам делать и объяснять ничего не надо. Вокруг вас сразу же забегают. Засуетятся. Вам принесут и кресло поудобнее, и заслуженный тренер сам прибежит, и менеджер с кипой договоров.

Насчет непробивности я, возможно, сгустил краски. Думаю, она есть и у меня, и у вас, но прибегать к ней прибегаем, когда уж совсем чувствуем свою беспомощность. Я, во всяком случае, никогда к ней не прибегал, потому что за меня пробиваются мои книги. Чтобы начинать давать интервью, встречаться на конференциях и пиарить себя во все щели – это прежде всего надо признаться, что уже достигнут потолок, уже иду по наклонной вниз и потому изо всех сил стараюсь удержаться хоть на какой-то высоте, чтобы замедлить сползание в неизвестность, нечитаемость…

Что, сгустил краски? А посмотрите на тех, кто усиленно выступал на читательских конференциях, чьи интервью и портреты публиковались в газетах, кто заполнял Интернет рассказами о своих гениальных творениях?.. Поднимаются или сползают?

Вам это надо: начинать с того, чем обычно заканчивают карьеру?

И еще на эту же тему. Обращение, так сказать, лично к непробивным. У зажатых и непробивных в занятии литературой явное преимущество: им некуда отступать, в то время как пробивной человек, разок попробовав что-то написать, может решить, что трудно, плохо, долго, нудно, – бросит и уйдет пробовать себя в политике, менеджменте, коммивояжерстве, а вот вы будете долбить эту стену… и успех придет!

Причем успех писателя всегда заметнее успеха политика или менеджера, а если думаете иначе, ответьте, какой политик правил Грецией во времена Гомера? А во времена Данте? А в эпоху Вальтера Скотта?

Порядок слов в русском языке

Написал про базовое, и сразу же наперекор себе подумал: а что, если вот так, начиная еще с предисловия или введения, потихоньку вкраплять понемногу и законы правильной расстановки слов? Если у нас блип-учебник, то почему материал должен быть по классической схеме? Интуитивно чувствую, что вот так запомнится лучше. Ну словно идет себе горожанин, любуется солнышком, цветочки рвет, а тут его ба-а-абах палкой по голове: рвать цветы на газоне запрещено!

Итак, начинаем: в русском языке, в котором нет жесткой английской системы закрепления слов в предложении, даже на бумаге сохраняется удивительная свобода интонации. В зависимости от того, куда всобачите слово, меняется смысл. К примеру: «У попа была собака». Все понятно: поп являлся владельцем собаки, а не кошки или другой живности. Если же слова переставить: «У попа собака была», то сразу тоже все понятно. Была, да сплыла. Или «Собака была у попа». Все ясно! А у попадьи – коза или зебра. Как видим, ключевое слово ставится всегда в конце фразы.

Зная это, можно замечать всякие проколы на каждом шагу: к примеру, вон у моей на полочке стоит «Онель», на флаконе пояснение: «Косметическое молочко для снятия макияжа с витамином Е». Тоже все понятно, мол, с витамином Е это молочко макияж снимает, а вот с витамином А уже нет, а с В или С нечего даже пробовать – навеки останется на мордашке :-).

Конечно, в устном разговоре можно поставить ударение на любом слове, подмигнуть или повысить голос, сделать пристойный или непристойный жест, тем самым меняя смысл, но ведь каждому купившему вашу книгу вряд ли сумеете объяснить, где повысить голос?

Поэтому в той фразе, которой я закончил занудное увещевание не пиарить себя, хоть и страсть как хочется, правильнее будет не «…чем обычно заканчивают карьеру?», а «…чем обычно карьеру заканчивают?». Улавливаете разницу? Нужно, чтобы уловили. Это читатель может не улавливать, но он уловит другое: берет его ваш текст за живое или нет.

 

Запоминаем правило, которое вам поможет делать текст ярким и выразительным:

Ключевое слово всегда ставится в конце фразы.

И еще один важный плюс! Очень важный

Продолжаем о выборе пути писателя. Вы играете один. Без всякой команды. Я с детства не любил футбол, волейбол и баскетбол, хотя меня с моим ростом всегда записывали во все школьные и внешкольные команды: не там прошел, не тому дал пас, команда потеряла очко или же сам предъявляю кому-то претензии, а если никто никому, все равно порой остается какой-то осадок…

А здесь вы сами один на один с препятствием. Никто вам не мешает. Уже точно все пряники будут ваши, как и шишки. Но вы точно будете знать, что эти шишки заслужили вы, а не криворукий партнер, что пасанул мяч мимо. И что исправлять ошибку надо вам, а не Ване Пупкину.

Работа в одиночку ценна еще и тем, что вы можете работать всегда, когда у вас есть время, а не тогда, когда сумеет собраться вся команда. А с этим понятно, чем больше людей – тем труднее собраться и начать работать, помех больше.

Отсюда и обратный вывод: все ваше время – пригодно для работы. Сколько вы из него истратите на писательский труд, а сколько на баб-с, столько и получите в том и другом.

 

Вывод:

Все ваше время – рабочее.

Когда это началось…

Книга писалась многие годы, ведь начал я ее еще в 60-х, пожелтевшие листочки кочевали со мной с квартиры на квартиру, из коммуналки в коммуналку. Многое рождалось в виртуальных спорах в Корчме www://nikitin.wm.ru/, отсюда некоторая хаотичность, повторы. С другой стороны, такая подача материала свойственна вообще литературе: повторюсь – это не математика, где, пока не усвоишь простейшие правила арифметики, нельзя переходить к алгебре.

Почему еще с 60-х? Я тогда публиковался много, бурно, во множестве журналов и альманахов, в месяц по пять-шесть публикаций, и товарищи меня постоянно спрашивали: Юра, как это получается, у меня два высших, кандидатскую пишу, но мои рассказы не берут, а у тебя семь классов, но твои рассказы на улет? И я начал объяснять, что нужно делать то-то и то-то, писать так-то и так-то, а здесь вот обязательно вот это, иначе будет провал, а вот такое правило – обязательно тоже, без него – хоть умри, в печать не возьмут…

Некоторые повторы возникают в процессе разбора полетов, когда проблема поворачивается с другой стороны, тогда же находятся и новые аргументы. С другой стороны, это позволяет более выпукло освещать важную для понимания проблему, а данные азы творчества усвоить надежнее.

Да, собственно, так и строится любой учебник: новый материал, затем – материал для повторения. Так что все-таки классика…

Сегодняшний мир книгоиздания…

…в котором вам придется жить. Прилавки завалены сотнями руководств, от тонких брошюр до толстенных томов в цветных глянцевых переплетах высокой печати, по тому, как устраиваться в жизни, как уживаться с людьми, как понравиться руководству, как завоевать внимание, как влезть в доверие, как начинать потихоньку самому руководить людьми, используя их слабости…

Хватает и руководств, как «пробивать» рукописи в печать. Но практически нет книг, где бы объяснялось, как довести ее до состояния, чтобы ее все-таки взяли. Я специально интересовался этим вопросом, но, кроме книги Николая Басова «Творческое саморазвитие», ничего не увидел.

То есть снова нас учат тому же, на чем было построено литературное дело при коммунистическом режиме: устраиваться, понравиться редактору, суметь пролезть, примкнуть к какой-нибудь группе, мол, коллективом пробиваться легче, как торговаться насчет гонорара, как проследить, чтобы не обманули при начислении аванса и прочее, и всякое, и подобная нелитературная хренотень.

Но вы же сами должны понимать, что в любом издательстве автоматически выставляются барьеры против попыток пропихнуть им слабые книги. И чем лучше будут написаны руководства о том, как пролезть в печать и напечатать свою лабуду, тем выше издательство поставит барьер против лабуды. Кстати, если вы вдруг не знаете, то книги о том, как обхитрить издательство, падают не с Марса, их печатают сами издательства, так что вот щас они вам дадут в руки оружие супротив себя!

Так как же все-таки стать писателем? С другими профессиями примерно понятно: чтобы стать музыкантом – надо иметь хороший слух, спортсменом – хорошую генокарту и плюс изнурительные тренировки, ученым – много думать и ставить опыты, художником – уметь рисовать…

Труднее сказать, что нужно, дабы стать писателем. Хотя художник и писатель – ветки одного корня и любой писатель умеет рисовать, но аналогия с художником не пройдеть: все уверены, уж что-что, а писать умеют! Читать же умеют? И письма, бывало, пишут. Из чата так и вовсе не вылезают.

Да и все писатели, как известно, бывшие инженеры, грузчики, врачи… Перечислять можно до бесконечности, будут перечислены все профессии на свете, кроме одной, литературной. То есть никто писателем не родился, каждый успел поменять не одну профессию.

И в то же время нелепость, что писательству научиться нельзя, а писателем надо родиться, – крайне живуча. И всякого, кто говорит, что трудом и учебой можно стать великим писателем, – заплевывают, а демагога с кличем: «писательство от Бога» – слушают с восторгом. Горестный вопрос: почему?

Увы, ответ далек от литературы вообще, а кроется в нашей психике. Ну кому нравится серая истина, что ученье и труд – все перетрут? И что учебой и трудом можно достичь всего?.. Нет, нам до свинячьего писка жаждется именно халявы, и мы готовы с горящими глазами слушать всякого идиота или хитреца, кто скажет, что халява есть, существует, в лотереи выигрывают миллиарды долларов, миллионеры женятся на проститутках, можно жить дураком, а потом говорящая щука выполнит все желания и что есть особо одаренные (раньше Богом, а теперь – генетикой) люди, которые могут сразу написать шадевр и получить за него славу, деньги, баб-с, золотые памятники, все награды, премии, овации, виллы… Конечно же, каждый примеряет это не к соседу, тот бездарь, понятно, а к себе, талантливому, чей талант пока просто не проснулся…

 

Вывод:

Бог, может быть, и есть, но чудес уж точно не бывает. И никто еще не родился писателем. Вы – тоже.

Но стать им можете.

Горькая истина… Работать, увы, надо!

…хоть и привычная, что абсолютное большинство человечества, к которому принадлежим почему-то и мы с вами, постоянно брешет, как поповы собаки. Или, скажем мягче, врет. Или совсем уж деликатно: живет с неверным мировоззрением. Вы прекрасно помните, что героями во дворе и в школе становились те, кто убегал с уроков, а не отличники, кто напивается, как свинья, а не трезвенники, мы считаем делом чести отлынивать от работы, мы хвастаемся, как вчера надрались и как долго блевали, на конвентах и прочих сборищах делегаты (и писатели, ессно) соревнуются, кто перепьет остальных.

Попробуйте занять денег у коллег на мед в сотах – никто не даст, а если на бутылку водки – предложат со всех сторон. В России пьянство стало всеобщей обязанностью, и кто не пьет, тот вроде бы предатель, не наш человек, не стоит такого принимать в компании, звать в гости, и вообще он говно, подозрительный какой-то, все книжки читает, гад, хочет умнее всех быть, надо ему стекла побить, собаку его отравить, шины проколоть…

Понятно же, что это распространяется и на такую область человеческой деятельности, как писательство. Никто не скажет вам, что надо учиться писать, надо совершенствоваться, а всякий соврет, что это приходит само ­собой, то ли во сне, то ли от Бога, то ли прекрасная муза явилась после травки и напела стих или роман. Причем сами эти гуси вкалывают, как папы Карлы, но на людях прикидываются гуляками праздными.

Только Есенин однажды проговорился честно, когда его спросили, когда же он пишет стихи. Он ответил: всегда. И не катят ссылки на великих, которые говорили про то, как враз сели и написали эпохальную вещь. Литературоведы могут рассказать про Алексея Толстого, который частенько, придя в ЦДЛ, говорил небрежненько коллегам: вот вчера снизошло на меня, повестушку накатал за ночь. До утра писал. Только-только закончил. Хотите взглянуть?.. Те смотрят, видят: вещь совершенна. И язык, и образы, и характеры, и все, что причитается большой прозе. Ну, Толстой, ну гений!..

Да, конечно, гений, но только немногие знали, что эту повесть он накатал не за ночь, а корячился над нею два месяца. И переписывал семь раз. И подолгу правил, выгранивал язык, шлифовал образы. Но… стыдился он почему-то признаваться, что работает как каторжный! Ну хотелось ему выглядеть эдаким Моцартом, да не настоящим, тот вкалывал, как раб галерный, а именно гулякой праздным, каким изобразил его Пушкин. Увы, Пушкин лишь воплотил в этом образе мечту любого писателя: чтобы не вкалывать каторжно, а чтобы само приходило готовое, без черновиков, правок, переделок…

Почему такое противодействие моим словам, что писать можно научиться? Тем более странное, что оно одинаково мощно звучит и от профессионалов, давно завоевавших место под литературным солнцем, и от новичков, только мечтающих начать писать?

Давайте посмотрим сперва с позиции профи, она понятнее. Всякий, успев забраться в троллейбус, оборачивается и кричит: «Троллейбус не резиновый, не лезьте больше!» Собственно, склей я сегодня ласты, огорчатся разве что читающие, а среди профи будет праздник: это же освободится высокое место в рейтинге, все сразу приподнимутся на ступеньку, освободится масса бумаги, а читающие раньше Никитина воленс-неволенс купят, мол, мою книжку, которую раньше не замечали… Так что чем меньше влезет в наш литературный троллейбус, тем вольготнее будет в салоне. Меньше конкуренции. Читателю некуда будет деваться, как только покупать наши книги!

Начинающие же смотрят на литературное ремесло пока не как на ремесло, а как на халяву. Везде скучно и нудно говорят, что надо долго и упорно учиться, потом долго и упорно работать, чтобы медленно, очень медленно всползать со ступеньки на ступеньку вверх, а в литературе – раз-два, и в дамки! Сразу бешеные гонорары, слава, голые девки, нобелевки, счет в швейцарском банке, собственные виллы во всех частях света, чтобы именоваться гордым словом «бомж», то есть без определенного места жительства :-).

И к тому же этот дар доступен только вам, уникальному! Именно дар, халява, а не что-то заработанное потом и бессонными ночами, как у других, простых, бесталанных, обыкновенных, к коим вы, ессно, не относитесь никаким боком, краем или фиброй.

И как тут воспринять мои гадкие слова, что как ушат холодной воды, что как большой грязной палкой по голове? Конечно же, это естественная реакция на действия ­гада, что разбивает хрупкую мечту, даже грезу, о том, как за ни фига враз стать умным, красивым, богатым и знаменитым. Вы сидите себе терпеливо и высматриваете говорящую щуку или золотую рыбку, на худой конец все же трете медную лампу, и тут является хамло, что трезво так это говорит, что нет говорящих щук, золотых рыб-с, а медная лампа и есть только допотопная лампа и ни фига больше!

Увы, чуда хочется почти всем. И если человек скрепя сердце все-таки соглашается (слишком много об этом писали и говорили!), что нет снежного человека, телепатии и Бермудского треугольника, но он взбунтуется и не поверит, когда кто-то пытается рушить мечту о литературном даре, особом, таинственном и непознанном!

Нельзя жить вдохновением. Пегас чаще идет шагом, чем скачет.

 

Мораль:

Троллейбус – не резиновый, но в литературе для вас достаточно мест. Однако без труда…

Отступление по технике языка

Вообще-то и это правило, если следовать классическим правилам педагогики, стоило бы забросить подальше, к концу всего цикла лекций. Туда, где речь пойдет о доводке текста. Но если в год по чайной ложке, то кому-то надоест только базовое да базовое. Кто-то уже крут: если сейчас не поправит свое замечательное, то завтра с утра понесет в издательство. Так что для него надо хоть по капле, но давать то элементарное, что можно усваивать попутно с базовым.

Запишите для себя вот такое правило, выделите его красным, а если вы дальтоник, то просто крупными буквами и повесьте где-нибудь на самом видном месте. Чтобы всякий раз, пока пишете, взгляд натыкался на эту колючую проволоку.

И так до тех пор, пока это не войдет в плоть и кровь. Но и потом не снимайте, все мы о нем забываем, приходится снова и снова напоминать, да не другим придуркам, а себе, талантливому и любимому.

Правило: не вешать на каждое дерево табличку с надписью «Дерево». Более того, раз уж повесили, то снять. То есть вычеркнуть длинное и занудное объяснение, без которого и так все понятно. Все эти объяснения, которые так часто, к сожалению, встречаются, попросту раздражают. Никто не любит, когда его принимают за идиота. Но главное, это вредит самой ткани произведения, снижает динамику.

Без шуток, это напоминание насчет дерева стоит вообще повесить перед глазами, чтобы время от времени натыкаться, спохватываться, отыскивать в своем замечательном произведении эти таблички – а они обязательно ­будут, каждый их вешает, но не каждый снимает! – и снимать, снимать, снимать…

Это очень важное правило. К тому же очень простое в исполнении. Никто, ни один писатель не в состоянии писать сразу четко и ясно, уж поверьте, я общался с очень многими. Всяк пишет с массой сорняков, но уровень писателя во многом определяется как раз тем, сколько сорняков он убирает из написанного, а сколько оставляет.

Сейчас в книжных магазинах свободный доступ к полкам, а это значит, что никто не покупает, как прежде, когда были отделены прилавком: «Девушка! Мне вон ту и вон ту, что левее…», а девушка сперва с натянутой улыбкой подает книгу, потом начинает пыхтеть и люто вас ненавидеть – ходят тут всякие – за то, что просите еще и ­соседнюю, долго листаете и, наконец, благодарите, если смелый, возвращаете, а если нет – оплачиваете и не очень-то довольный идете домой. Сейчас каждый раскрывает книгу и долго всматривается в текст. Зацепит текст – куплю, не зацепит – поставлю на полку взад, и пусть ждет своего покупателя.

Так вот, зацепит или не зацепит, во многом определяется количеством этих жутко раздражающих табличек на деревьях.

 

Вывод:

Не вешать на каждое дерево табличку с надписью «Де­рево».

Чего ждет каждый автор, так сказать, по дядюшке Фрейду…

…но в чем никогда не признается? Увы, автор подсознательно жаждет, чтобы авторов было поменьше, вообще чтобы он был единственный на весь мир и потому чтобы в любом случае читали только его, Замечательного 🙂 И болезненно реагирует на появление новых, даже если на людях улыбается и поздравляет их с новыми победами, увы, так принято.

Только один из знакомых писателей сказал откровенно: Юра, а на фиг ты выдаешь им наши секреты? Мы горбом их постигали, каждый в одиночку изобретал, сколько шишек набили!.. Сколько ошибок, разочарований, потерь, тупиковых путей! А ты все отдаешь готовенькое… Пусть и они, гады, погорбатятся.

Но большинство, лицемеря даже перед своими, упорно говорили, что писательству научиться нельзя, что это от Б-га, должна посетить муза или хотя бы пегий конь с крыльями и что если будет вдохновление, то и пьяный грузчик напишет новую «Войну и мир», а не будет, то и свое имя не нацарапаешь.

Не стоит у классиков, политиков и великих деятелей прошлого выискивать подходящие для подкрепления своих позиций хлесткие фразы. Оно, конечно, звучит, но классики тоже не всегда бывали классиками, однако даже в ранге классиков иной раз брякали нечто либо в полемическом задоре, либо в порядке провокации, а потомки хватают по принципу: «сам Такой-то сказал!» – и глотают, как утки, не пережевывая и не понимая вкуса. К таким вот шадеврам относится и сентенция: «Если можешь не писать – не пиши!», принадлежит тому самому человеку, который в споре с Сеченовым как-то брякнул: «А раз человечество такое подлое, давайте уничтожим его к черту, пусть все снова с обезьян или рыб!»

Фразы фразами, но, по воспоминаниям современников, сам граф очень мог не писать, но превозмогал лень, дурное настроение, сплин, отсутствие музы и просто нежелание работать и каждое утро садился к письменному столу. И – работал, как ремесленник, то есть переписывал по двадцать раз один и тот же текст, улучшая его ремесленнически, в то время как мы все знаем: начинающие гении и по второму разу не правят свои тексты, ведь это уже не творчество! Это даже – ах-ах! – убивает творчество, как вы понимаете :-).

 

Вывод:

Вы, конечно же, лучше какого-то там Льва Толстого, но все-таки не рискуйте истратить жизнь в ожидании музы, что сделает за вас все сама.

Работайте!

Необходимость массовости профессии

Раньше и народ в массе был неграмотен, и профессия писателя была окружена ореолом таинственности избранника богов, к которому стенает не то конь с крыльями, не то девки опять же с крыльями. Сейчас же масса народа пробует себя на литературной стезе так же просто, как в бизнесе или профессии инженера, электрика, сборщика компьютеров.

А мы уже догадываемся, что в Бразилии нет шансов создать хорошую хоккейную команду, а вот в Канаде – есть. И не потому, что в Бразилии не играют в хоккей, – играют! Но в Канаде играют все, а вот в Бразилии игроков… столько же, сколько в России было писателей в эпоху Бунина. Кстати, победы нашего хоккея относятся к эпохе, когда у нас играли все, во всех дворах. Но пришла новая эпоха, люди получили доступ к массе других профессий, ранее недоступных, и молодые сильные ребята, что раньше шли в хоккей, пошли в бизнес, рэкет, челноки, охранные агентства…

В литературе как раз наоборот. Сейчас, когда «можно писать все» и когда можно получать не урезанные советским чиновником гонорары, в нее хлынула масса людей, которые раньше искали бы другое применение своим возможностям. А это как раз ситуация с хоккеем в Канаде.

Искусство – как поиски алмазов, сказал некогда Солоухин… Ищут сто человек, находит один. Но этот один никогда не нашел бы алмаза, если бы рядом не искало сто человек.

Не презирайте тех, кто в отличие от вас просто решил лучше устроиться в жизни и пишет «коммерческие» книги. Помните, чемпионами канадцы становятся потому, что вся Канада играет в хоккей, как бразильцы – в футбол. Больше пишущих – выше уровень наших чемпионов. Выше наш общий уровень.

А давайте прямо и честно…

…слово «талант» заменим словом «халява»? Прямо и честно потому, что в данном контексте талант для этих людей означает именно халяву. То есть не учиться, не трудиться, а открыл рот – и сразу запел арию Торквемады. Или сел за рояль – и сбацал симфонию. Подошел к клаве – и одним пальцем запросто отстучал роман, за который сразу получил все нобелевки, золотые статуи в рост оригинала, баб-с, аплодисменты.

По щучьему веленью, если прямо, а если возвышенно, то – талант, братцы, талант!

Правда, эти люди все же не торопятся просаживать деньги в лотерею, но вот в создание романа без всякого труда почему-то верят.

Если вы все еще верите в возможность выехать на голом «таланте», без долгого и неприятного порой процесса обучения, то бросайте читать дальше, ищите медную лампу, караульте у проруби говорящую щуку или золотую рыбку.

Иное время, иные песни…

Заранее придется принять аксиому, что никогда уже ваши произведения не будут столь значимы, как были бы еще в середине прошлого века. О Пушкине уже говорил и скажу ниже, но даже на моей памяти – оглушительно громкие и блистательные имена советских писателей, огромные многотысячные толпы восторженного люда, что собирались на площадях послушать поэтов, разовые тиражи по пять-десять миллионов экземпляров…

Все это ушло и больше не повторится. Ушла поддержка тоталитарной властью, когда большинство авторов выпалывалось, а одиночек превозносили: официальных – открыто, а так называемых диссиденствующих – тайно. К тому же раньше человеку некуда было податься, кроме как в спорт и в книжество. Да, одни писали, другие читали, теперь же в обществе гораздо больше возможностей реализовать себя в том же предпринимательстве, которого раньше не существовало. Плюс – появились телевидение, видеомагнитофоны, компьютеры, Интернет, видеоклипы, компьютерная графика… Если раньше кинокамера была диковинкой, а на пишущую машинку надо было брать разрешение из милиции, то теперь каждый в состоянии приобрести телекамеру, даже цифровую, пробовать себя в качестве… уже в другом качестве!

В то же время, подчеркиваю для тех, кто загрустил, возросли и возможности пишущего автора. Он может сразу разместить свою вещь хотя бы в Интернете, а раньше надо было ждать несколько лет, пока прочтут и поставят в план на публикацию, а еще не меньше трех лет на прохождение рукописи по всем этапам. Резко возросли гонорары. И хотя их еще недостаточно, чтобы каждую неделю на шаттле туристические полеты вокруг Земли, но все же авторы покупают роскошные квартиры или дома, дорогие машины и живут в достатке, не отвлекаясь на проблемы, чем накормить детей, а спокойно занимаются творчеством.

Это я к тому, что, когда вам будут указывать на Гомера, Пушкина или даже на ныне здравствующих гигантов прошлого века, но сейчас стыдливо умолкнувших в тряпочку, принимайте спокойно эту… критику. Умных мало, а поговорить каждому хочется, к тому же каждый дурак почему-то считает себя очень умным и охотно берется учить других… Тут въедливый ехидно кивнет в мою сторону, но скажу, что я не ссылаюсь на Пушкина и не разбираю его знаменитую онегинскую строфу, а рассказываю на своем примере и примерах авторов, что пишут сейчас, и подсказываю, как выжить пишущему в условиях массовой культуры и Интернета. Как выжить, не роняя себя, не приспосабливаясь, оставаясь оригинальным, не поддаваясь масскультуре, а, напротив, если понадобится для литературных целей, то и подминая ее под себя, заставляя служить себе.

Вообще советую никогда не спорить с критиками, ибо автор в заведомо проигрышной позиции. Еще до начала спора. Козе понятно, что критиковать проще, чем что-то творить, создавать, изобретать, строить. У критика, ессно, поддержка и энтузиазм миллионов, ибо каждому приятственно, что еще одного взлетевшего или пытающегося взлететь опустили. В смысле на землю опустили, что не совсем земля, а ею станет, когда высохнет и потеряет запах.

Так что просто творите, сцепив зубы. Из ругателей только двое критиков вошли в историю, да и то не за ругань, а за переход к более активным действиям: один спалил храм, который критиковал, а другой, по имени Зоил, после многих лет придирок не утерпел и набил морду поэту, не посмотрел, что тот слепой и не может дать сдачи.

Автор сейчас может сразу разместить свою вещь хотя бы в Интернете, а раньше надо было ждать несколько лет, пока прочтут и поставят в план на публикацию, а еще не меньше трех лет на прохождение рукописи по всем этапам. Резко возросли гонорары.

Вы – создатели виртуальных реальностей!

Сейчас очень модно говорить к месту и не к месту о виртуальной реальности, при этом всегда имеется в виду нечто навороченное, с массой сложных приборов, человек находится чуть ли не внутри суперкомпьютера, весь опутан проводами, почему-то именуемыми чипами, видимо, для эффектности, проводов масса, хотя я уже сейчас пользуюсь беспроводной клавой и бесхвостым грызуном, словом, почему-то все мы, давно живя в виртуальном мире, все еще имеем его на других планетах.

Книга – тот же виртуальный мир, мы погружаемся туда, прекрасно понимая, что на самом деле рыцари короля Артура были грязными оборванными дикарями, а не нашампуненными красавцами в полных рыцарских доспехах XVI века, в костюмах от лучших дизайнеров, с идеально ровными и белыми зубами, разговаривающими так, как нужно писателю, то есть вам, а вовсе не «по правде», как требует дурачок… не стану называть его имя, вы сами его знаете, у каждого из вас есть такой прилипчивый придурок.

Повторяю, читателю совсем не важно, как было «на самом деле», он охотно включается в созданный вами виртуальный мир, принимает все правила игры, не обращает внимания на анахронизмы, ведь это игра, социокультурная игра, а натурализмом он и в реальной жизни обожрался, он ему осточертел, достал, он охотно принимает ваш придуманный мир!.. Читатель жадно воспринимает действие, следит за оживленным диалогом, сопереживает, хотя и понимает наигранность некоторых сцен, ненатуральность поведения: «в жизни так не бывает!» – однако он не хочет, чтобы вы изображали так, «как в жизни», он требует, чтобы вы создали для него интересный виртуальный мир!

Создавайте миры… интересные. Захватывающие. В которых интересно жить. В которых вы станете лучше. Все остальные требования – мусор.

«Ну сколько, сколько же все-таки книг писать?»

Интересный вопрос: сколько книг писать? То, что популярный у нас писатель-фантаст Айзек Азимов написал уйму книг, воспринимается у нас и у «них» одинаково одобрительно. Помню, у нас хотели даже отметить выход двухсотой книги этого мастера. Готовились, сообщали об этом в «Литературке».

Однако у него одновременно, в течение недели, вышли сразу три новые книги. Так что не удалось определить, какая из них двухсотая, какая двести первая, а какая двести вторая. Понятно, что на том он не остановился, писал еще много лет весьма плодотворно, но никто «там» его книги не считал, а здесь хоть и хотели бы, но не успевали. Совсем другой разговор, когда речь об отечественном авторе. Здесь писатель, у которого количество изданных книг подходит к десятку, уже под подозрением: а не халтуру ли гонит? Почему так много? Одна, две, ну пусть три… ну даже четыре, но – десять? Нет, это явная халтура. Раз много, значит – не умеет писать. Хотя почему не наоборот – непонятно.

Более того, после двадцатой моей книги меня на полном серьезе начали спрашивать: сколько человек пишет под ником «Юрий Никитин»? Сейчас у меня вышло больше тридцати, так что, понятно, уже нет сомнений: это коллектив! Американец – может, француз… Сименона называли автором тысячи романов – может, любимый мной в свое время английский детективщик Джон Кризи написал пятьсот романов, но ленивый и косорукий русский – да ни в жисть!

Я чувствую, что пока что моих слов вы не разделяете. Пока что не зацепило. Для вас и одна книга – непосильный труд, почти подвиг, а уж тридцать… Нет, не зацепило.

Сказываются издержки еще той, советской системы. Была такая разнарядка: одна книга – в три года. Да и то лишь для членов Союза писателей СССР. Для начинающих так и вовсе публикация – всегда чудо, но, как в любой феодальной системе, а в Советском Союзе был ярко выраженный феодальный строй, существовала табель о рангах: дворянину позволено больше, чем простолюдину, мелкому феодалу – больше, чем простому дону, крупному – еще больше, и так далее. То есть лауреату Государственной премии можно издаваться каждый год, а лауреату Ленинской премии – любое количество в год плюс собрание сочинений, а также в «Роман-газете» с ее тиражом в десятки миллионов экземпляров…

Понятно, что писатели-фантасты или детективщики никогда лауреатами не были. Да и не могли быть «по рангу», то есть рылом не вышли, чтобы равняться с благородным сословием авторов, пишущих о буднях строителей коммунизма, о рабочем классе, о колхозниках или счастливой службе в рядах Советской армии. Так что у нас, вроде бы перешедших на рельсы рыночной экономики, мораль осталась все же совковая – вон Шолохов написал всего три книги? Вот и ты больше не пиши!

Помните, вы живете уже в другом мире! Вообще двадцать первый век диктует и другие скорости. Понятно же, не в сторону замедления. Так что не оглядывайтесь на классиков. Они бы сейчас работали, еще как работали!

Почему говорю правду именно я, а остальные брешут?

Да, большинство из вас мечтает, что вот напишет как-нибудь рассказ, а наутро проснется знаменитым: рассказ, как волна цунами, пошел везде миллионными тиражами, враз переведен на все языки мира, получил высшие премии с солидными денежными довесками, за вами гоняются папарацци и тележурналисты с просьбой дать интервью для «Плейбоя», «Нью-Йорк таймс» и «Лучшие люди планеты».

Конечно, теоретически есть и такой шанс, чего отрицать, но такого удачливого пока что не видел и не предполагаю, что при моей или даже при вашей жизни это случится. Так что лучше настройтесь, как это ни грустно, на долгий и упорный труд. Тем, кто его выдержит, можно ну почти что гарантировать, что будут и большие тиражи, и большие деньги, даже очень большие, и признание, и просьбы дать интервью для ведущих изданий планеты.

Сейчас высокие мотивы сразу вызывают подозрение, начинают искать, где же автор брешет, ну не может человек делать что-то без личной выгоды, ведь уже доказали псевдоисторики, что Александр Матросов просто поскользнулся на льду, пьяный Гастелло заснул за штурвалом, крестовые походы были ради грабежа, Ромео и Джульетта просто придурки и что вообще никогда и нигде не было бескорыстия, а только брехня, грабеж и фрейдизьм.

Так что признаюсь сразу, чтобы освободить всех от долгой работы по выискиванию подспудных мотивов напи­сания этой книги: я уже заканчиваю свою литературную карьеру, мне эта книга уже не повредит, а остальные мне по фигу. Пусть пишущих будет много. Намного больше, чем сейчас. Да, конкуренция станет жестче. Но выиграет читатель, а я уже на пенсии, перехожу в стаз читателей :-)).

Эта циничная позиция, надеюсь, будет понята, все мы такие, живем по общечеловеческим рыночным ценностям фрейдизма, так что сразу перейдем к делу.

Настройтесь, как это ни грустно, на долгий и упорный труд. Тем, кто его выдержит, можно ну почти что гарантировать, что будут и большие тиражи, и большие деньги, даже очень большие, и признание, и просьбы дать интервью для ведущих изданий планеты.

Собака лает, но караван должен идти

Вчерашний день, что тормозит прогресс во всех его проявлениях, будет тормозить и вас. В первую очередь – насмешками и высокопарными рассуждениями о невозможности научиться тому, что дается свыше, от Б-га, от природы и т.д., т.е. на халяву.

Помню, я застал еще Ивана Поддубного, неоднократного чемпиона мира по классической борьбе. В его биографии мне запомнился один интересный момент: когда ему было за шестьдесят, он поехал на чемпионат в США, а там при заполнении анкеты произошел конфуз. Когда он назвал возраст, все были в шоке, ибо по их законам человеку, которому миновало тридцать пять, нужно приносить отдельную справку, что, мол, врачи не возражают против его участия в соревнованиях. Но все же Поддубного допустили к участию, он с блеском выиграл, вернулся очередным чемпионом, а вообще-то боролся вплоть до восьмидесяти лет, а прожил за девяносто.

Теперь представим себе нынешнюю ситуацию. Каким бы ни обладал человек здоровьем и как бы ни был тренирован, сможет ли участвовать в соревнованиях и побеждать, когда ему за шестьдесят? Для нашего времени это абсурд. Такое возможно было лишь в те времена, когда борьбой занимались одиночки, когда не было жесточайшей конкуренции, не было изматывающих, подрывающих здоровье тренировок.

Та же ситуация и в литературе. В те же времена, когда боролся Поддубный, вся Россия, за немногим исключением, была неграмотной. Умеющие не только читать, но даже и писать – одиночки. Умеющие писать книги – вообще особые люди, «одаренные свыше милостью Б-га». Это я так долго клоню к тому, что лишь в те времена можно было пописывать время от времени, не особенно-то и отшлифовывая стиль, все равно конкурентов нет, а сейчас, при нынешней жесточайшей конкуренции, надо заниматься литературой так же, как занимается отработкой движений гимнастка, нацелившаяся на олимпийскую медаль, или метать и метать молот, стараясь забросить за черту мирового рекорда, да еще зная, что тысячи таких же в это самое время тоже метают молот, стараясь побить рекорд!

Я большую часть жизни прожил при той старой эпохе, когда, как уже говорил чуть выше, писать больше одной книги в год считалось не только неприлично, но было узаконено, что книгу берут к печати только раз в три года. И когда пришла перестройка, какое было единодушное осуждение, когда я начал публиковать по две книги в год, а потом и по три! Единодушное в том, что осуждали не только коллеги, с этими понятно, с ними как на старом советском заводе, где опытные слесари предостерегают молодого, чтобы не работал быстро, а то нормы всем поднимут! Осуждали критики, ну с этими тоже понятно, самое странное, что осуждали даже читающие!

Да, хотелось бы, наверное, писать по книге в год. Тщательно отделывать ее всю… Или нет? Не знаю, у меня слишком много идей и тем, мне одной все равно будет мало. Но вам придется писать много еще и потому, что только в тренировках наращиваются мускулы. Если не будете писать и писать, не будет роста. Дураки изгавкаются на мне до хрипоты, а вы идите, не обращая внимания на них: пишите много. Очень много. Иначе вас обгонят менее талантливые, но более усидчивые.

 

Мораль:

Пишите много.

 

Правда, добавлю слова Чехова: «Писатель должен много писать, но не должен спешить». Однако как это совместить, там, ниже :-).

Где и как писать

Большинство авторов, как известно, предпочитают работать в кабинетах. По старинке. И чтобы никто нигде не шумел, мимо двери чтобы все на цыпочках, разговаривали во время творческого процесса только шепотом. Знаю таких и сейчас, указывать пальцем не буду, не надо поднимать шерсть на загривке загодя :-).

Помимо того, с Запада пришла мода писать в шумных кафе, как любили работать Хемингуэй, Сэлинджер и целый ряд авторов их поколения.

Кроме того, одни, как известно, пишут хорошо с утра, а другие, напротив, – поздно ночью. Это считается своеобразным шиком, как бы добавочным штришком, характеризующим творческую натуру. Все простые люди на солнечном свету, а мы – особые, демонические, таинственные, во мраке ночи, когда луна, оборотни, блеск дальних звезд…

Мне, к примеру, по фигу, когда и где. Конечно, в переполненном кафе никогда не писал, там хватает других интересных занятий, но вот дома прекрасно могу писать на кухне, на балконе, в комнате за компьютером, столом, на диване или в кресле, положив ноутбук на колени. И, конечно же, нисколько не мешает включенный телевизор, где я могу одновременно с работой смотреть новости, не мешает пес, что тычет в колени игрушку и упрашивает поиграть, не мешает Лилия, что в самое вроде бы неподходящее время спрашивает: эту кепочку надеть или примерить другую? А эту?.. А эту?

По опыту (не только своему) скажу, что на самом деле важно не место написания или уровень окружающего шума, а с каким азартом пишете. Когда выжимаете из себя строчку за строчкой, то, конечно, мешает все, как плохому танцору, хоть хирурга приглашай. Если же сумели себя разжечь либо соревновательной составляющей, либо гонораром, либо кому-то что-то доказываете, то вам ничто не помешает: ни шум, ни ходьба и вопросы домашних, ни интересная передача по жвачнику.

Конечно же, когда не пишется… и писать очень уж не хочется, то абсолютно все годится для отмазки. Не буду указывать пальцем, но знаю двух-трех авторов, которые уже несколько лет не могут закончить книги, все им что-то да мешает! Это мои ровесники, с годами писать все труднее, но вам это не грозит в ближайшем будущем, так что у вас абсолютно нет оправданий, чтобы не браться писать вот прямо сейчас, а начинать долго и старательно обустраивать место для творчества.

У вас нет оправданий, чтобы писать плохо или мало. Вы просто обязаны писать хорошо и много.

Еще раз: как и сколько писать

Об этом уже говорилось выше, но уж очень хороший пример вспомнил, нельзя не вставить лыко в строку. Могу, скромно опуская глазки, сказать, что со дня выхода первого издания «Как стать писателем» (это было еще в прошлом веке!) произошли значительные изменения в головах наиболее крикливой части начинающепишущей братии. И немалая заслуга той тоненькой брошюры в 25 тысяч слов, что часть тараканов из черепов ревнителей старых норм книгописания разбежалась.

Ведь когда вышла моя «Как стать», в Интернете стоял возмущенный крик, что нельзя-де писателю выпускать больше одной книги в три года, так всегда делалось, на том стоит литература, вот и результаты были, а если больше – то халтура. Этими криками были заполнены все тогдашние литературные форумы, проверьте, а старожилы Интернета – вспомните!

Я же доказывал, как и в этом издании, что писатель должен писать много. Сколько сможет, не теряя качества. Мол, только когда пишет много, отрабатываются приемы лучшего построения сюжета, образов, генерируются новые идеи. После бурных криков ярости все же планку снизили до одного романа в год :-).

Сейчас же, как можете видеть, то один, то другой из того стада выступает с интервью, где долго и нравоучительно говорит, что надо писать два романа в год, вот он, великий и замечательный, самый талантливый и заслуженно распропиаренный, пишет всего-то два романа в год, это норма для писателя, а все, что больше, то от лукавого…

Будьте уверены, что пройдет еще несколько лет, и он или ему подобные будут глубокомысленно вещать, что для писателя вообще-то нормально писать три-четыре книги в год. Помяните мое слово, так будет!

В литературном деле, как нигде лучше, применимо правило автомобилиста: «Все, кто едет быстрее вас, – самоубийцы, а кто медленнее – тормоза». Повторяю еще раз: никаких норм не существует, пишите столько, сколько можете. А еще лучше, чуть больше, чем сможете. Все-таки писательство – труд, как бы ни пытались представить его сплошным приятным времяпровождением. Это как качание железа в душном подвале: и жарко, и устал, вспотел, мышцы ноют от перегрузки, и мысли всякие насчет бросить к черту, зато потом – красота :-)).

Пишите больше. Помните: те, кто говорит вам, что надо писать меньше, чтобы-де тщательнее работать над языком, просто стараются притормозить вас, а сами пашут до седьмого пота, чтобы обойти вас на прямой.

В то же время стоит предостеречь и от стремления выдать как можно больше «продукции»… при малых затратах. Те гиганты, которые гиганты, произведения которых изучаем в школе, известны не только количеством работ, но и потрясающей работоспособностью. Все охотно говорят, как Пушкин ходил по бабам, но мало кто упоминает – из-за неинтересности темы! – как каторжно он работал, запираясь у себя в каком-нибудь Мухосранске или Болдине, как Маяковский во время прогулки с приятелями вдруг начинал бормотать какие-то строки и уходил в сторону, не обращая внимания на ошарашенных друзей. Или редкое признание вроде бы гуляки и скандалиста Есенина, когда на вопрос: «А когда же вы пишете?» – он ответил: «Всегда».

Так что, увы, более пристальное рассмотрение даже этих «гуляк праздных» не дает вам шанса тоже вот так ни фига не делать, как полагают обыватели, и создавать шедевры. Да плюс еще очевидный закон – попробуйте поспорьте с ним! – что для того, чтобы оставить после себя «Войну и мир» и «Анну Каренину», нужно написать девяносто томов очень даже увесистых книг. Или чтобы мы и сейчас читали «Три мушкетера» и «Граф Монте-Кристо», автору пришлось написать что-то под триста романов.

 

Мораль:

Пишите, сколько сможете. То есть побольше.

 

У вас всего два пути в литературе. Как, впрочем, и в жизни. Либо вы работаете над собой, становитесь ценностью, и тогда к вам бросаются все менеджеры с просьбой почтить своим присутствием их фирму, либо сразу же начинаете завязывать связи с «нужными людьми», льстить им (читайте Карнеги), кланяться, носить в зубах за ними тапочки, смеяться их шуткам, подставлять свой зад, делать вид, что все это вам очень нравится, вы просто в восторге… а не посмотрите ли в перерыве между актами мою рукопись?

Сразу скажу, что по первому пути идет меньше одного процента искателей, по второму – абсолютное большинство. Почему? Ответ очевиден: в первом случае вам нужно несколько лет накачивать мускулы, если вы спортсмен, с утра до вечера терзать скрипку или писать и переписывать роман, добиваясь лучшего звучания каждой фразы, оттачивая и еще раз оттачивая сюжет, интригу, повороты и зигзаги, а во втором можно сразу же, не каторжаня себя, начинать карабкаться по служебной лестнице, если мечтаете о карьерке, или же проталкивать рукописи, если мечтаете стать писателем.

Т.е. написали нечто, посмотрели с позиций: всякое дерьмо печатают, у меня ничуть не хуже, и это вот свое дерьмо, которое вообще-то дерьмом не считаете, несете в издательство. Но так как обычно сразу облом, то начинаете искать пути, как же все-таки «пробить», «протолкнуть», добавив к куче серой литературы еще одну книжку. Я не сказал, к куче дерьма – еще одну каплю, оцените, но с точки зрения потребителей это выглядит именно так.

Более того, появилась целая философия насчет того, что без связей и раскрутки ни один автор – так и говорят! – ни один автор не будет опубликован, прочитан, куплен. Бессовестные дельцы тут же подсуетились и выпустили ряд брошюр с интригующими названиями типа «Как устроить книгу в издательство», «Как пробить рукопись к печати» и пр.

Из-за многочисленности подобных авторов создается впечатление, что вот они и есть литература. А вот те, кто пишет так, что к ним директора издательств сами ездят с бланками договоров, – это какие-то мутанты, уроды, на них равняться ни в коем случае нельзя. И вообще эти авторы какие-то не такие: этот вот известен своими нелиберальными высказываниями, а этот чересчур либеральными, а вот такой-то вроде бы у кого-то шубу украл…

Очень даже деликатный вопрос

Отношение к писателю как к пророку существует только в России. А упаси боже, если кого заподозрят, что живет не впроголодь, а хорошо зарабатывает именно на литературе!.. Сразу же посыплется ворох обвинений в… зарабатывании. Да-да, в зарабатывании.

То есть если бы писатель зарабатывал, скажем, преподаванием химии, строительством домов, рытьем каналов или проектированием нефтепровода – это нормально, пусть хоть миллионы зарабатывает, но книги пиши только кровью сердца и не гонись за успехом.

Да что далеко ходить за примером: меня уважают за многотрудные и малотиражные «Странные романы» и «яростную» серию, но очень подозрительно и ревниво относятся к романам, у которых тиражи, как говорится, зашкаливают. И подозрение, что автор за них получает большие гонорары, сразу подтачивает репутацию автора.

Т.е. можно зарабатывать миллионы на продаже нефти и писать бездоходную книгу – это можно, наш менталитет поощряет, но если заработать миллион на паре или десятке тиражных книг и одновременно издавать кровью написанное – это все равно не спасет! И хотя советская власть пала, но это не она виновата, у нас такое мышление навязано духовенством, приоритетом того, что книга – любая книга! – должна быть духовной, обязательно духовной. И хотя мы охотнее покупаем детективы и фантастику, но вот засело что-то глубоко засаженное за века, все равно требуем духовности, сами уже не понимая, что это такое.

Ладно, надеюсь, что постепенно это будет меняться, но вы с этим еще хлебнете неприятностей, предупреждаю. Хотя кто предупрежден, тот вооружен.

 

Мораль:

Да, вы на этом еще и зарабатываете! И что, другим завидно?

Снова о кирпичиках, из которых строится любое здание…

Со всех сторон можно слышать важное, глубокомысленное, изрекательное…. «Язык! Важнее всего – язык. Работайте над языком, над языком!.. Для писателя нет ничего важнее, чем работа над языком».

Конечно же, это полная херня, но глубинная мудрость этой банальности в том, что работать над языком хоть и со скрипом, но можно приучить почти каждого начинающего. По крайней мере, на простых и наглядных примерах объяснить, почему именно фраза с вычеркнутыми сорняками звучит лучше, чем предложенная автором целинная фраза. Автор легко может проверить это сам, предложив обе фразы для контроля знакомым. Пару фраз легче уговорить прочесть, чем роман, верно?

А вот с характерами, образами, сюжетом, композицией и прочими необходимыми атрибутами – намного сложнее, это ближе к вершине пирамиды. Там только те, кто уже принял постоянную работу с языком как неизбежность, повседневность, привычность, как чистку зубов, которую вроде бы можно и пропустить, но…

А пирамида, как понимаете, весьма широка в нижней части и резко суживается к вершине. Потому и я начинаю разговор с языка, бесполезно говорить про особенности алгебры тем, кто не желает выучить четыре правила арифметики! Или упорно игнорирует знаки препинания.

Обычно маститый автор, мэтр, как я замечал в общении, изрекает о необходимости работы над языком, следит за вашей реакцией, а когда видит, что эта ступенька уже освоена, лишь тогда осторожно намекает о необходимости сюжета, образов. Если начинающий ощетинивается, мэтр тут же отступает, на всех бисера не хватит, примирительно говорит о языке, и на этом консенсус, разговор заканчивается на хорошей ноте. Какого хрена он будет доказывать? Учить нужно только тех, кто уже ощутил необходимость учиться.

Так что я тоже начну с языка, с простейших форм, что на самом деле при всей простейшести являются основой любого произведения. Как ни крути, но импы еще не созданы, мы пользуемся тридцатью двумя значками, кои разбрасываем на бумаге, вот я и начну объяснять, как их расставлять правильно.

Учить нужно только тех, кто уже ощутил необходимость учиться. И тому, чему человек учиться готов, может. Бесполезно стараться перетащить через три-четыре ступеньки.

Основной критерий мастерства

Есть только один-единственный критерий мастерства автора. Все остальные – ложные. Этот критерий в массовом читателе. Чем больше ваших книг раскупается, тем вы лучше пишете. И не надо эти ля-ля про литературу для слесарей и литературу для эстетов. Все графоманы упирают на то, что пишут слишком хорошо, чтобы их понимали «массы», а вот следующее поколение поймет и поставит золотые памятники в натуральный рост.

У вас есть уникальный шанс обращаться к читающим напрямую. Даже президенты вынуждены действовать через посредников, виднейшие политики участвуют в дурацких шоу, только бы выступить перед камерой и высказать свои взгляды или свое отношение, их втискивают в рамки между клоунами, урезают время, обрывают выступление, а вот у вас уникальная возможность сказать то, что хотите, вы сами выбираете форму изложения, к тому же у вас есть неограниченное время!

Так пользуйтесь же именно этой победной возможностью, почему такие трусливые прыжки в сторону, как рекламные трюки, громогласные интервью, постоянные попойки на тусовках, собутыльничество с издателями и журналистами? Только слабые и, главное, осознающие свою слабость и ущербность прибегают к подобным нелитературным костылям, а я уже говорил, что слабые и трусливые могут быть хоть в боксе, хоть в хоккее, но не в литературе!

Да и, кстати о птичках, нерентабельно все это. Неэкономично, говоря современным языком. Когда я тихо и без шума издавал «Трое из Леса», в печати гремели раскрученные и распиаренные имена «талантливых и гениальных», то одного, то другого объявляли отцом русского фэнтези, фантастики, а то и литературы вообще. Их портреты красовались во множестве газет, журналов, эти «талантливые и гениальные» выступали по жвачнику, участвовали во всех дурацких шоу, словно собирались баллотироваться на пост президента или хотя бы в Думу, наперебой раздавали интервью всем и каждому. И… что же? Где они теперь?

За все эти годы я не дал ни одного интервью, ни разу не выступил по жвачнику, не пил с издателями и не заискивал перед журналистами, в результате чего и сейчас нет ни одной статьи о моем творчестве. Вообще моего имени не существует, а одна из газет, в чью обязанность входит сообщать протокольные данные о выходе книг, убрала мое имя даже из рубрики «Сигнальные экземпляры». Ну и что?

Коммунистический режим пал, когда такого отношения к писателю было достаточно, чтобы он погиб. Я просто без посредников обращаюсь к самым главным: к чи­тателям, и вот уже в списке самых издаваемых авторов, выше тиражи только у мягкообложечных. А где эти, о которых столько хвалебных рецензий? Ну, в Интернете, понятно, большинство хвалебных отзывов написано самими же авторами, скрывшись под никами, но где их книги? В конце списка?

Писатель, повторяю, играет сам, без команды. Только слабые сбиваются в стаи, в тусовки, нуждаются в подпитке. Для сильного ничего этого не требуется, а вы сейчас все – сильные. В начале пути слабых вообще нет, слабыми становятся.

 

Мораль:

Первый признак слабости – попытка усилить свою литературную позицию нелитературными методами.

Почему писателю зарабатывать нельзя?

Поэт в России больше, чем поэт… Это, конечно, хорошо, но ставит нас, писателей, несколько в стороне от всех остальных мыслимых и немыслимых профессий. Так уж сложилось, что Россия зародилась, сложилась и создалась как государство с жестким тоталитарным строем. Это было необходимо, иначе бы не выстояла.

К примеру, более сильная и многочисленная Польша (да-да, более, чем Россия!) с ее демократическим строем раздиралась противоречиями, гражданскими войнами, подвергалась многочисленным оккупациям, и в конце концов ее разделили между собой авторитарные государства, в том числе и возмужавшая при тоталитарном строе Россия. Единственный момент, когда в России на короткий период воцарилась демократия, закончился польским вторжением в Россию, когда взяли Москву и хозяйничали в ней!

Так вот, при такой авторитарности власти только юродивые, а затем писатели осмеливались «говорить правду». Одних за это расстреливали, других сажали, третьих просто вносили в «черные списки» и не разрешали их пуб­ликовать, а все остальные погавкивали на власть между строк, показывали кукиш в кармане, бунтовали втихую, ибо в арсенале литературы есть такие могучие средства, как иносказания, ирония, намеки и пр., пр. За это их уважали, прощали даже очевидные недостатки литературного стиля, все списывалось на то, что проклятая власть не дает развернуться, проклятые цензоры «вычеркивают самое лучшее».

Сейчас, когда тоталитарный строй рухнул, а он действительно рухнул, что бы там ни говорили, вроде бы и писателю можно работать «как всем людям», но нет, отношения так быстро не меняются. Даже те ребята, которых крушение прежнего режима застало в пеленках, полагают, видимо услышали от родителей, что зарабатывать могут все, от уборщиц до глав нефтегазов, но… только не писатели. Писатели в массовом сознании по-прежнему остались (должны остаться!) единственной оппозиционной пар­тией.

Да-да, а все остальные политические партии – это так, для прикола. Богатым деньги девать некуда. Богатые еще и власти захотели. Это несерьезно, а вот писатели – да, это серьезно. Это единственная оппозиция, что во власть не лезет. Честные, значит.

Так что от писателей по-прежнему ждут. Но чего? Если у них спросите, вам не ответят, растеряются. Но только про писателя можно услышать презрительное: «Да он стал деньги зарабатывать!..» Про остальных так не говорят, потому что всем остальным зарабатывать можно, писателю – нельзя.

При этом абсолютно не берется в расчет качество литературных произведений, в массовом сознании настоящий писатель должен быть обязательно гонимым и нищим. И обязательно в оппозиции.

Сошлюсь на собственный пример. Когда вышла «Ярость», изданная за свой счет, ибо ни одно издательство не решалось опубликовать, то я был окружен ореолом мученика, а когда я выгуливал собачку, охраняли добровольные отряды на улице и в скверике, ибо угроз расправиться было многовато. Издавать приходилось малым тиражом (5 тыс. экз.), самому возить бумагу, забирать тираж и развозить в магазины. Прибыли не было, все уходило на следующий тираж, на следующий, на следующий… Работал на энтузиазме, это все знали и приветствовали, это уважали, и перед этим снимали шляпы даже ярые противники.

Но вот выпустил я «Троецарствие», пошло огромными тиражами, да плюс дополнительные тиражи каждый месяц, сразу же заговорили разочарованно, что Никитин стал зарабатывать… Т.е., когда я писал и публиковал «Ярость», жил на чужой квартире, не вылезал из долгов, иногда собаку нечем было покормить, сидели голодные, тогда я был настоящим писателем, но едва потекли деньги, едва ту же «Ярость» по истечении пяти лет приняли в крупном издательстве и выпустили немалым тиражом, то стал уже не настоящим, а зарабатывающим.

Наверное, в вашем поколении эта ситуация переломится, отношение изменится, но вам еще придется столкнуться с этим уникальным явлением, так что будьте готовы. Я не даю никаких советов, тут другие критерии, а не умение правильно расставлять буквы, но все же можно предсказать некую тенденцию, что ли. В России с ее мессианством и духовностью литературы всегда был культ бедных и гонимых, а богатство всегда считалось чем-то отвратительным. Нигде, как у нас, с такой серьезностью не приняли притчу про богача и верблюда перед игольным ушком.

Но в обществе, где зарабатывать можно и честно (Билл Гейтс – самый богатый человек планеты, зарабатывает честно!), отношение к писательскому труду будет меняться. Общественное мнение позволит писателю зарабатывать, даже зарабатывать много, но все же будет от него требовать, хоть иногда, некой оппозиции к власти, режиму, строю или правящей идеологии. Или к царящей морали, в конце концов. Все-таки мы и только мы по-прежнему выражаем волю и стремления народа, а вовсе не избранная власть, не политические партии, не Госдума, не СМИ… не кто-либо еще.

Во всяком случае, население считает, что «они все» – продажные, а вот писатели – нет. Отдельные иногда продаются режиму или церкви, но писатели в целом – нет. В целом, как писатели, мы все еще пользуемся полным доверием, так что по возможности, не сильно ущемляя свои карманы, давайте все-таки Россию не разочаровывать :-).

 

Вывод:

Помните, где живете. Здесь свои критерии слова «писатель».

Такая уж необходимость пиара?

У любого пиара вообще-то короткие ноги. Вспомните начало нашей фантастики «послеперестроечной»! Какие имена поднимались на щит, какие произведения объявлялись родоначальниками отечественной фэнтези, какие авторы назывались сверхгениями, как их усиленно пиарили во всех средствах информации!.. Никто ни слова о «Троих из Леса», которые были опубликованы на пару лет раньше самых-самых первых «родоначальников»! Ну и что дальше?.. Прошло совсем немного времени, и вся позолота, как сказал бы Андерсен, который не Пол, а Ганс Христиан, стерлась, а под ней, как указал мудрый классик, снова оказалась лишь свиная кожа.

Усиленно пропиаренные авторы теперь ходят, как… будто над ними постоянно летает большая, ну очень большая стая откормленных ворон размером с крылатых коней. Все этих недолго побывших в классиках спрашивают встревоженно: а почему сейчас не пишете? Ах пишете, но почему тогда так хреново?

И невдомек, что автор пишет не хреново, а, может быть, даже лучше, но тогда вбили в головы, что это шедевр, а теперь читатель подрос, в голове зародился и, как ни странно, начал развиваться мозг, он впервые начал сам сравнивать с другими произведениями других авторов.

Не попадайтесь в такие ловушки, не давайте себя в них затягивать и тем более сами в них не лезьте!

Я проделал интереснейший эксперимент, хотя не представляю человека, который еще решился бы на него, кроме меня, такого вот замечательного, честного и вообще всего из себя. Полностью отказался от всех предложений меня раскручивать, пропагандировать, устраивать со мной встречи работников печати, радио и телевидения, давать интервью, выступать на читательских конференциях, самому продавать книги в книжном магазине, дабы читатели млели от счастья и лучше запоминали автора.

Единственное место, куда хожу, это раз в год на ВДНХ, на международную книжную ярмарку, куда топаю вот уже лет тридцать подряд. При советской власти туда попасть бывало оч-ч-чень непросто, там встречаюсь с друзьями из Корчмы, после чего толпой идем пить пиво. Посещение выставки всегда было для меня праздником, как читатель, я обожаю бродить среди этого богатства и не стану отказываться от такого счастья лишь потому, что кто-то мне скажет злорадно: а это пиар! Отвечаю, укажите хоть одно мое интервью, в газете или по жвачнику, где я рассказываю о своем таланте, о своих гениальных задумках, о своем хобби, о своих подштанниках.

А теперь то, к чему это все сказано: все эти годы мой рейтинг неуклонно поднимался. Сейчас я – самый издаваемый писатель в жанре фантастики. Да и вообще в литературе, если брать, конечно, книги в переплете. Писатели с малоформатными книжками в мягкой обложке, естественно, другая категория. Точнее, самый раскупаемый, я там ниже привожу таблицу, составленную на основании данных от торгующих организаций.

Ну и что, помог пиар, черный или белый, тем нещастным, что вкладывали в него все силы?

 

Вывод:

Пишите ярко, интересно, и читатель будет ваш, даже если все средства СМИ будут вас игнорировать.

И все-таки наша профессия – сверхважная

Не знаю, надо ли говорить вот так вначале и в лоб нудные, хоть и очень правильные слова о сверхважности роли писателя. Ведь большинство все же обращается к писательству в стандартной надежде сменить свою постылую работу на более приятную, приличную, высокооплачиваемую, дающую больше возможностей. В том числе и тщеславное желание увидеть свое имя в печати.

Однако же стоит помнить, что нет на свете такой другой профессии, которая включала в себя настолько широкий спектр возможностей. От людей, создающих миры, перекраивающих цивилизацию, как Будда, Иисус, Мухаммад, Томас Мор, до занимающихся микроскопической работой по прививанию у детей любви к природе, как делал Бианки, или Барто – к жизни.

Но не следует считать, что гиганты делали гигантскую работу, а лилипуты – лилипутскую: «Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу. Все равно его не брошу, потому что он хороший» – это такая же гигантская работа, ибо воспитывает ребенка в глубочайшей нравственности, ведь рациональнее бросить этого самого мишку и потребовать купить другого, как уже делает современный ребенок. Но такой ребенок, который не бросает мишку только потому, что ему оторвали лапу, вырастая во взрослого, не предаст, не бросит супруга лишь на том основании, что тот стал инвалидом…

Вообще создатели нашего мира даже Господа Бога сделали писателем: «В Начале было Слово…» И пусть вас не смущает, что писателями я называю тех, кто не писал вовсе, а, скажем, проповедовал: ведь не отказывать же Гомеру в писательстве на том основании, что был слепой и неграмотный? Как и создателям былин, дум и баллад – мастерам устного творчества? Да и сейчас мы уже не пишем, а печатаем, стучим по клавишам.

Писателями зачастую становятся те, кто знает или полагает, что знает, как перестроить мир, чтобы все жили хорошо и счастливо, но сам не хотел бы заниматься этой нудной и довольно грязноватой работой. Вот он и пишет свои литературные труды, а потом находятся такие энергичные ребята, как Ленин, Мао, Че Гевара, Хоттаб, что берутся воплощать их литературные миры в жизнь.

Вовремя прочитанная книга – огромная удача, сказал однажды Павленко. Она способна изменить жизнь, как не изменит ее лучший друг или наставник.

 

Вывод:

Вы в самом деле можете изменить мир!

Можно ли писать вдвоем-втроем?

Понимаю, что обидю чертову кучу народа, но скажу честно, что работать вдвоем, втроем или коллективом хорошо, скажем, при рытье канав, но не в творчестве. Литература – сугубо интимное дело, глубоко личное, не могут два человека в унисон думать одно и то же и чувствовать одно и то же. Но если думают хоть чуточку по-разному, у них и краски разные. Вы можете себе представить Толстого, работающего с кем-то в соавторстве? А Пушкина?.. Шекспира?.. Достоевского?.. Булгакова?..

Вам этого никто не скажет, потому что не хотят наживать врагов в лице бойких ребят, работающих в соавторстве или время от времени сбегающихся в тандемы или триремы, но мне-то это все по фигу, я и раньше с ними не общался, весь из себя свободный художник, а сейчас мне тем более не фиг с их мнением считаться, мне важнее вдолбить в крепкие головы начинающих, что литература – дело интимное.

Когда пишут двое или больше – это уже несколько иное, чем литература. Или, скажем иначе, литература зарабатывания. Чистого зарабатывания. Ничего в этом нет дурного, наоборот, это престижная и почетная профессия, и все бы хорошо, если бы вот такие умелые и деловитые ремесленники не начинали корчить из себя духовных гуру и не вещали… тьфу, опять, о духовном. Ну кто-нить скажет, что это такое?

Еще раз: если рассказ или роман пишут двое, уже понятно: работают деловые люди, овладевшие ремеслом. Они могут написать даже изящнее, чем искренний и талантливый автор-одиночка, не овладевший основами литературной грамоты, но их изящество всегда будет лишено души.

Нет, я не говорю, что ни в коем случае не надо писать в соавторстве. Боже сохрани, если у вас не получается в одиночку, вы уже перепробовали все способы, готовы бросить совсем это дело, то что ж… литература, как и всякое дело, держится не на плечах двух-трех гигантов, а усилиями сотен добросовестных, умелых, интеллигентных и знающих свое дело писателей. В том числе и умельцев, объединивших усилия.

И все же литература – процесс интимный. Соавторство – нонсенс! Повторюсь, это канаву можно копать совместными усилиями, научную работу писать вместе, но ни в коем случае не создавать литературное произведение.

Так что прежде, чем прибегать к вот такому сотрудничеству, вы должны окончательно прийти в отчаяние и твердо – очень твердо! – увериться в том, что в одиночку уже ни за что и никогда. Но и потом, работая с кем-то в паре, прикидывайте, не набрались ли уже сил, чтобы снова попробовать в одиночку?

Литература – дело интимное! Чужих не терпит. А для литературного процесса всякий – чужой.

Часть 2

Насчет раскрутки, рекламы, интервью и мелькания на телеэкранах

Да, многие будут по-прежнему уверять, что это необходимо молодому автору, что без этого он никуда и ничего и никак.

Но сейчас уже прошло какое-то время со времен перестройки, накопился и опыт, и даже статистический мате­риал, а у вас перед глазами наглядные примеры. Вы все видели очень бойких ребят, что заполняли своими пространными интервью газетные полосы, вещали о себе и своих творческих планах с экрана жвачника, рассказывали по радио и при каждой возможности устраивали встречи с читателями. Конечно же, они и сейчас не пропускают ни одного съезда фантастов, даже будь это на Чукотке в яранге, чтобы показаться, засветиться, укрепить, наладить, заручиться, напомнить…

О своем брезгливом отношении к этим нелитературным трюкам я уже говорил. Но дело не только в брезгливости, давайте все-таки определимся: кто вы и чего добиваетесь. Если стремитесь стать писателем, то прежде всего должны им стать, т.е. написать несколько очень сильных книг, завоевать аудиторию без всяких костылей в виде тусовочных литературных премий, над которыми только полный идиот не ржет во все горло, без раскрутки и рекламы, а уж потом…

Да-да, все это должно быть потом, когда укрепитесь как писатель, а на съезды будете ездить с чувством собственного достоинства, а не как пугливый заяц: пнут – не пнут, пустят – не пустят, выгонят – не выгонят?

Теперь, по прошествии десятка лет, вы видите, что те яркие «звезды», которые так блистали с экранов жвачников и полос газет, раздавали интервью и громогласно рассказывали о своих далекоидущих творческих планах, потихоньку спились в компаниях себе подобных на этих росконах, потускнели, стали меньше ростом, голоса стали тоньше, еще тоньше, а кое-кто и вовсе умолк.

Я не хочу сказать, что все они серость и бездари, вовсе нет: но у человека всего двадцать четыре часа в сутках и какая-то часть энергии, отпущенная на каждые сутки. На что потратишь, то и получишь. Как в том анекдоте про ограниченную порцию крови, которой хватает только на одну голову. Будешь заниматься литературой и только литературой – станешь писателем, будешь росконщиком и специалистом по раскрутке себя любимого, станешь… ну, понятно кем.

Теперь выбирать легче: посмотрите на этих из первого послесоветского поколения, увлекшихся раскруткой, пытавшихся заменить напряженную работу писателя над текстом лихими пиаровскими акциями. Вы увидите, насколько зело опасен этот с виду легкий и быстрый путь к успеху.

Т.е. сначала напишите ряд книг, завоюйте расположение читателей, именно читателей, а не тусовщиков, что обвешают вас смешными премиями и титулами, а уж потом… да, потом можно и на съезды, на экраны жвачников, на страницы газет и журналов.

В записную книжку:

Сперва продукт, потом – рекламу.

О пользе дополнительных стимулов

Они не просто полезны, они порой необходимы. Не только порой, что это я начал смягчать и смягчаться, того и гляди – общечеловечусь, пингвинов поеду спасать, они необходимы всегда! Писать книги могло бы, как я уже говорил, гораздо больше народу, чем пишет. Как я уже говорил, среди непишущих, хотя и рожденных быть великими писателями, остались те, у кого недостаточно отваги или наглости ненужное зачеркнуть, чтобы решиться сменять тихое безбедное место бюджетного работника на полную неожиданностей, порой очень неприятных, жизнь писателя. Но, кроме них, немало и тех, кто даже попробовал, убедился, что может, даже получил неплохие гонорары – и все-таки уже не пишет.

Я не стану называть многих видных авторов, чьи имена гремели в эпоху советской власти, чьими книгами зачитывалось все население, я их обычно склоняю, как жулье, что паразитировало на самой власти, либо восхваляя ее, либо фрондируя, хотя на самом деле, конечно, не всегда так просто. Многие просто получили «все-все», а дальше писать вроде бы не из-за чего: бабки сшиб, счет в банке есть, славу имел, его слава тоже имела, все достигнуто, теперь можно только ходить на телестудию и рассказывать, как его угнетала советская власть.

В самом деле серьезно, и чтобы предотвратить ваш преждевременный выход в тираж… в житейском смысле это значит не такое радостное явление, как в книжном деле, вам нужно позаботиться о постоянно появляющейся новой морковке. Хоть вы уже начали получать хорошие гонорары, но еще не доказали тупой Люське, что вы – гений, а не этот ее Вован (вариант – не доказали Петру Васильевичу, что вы не только красивая, но и умная), вы не доказали, что сильнейший – все-таки вы, а не то надутое ничтожество, которого восхваляют газеты.

Опасность серьезнее, чем могут себе представить неписатели. Ведь вы ходите на работу потому, что обязаны появляться во столько-то времени и отсиживать от такого-то времени. Если не придете или даже опоздаете – будут неприятности. А писатель ни от кого не зависит. Он может и бросить писать на какое-то время, никто не заметит. Даже издатель. Читатели – тем более, ибо ранее написанная книга только-только вышла, а новую никто не ждет скоро. Вот и появляется соблазн просто побездельничать.

Но если у вас душа горит обидой на Люську, то вы бездельничать не будете. Напишете роман, чтобы она увидела, какого классного парня потеряла, а заодно получите толстую пачку жабьих шкурок. К тому времени все перегорит, Люська забыта, но роман-то остался!

И снова надо искать то, что заставит работать. Уже не за деньги, мы не жадные, на самом деле нам надо мало, это только на халяву не отказались бы получить миллиард, а вот заработать… мол, не в деньгах счастье. Зато счастье может быть, к примеру, в самом соперничестве.

 

Вывод:

Ищите дополнительные стимулы. Любые! Трудно заставить себя работать, когда нет начальника. Но – надо.

Еще одна брехня. Но живучая, сволочь

Конечно же, брехня, что какому-то автору по фигу тиражи, что за тиражами он не гонится, что тиражи – признак ширпотреба и что он предпочитает крохотный тираж своей элитной книжки, чем… дальше следуют имена пе­чально известных детективщиков.

Это все иллюстрация к басне Эзопа о лисе и винограде. Нет такого автора, который не мечтал бы о тиражах. Который не мечтал бы, чтобы его книгу читали в с е. Это противоестественно – писать и не стремиться занять место выше, чем оно есть в данный момент. Но никто не признается, что не получается: у писателей самолюбие – ой-ой! Тысячи объяснений, почему автор вот прям-таки сам избегает популярности. Хотя насчет популярности еще верить можно, я сам живой пример, за все эти годы не дал ни одного интервью, не засветился ни разу по жвачнику, но это другое дело, такая популярность – в самом деле мишура, она не в русле собственно литературы, а вот тиражи… о, это и есть то, ради чего живем!

Тиражи позволяют не просто получать высокие гонорары, мы ж не на Западе, где литература – коммерция, а книги – товар, мы в России, где писатель всегда выше, чем просто писатель, он – пророк, трибун, мессия, идеолог, создатель веры, учения, моды… А как легче всего, если не через большие тиражи, навязать… хорошо-хорошо, убедить читающего принять ваши единственно верные взгляды?

Что бы и как бы убедительно ни говорили о высокой роли литературы, но ее главная и единственная цель – воздействовать на читающего, делать его лучше. Как и все, собственно, что делает человек: наука, техника, медицина, философия, искусство, спорт…

Повторяю, воздействовать. А воздействовать вы сможете, только если у вас будут большие тиражи, если вас будут читать, перечитывать, рекомендовать прочесть знакомым. Только это и есть критерий, а вовсе не смешные литпремии, которые в кружках своих людей раздают друг другу. Не катит даже вариант перекрестного опыления по-демократьи: мы здесь переведем и опубликуем как гения всех времен и народов вашего голландского Васю ван дер Пупкина, а вы опубликуйте нашего, чтоб у нас был козырь – Вася Пупкин издан в самой Голландии (про тираж умолчим, самим смешно), а мы погоним волну, что наших публикуют и на Западе, подумать только!

Увы, этот козырь сработает на сознание совсем уж дебила, который не знает, что сейчас издать книжку – раз плюнуть: напишите любой бред, сверстайте на компе и отпечатайте на свои деньги. Тем тиражом, на сколько денег хватит. Хоть здесь, хоть в Голландии, хоть в Юсе. Типографиям все равно, что печатать, все примут, лишь бы оплачено. Желательно вперед.

Так что главный критерий – тираж. И допечатки тиража. И если какой-то умник начнет доказывать, что в вашем произведении нет сюжета, нет образов или ни к черту, хреновая композиция, слабая архитектоника (а что это? До сих пор не знаю), серый суконный язык, в то время как у Арнольда Пупкина все это прекрасно и замечательно, вы молча ткните такого умничающего в ваши тиражи и тиражи Васи, ставшего Арнольдом или Генри Джоном. Если и это не убедит, тогда смело можете считать, что языком этого критика молотят совсем уж нелитературные мотивы.

Когда есть ориентиры, стыдно сбиваться на боковые дорожки!

Национальные особенности русской литературы

Вам придется учитывать национальную особенность, что у нас и отношение к литературе «не как у людей». Т.е. мы спокойно смотрим на зарабатывающего слесаря, инженера, бизнесмена, спортсмена, ученого, изобретателя. Так же спокойно воспринимаем, как уже говорил, что Стивен Кинг, к примеру, за каждую книгу получает по девять миллионов долларов. Но едва какой-то писатель в нашей стране позволит себе написать не одну книгу в год, а две или три, сразу же слышим отовсюду разочарованное: ах, он зарабатывает!

Т.е. у нас зарабатывать могут все, кроме писателей. Писатели же массовым сознанием выделены в особую категорию людей, что должны подвижнически, а значит – бескорыстно и с ущербом для здоровья, семьи и прочего ­нести в массу Великие Истины. И не важно, что любые истины, что выдает писатель, будут тут же осмеяны и растоптаны этими же читающими. Все равно к писателю остается то же самое требование, что предъявлялось с момента зарождения литературы на Руси: нести Откровения, Поучения, Наставления, Пророчества, Указывать Путь…

Для развлекаловки, для отдыха и просто для удовольствия и приятного чтения у нас есть те же стивены кинги, а вот отечественный писатель должон нести в массы Истины. Согласитесь, очень лестное мнение о нашей литературе, лестные требования к нашим писателям, но… из-за него отечественный писатель оказывается одной ногой в западном мире, другой – в нашем. В западном просто: там на книгу смотрят, как на булочку, майку или обувь, т.е. на товар. И понимают, что на доброкачественном товаре производитель должен зарабатывать.

У нас на книгах зарабатывать все еще стыдно. Нехорошо. Кощунственно. Кто начинает на книгах зарабатывать больше, чем на хлеб и воду, сразу становится изгоем не только в глазах высоколобой литературной элиты, но даже во мнении самих читателей. Т.е. покупают и читают охотно, но говорят вслух: да, но это же не N, книги которого не покупают и не читают, зато слыхали фамилию и видели его пиар по жвачнику.

Так что у вас хреновое положение, и если не стальные нервы, то сразу лучше в бизнес, бизнес, там легче.

Да, если на Западе литература – это чисто коммерческое явление, там от автора требуется только умение хорошо писать, то у нас от автора требуется все же в первую очередь, чтобы он был «умным». Неким учителем по жизни, давал ответы на вечные вопросы. Если этого не делает, а просто пишет, хорошо пишет, его книги идут на улет, то те же читающие, что охотно раскупают его книги, все же презрительно называют его… халтурщиком.

Учитывать… и все же идти своим путем!

В литературе всего два пути

В литературном деле вообще-то есть два пути… только два: писать, как пишется, а затем проталкивать, пробивать и т.д., и второй путь – писать хорошо, в этом случае рукопись пробьется сама. Казалось бы, преимущества второго пути очевидны, но все же 99,99% идет по первому пути. Т.е. пишут, а потом обивают пороги издательств, ищут рекомендации, выискивают лазейки, пропихивают, втюхивают, всобачивают…

Я, скажу сразу, избрал второй путь еще тогда, вначале. Тогда это было невероятно трудно, ибо у рычага сидели люди, что распоряжались не своей бумагой, не своими деньгами. Их запросто можно было купить бутылкой коньяка или частью гонорара. Сейчас же, когда в издательстве человек издает книгу на свои деньги, он внимательно смотрит на то, что издает. И другу Васе, что по старой памяти пришел с бутылкой, говорит: «Вася, друг! Я сам поставлю тебе две бутылки, но теперь лучше отнеси свою рукопись моему конкуренту».

Этим объясняется феномен, что со дня перестройки мгновенно перестали печататься те бойкие ребята, что гордо ходили в диссидентах, которым «не давали печататься», но у которых тиражи всегда были преогромные, которые за счет государства ездили по всем странам и курортам. Стало заметно, что это всего лишь люди, которые умели приспособиться под тот строй. Умели «пробиться». Сейчас же – свобода! Сейчас наконец-то стала важна сама рукопись, а не цвет партийного билета или знание, к кому прийти с какой бутылкой.

Так что в этой книге не ищите рекомендаций, как пристроить рукопись. Здесь перечень приемов, как сделать ее такой, чтобы сама пробивала любые стены, давала тиражи, повышенные гонорары, славу, популярность – а чего стыдиться? Любой труд должен быть оплачен. Полагаете, что я занимаюсь всеми своими тридцатью романами? Да на фиг мне это? Я их написал однажды, а теперь сами переиздаются из года в год, всякий раз принося гонорары. А я спокойно пишу следующий, не скитаясь по издательствам, не обивая пороги, не проталкивая, не пропихивая… Вот этому я и стараюсь научить в этой книге. А сперва вот стараюсь убедить, что этот путь – лучший :-). А убеждать приходится, ибо вспомните про цифру 99,99%!

Т.е. два пути: написать и нести пропихивать – или же написать… и начинать улучшать, доделывать, снабжать некоторыми хитрыми литературными приемчиками, чтобы рукопись пробивалась сама. В этом случае вроде бы отстаете от автора, который уже бежит свой наспех написанный роман пробивать, но такая задержка на старте позволит отработать технику нового рывка. Вы увидите в коридоре издательства того торопливого автора, когда наконец-то принесете свое произведение, но только вы при­шли впервые, а он обошел десяток по кругу и снова пробивает. Возможно, пробьет. Но возможно, и обломится.

Вы видите по развалам слабых книг, что пробивающих много. Но будьте уверены: если на прилавке книга яркая, интересная, ее раскупают, о ней говорят – эту книгу автор не пробивал. За нею директор издательства приезжает сам и лично привозит договор с пустыми строчками, которые вы заполняете сами.

Топайте по дороге чемпионов! По крайней мере, до тех пор, пока не собьете ноги.

Новые приемы литературного мастерства…

…еще более новые!

Учиться и узнавать новые приемы литмастерства никогда не поздно. Пару лет тому назад в Центральном доме литераторов читал цикл лекций по написанию романов писатель Николай Басов. И хотя лекций было шесть, я по своей неорганизованности приходил в ЦДЛ к концу заседаний КЛФ, да и то просиживал в буфете, я же мэтр, толстый и важный, мне вроде бы по рангу так положено, а со всеми общался чаще всего уже в фойе. И только на предпоследнюю успел прошмыгнуть в зал, да и то лишь на заключительные четверть часа. Но то, что услышал, сразу же привлекло внимание.

Басов, в частности, упомянул, что приспособил для себя такую компьютерную программку, как фоторобот. Простенькая такая, шароварная, вы таких встречали десятки. Ими пользуются парикмахеры, макияжницы, дизайнеры одежды и полицейские. Великая польза от такой программы в том, что все мы в крупном произведении вынуждены создавать десятки персов с отличающейся внешностью, одеждой, особыми приметами. Я, к примеру, рисовал на листочке и держал слева от компа, чтобы не перепутать, у кого глаза синие, у кого карие. И чтоб красивый и выразительный шрам оставался на одном и том же месте, а не бегал по всей морде лица. Как делал уже три десятка лет. А тут такая подсказка!

Я считал себя продвинутым юзером, ведь в компизме купил еще двушку в 1990-м, команды тогда писали в ДОСе, программу Питера Нортона приняли на «ура», никаких форточек и в помине не было, все новинки хватал на лету и юзил, а тут вдруг такой облом, прогресса не заметил!

Так что этот метод, метод Николая Басова, тут же принял как новый и нужный инструмент. Принял с благодарностью, хотя, повторяю – не надоело? – у меня к тому времени было издано свыше тридцати романов, все – успешные, мог бы замкнуться в своих собственных приемах. Но это то же самое, что не стал бы пользоваться телевизором и холодильником, ибо в моей молодости их не существовало. Так что если даже я, старый крокодил, продолжаю учиться, вам тем более не зазорно :-).

Используйте все литературные приемы и все технологические новинки, которые сумеете освоить.

Одна из легенд литературного мира…

Одна из легенд окололитературного мира, что достаточно написать десяток книг, а потом издательства и тем более читающие принимают написанное таким автором уже, так сказать, автоматом. Глотают, как утки, не прожевывая. Это, конечно, фигня, но она может помочь автору на первых порах по принципу: вот взберусь на эту горку, а потом можно уже на саночки и – само покатит!

На самом же деле после той горки открывается другая, еще выше :-). Читатели начинают ревниво присматриваться: а не халтурит ли? Что-то слишком много книг выпустил… Да и не по одной в год, «как принято», а по три, гад, шмаляет. Это знаю не понаслышке! Для тех, кто в танке, повторяю, у меня здесь не теоретические изыскания и умствования, а опыт написания и издания тридцати успешных книг. Я знаю, как говорит Майкл Хаммер, что я го­ворю :-).

Да и сам автор, если не полный идиот, с каждой следующей книгой относится к написанному все строже. Ведь знает же, что с выходом в продажу вот щас начнется: а не сдулся ли этот мыльный пузырь, а не начал ли штамповать поделки, а не работают ли на него негры?

Утверждаю на основании многолетнего опыта: с каждой новой книгой отношение читающих все строже! Это не говоря уже о том, что сам стараешься не покидать высот, уже достигнутых. Выше – да, но опускать планку – ни-ни!

Так что готовьтесь вкалывать и потом, когда вас назовут Первым, Единственным, Неповторимым.

Писатель никогда не расслабляется. Путь всегда только один: выше и выше. А рюкзак все тяжелее.

Есть ли ориентиры в нашем литературном мире?

Правда, когда указываешь на тиражи, как на самый точный рейтинг, тут же кто-то из юных остроумцев – юных разумом, возраст может быть любой – ехидно укажет, что у телепередачи «Дог-шоу» аудитория еще больше, а уж у порносайтов так ваще!.. Обычно такого убийственного довода им достаточно, чтобы ощутить себя победителями. Как и подобным им юным разумом.

Да и всем нам зачастую бывает достаточно, ибо в обыденной жизни часто ориентируемся на меткое и остроумное высказывание, пусть и неверное по сути, а не на правильное и скучное. Тем самым, кстати, объясняется обилие во всех средствах информации дядей в коротких штанишках юмористов: нам приятнее их слушать, чем уныло-правильное «мойте руки перед едой» или «два, умноженное на два, равняется четырем».

Однако, как уже знаем, остроумие и умие между собой имеют мало общего. Так и в данном случае, нельзя сравнивать ананас с отверткой, а компьютер с хореем. Если сравнить одно дог-шоу с другим, то увидим, какое выше по классу. Кто походил по порносайтам, а кто из нас не ходил – назову брехлом, тот с уверенностью скажет, какой из них интереснее, где больше матерьяла, где вымя больше, а жопы толще.

Книги сравнивают даже не с другими книгами, ведь глупо сравнивать тиражи поэтов с тиражами детективщиков, но обязательно в своей узкой категории. К примеру, романы фантастов с другими романами других фантастов. Да еще делим на одинаковые поджанры или даже темы: фэнтези с фэнтези, космическую с космическими и так далее. Вот здесь уже не отгавкаешься остроумными ответами и прыжками в сторону: тиражи – показатель интересности текста. Аудитория, кстати, читающих фантастику не такая уж и недоразвитая, чтобы не отличить слабую вещь от сильной.

Обилие статей о творчестве такого-то автора и выступления самого этого автора по жвачнику, скажем честно, это в первую очередь, а зачастую и в единственную, – фактор не литературный. Т.е. автор проявляет ум, талант, изобретательность и сноровку в областях, которые к творчеству отношения не имеют. Как и к качеству текста.

Помню, я подписался на газету «Книжное обозрение» в 1966 году, с момента первых номеров, и выписывал до последних лет. Отказался же от подписки, когда увидел, что вовсю пропагандируются какие-то мутные типы с дурацкими текстами. Малограмотным текстам отведены даже не полосы, а целые страницы, даются пространные интервью с этими «авторами», помещены огромные портреты… Потом, ессно, эти гениальнейшие авторы куда-то незаметно исчезают. И так повторяется из года в год. Нет, то было не на «правах рекламы», это именно мнение авторитетной в далеком прошлом газеты.

Потом как-то вышел юбилейный номер с портретами и должностями всего коллектива, все стало ясно. Мальчишки, все до одного! Мальчишки и девчонки, у которых есть ярко выраженные симпатии и антипатии, из-за чего «своих» авторов надо пропихивать и давать им рекламу, других замалчивать. Куда уж тут до объективности, до информативности, до обозрения книг!

Вот и получается, что в газетах взахлеб пишут об одних, а народ читает других. Премии и литературные награды с помпой вручают опять же одним, но читающая аудитория денежки расходует на других. Снова, как при советской власти…

И не оспаривай глупца. Или больно ловкого дядю.

Еще одна из легенд для нищих духом

Люди очень слабые и по большей части вообще никчемненькие будут убеждать вас, что без раскрутки в нашем литературном мире невозможно никуда пробиться, невозможно стать популярным и даже просто замеченным. Таким охотно поддакивают такие же никчемненькие, а так как их много и к тому же именно они проявляют просто а-агромную активность в различных интернетовских литературных форумах, то у вас в самом деле может создаться впечатление, что да, невозможно. Или хотя бы очень трудно.

Фигня!.. Бред сивой кобылы. Мои книги, к примеру, никто никогда не раскручивал. А их уже тридцать романов! До сих пор я не дал ни одного интервью. Ни в газете, ни по телевидению, ни даже в Интернете. Издательство тоже, по моей просьбе, нигде не рассказывало, что вот он – новый гений, читайте только его! Или хотя бы просто читайте.

Уверяю вас, достаточно просто написать хорошую книгу, чтобы ее заметил любой редактор даже самой скверной квалификации. Ее издадут, ибо хорошо написанная книга обязательно найдет своих читателей, а издатель получит прибыль.

Поэтому эта книга – сборник инструкций или приемов, как создать такие тексты, а не о том, как без мыла влезть в издательство и протолкнуть свой шадевр. Ведь даже если удастся маневр по проталкиванию слабой вещи и даже если удастся с помощью рекламы заставить человека на улице купить эту книгу, то он запомнит имя автора, еще как запомнит! И вторую не купит ни за какие пряники, даже если в самом деле вторая окажется удачной.

Еще раз: не ищите окольных путей. Не ищите! Не ищите!!!

И опять проклятая проблема выбора!

И напоследок. Какой дорогой пойти? Дело в том, что в литературе, как и везде в жизни, есть два пути: творить, как надо, или творить, чтобы ужиться в обществе. Понятно, что первых находятся сотые доли процента, а вот абсолютное большинство писателей, как и вообще деятелей искусства, науки и пр., пр., – стараются прежде всего отыскать хлебное место в этой непростой жизни.

Посмотрите по сторонам, пробегите взглядом по книжному прилавку. Включите телевизор и посмотрите на лица деятелей искусства, что мелькают там. Они устроились в жизни. Говорят и пишут то, что нужно обществу… нет, то, что общество готово глотать именно в этот отрезок времени, а он может быть длинным, т.е. «на наш век хватит».

Обычно эти люди «стоят на страже культуры», защищают язык от посягательств, памятники старины от всяких новинок, культуру от бескультурья и т.д., ибо это гарантирует поддержку «мировой общественности и общекультурных ценностей» в вашем же лице, ибо кто рискнет возразить человеку, который громогласно вещает, что культуру нужно охранять, а Бунин велик, как никто и никогда, и что никогда никто его не перепоет?

Однако же в литературе, как и в спорте, можно нацелиться на олимпийскую медаль, а можно выбрать цель и попроще. Для тех, кто чувствует в себе мощь, все же рискну посоветовать попытаться. Ведь отказаться от штурма самой высокой горы и перенацелиться на помельче успеете всегда. Понятно же, что девушка ждет от вас немедленных результатов, так хочется похвастаться! А если еще и жена упрекнет: ну когда же, вот NN уже на «мерсе» на свою виллу ездит… Да, этот NN не стал рисковать, он сразу решил устроиться. Вам же, если замахнулись на большое, устроиться не так уж и просто.

Большое, если действительно большое, это всегда настолько свежее и революционное, что даже друзья ваши вас не поймут. Вы должны опередить этот мир настолько, что ваши взгляды, речи, идеи вызовут недоумение, насмешку, ехидные комментарии знатоков, а вы долго походите в придурках, прежде чем одержите победу, и тогда подростки скажут в удивлении: из-за чего копья ломали? Конечно же, это так!

И еще. В один ряд с Шекспиром, Толстым, Буниным и пр. гигантами прошлых веков может встать только тот – и никто другой! – кто берется их превзойти, превзойти на корпус или на порядок, писать намного-намного лучше. Но нет шансов у тех, кто считает их вещи неподражаемыми, непревзойденными. Этот человечек сам ставит себе ограничения, и он уже никогда-никогда не рискнет превзойти их рекорды. А само оно, знаете ли, как-то нигде и ни в чем не получается.

…соревнуясь с Коперником, а не с мужем Марь Иванны!

Что необходимо человеку, чтобы стать писателем?

Следует учесть, что человек читающий… пусть даже потребляющий детективчики самого низкого пошиба… все же по интеллектуальному уровню выше человека… смотрящего фильмы. Даже элитарные… высокие… интеллектуальные и так далее.

Читающий сам создает для себя фильм. И сколько бы человек ни прочли одну и ту же книжку… столько разных фильмов они и создадут в своем воображении. Раскрывая книгу… мы видим белый лист с разбросанными по нему закорючками. А в мозгу происходит колоссальнейшая работа по перекодировке этих символов в зрительные образы. Мозг включается и работает мощно… во всю силу… развиваясь и накачивая извилины.

А в кино или на телеэкране подается уже готовая картинка. Кем-то приготовленная… разжеванная. И все до единого зрители видят одно и то же. Бездумно. Мозг не работает. Он только потребляет. Готовое. Это не комплимент пишущим, на фиг я буду перед вами расшаркиваться, а предостережение – мы готовимся воздействовать на человека, интеллектуально более развитого, чем киноман или баймер. Исключения не в счет, я говорю об общей массе.

Об общей массе, а в массе даже самый тупой качок, читая желтый боевик про очередную банду, сам для себя создает длинный и красочный фильм. Другой качок, глотая эту же дрянь, создает для себя совсем иной фильм. Если первый, наткнувшись на фразу «Вошла очень красивая девушка», видит перед собой длинноногую блондинку с двумя прыщиками спереди, то второй видит коротконогую толстушку восточного типа, с широкой задницей и выменем до пояса.

Учитывая, что в их мозгах, треща от непосильной натуги, жернова все же двигаются, мы должны расположить эти кодовые значки, именуемые буквами, так, чтобы даже самые тупые увидели картинки. Лучше – двигающиеся, так называемые motion picture, и, кроме того, чтобы там еще слышался топот, визг тормозов и прочие звуки, а сверх всего – запахи, которые не скоро появятся в кино. Это, так сказать, программа-минимум. Заставить читающего увидеть то, что видите для него вы.

А уже потом включается более сложная программа: заставить читающего проникнуться вашими мыслями, идеями, бросить его бить не правых, а левых, или наоборот – не важно. Или послать на уборку улиц, что, понятно, заставить сделать куда труднее, чем бросить с вилами наперерез на красных или белых. А для исполнения всех этих грандиозных задач и планов надо всего лишь правильно расставить буквы.

Трудная задача, но все-таки простая и посильная: правильно расставить буквы.

А какими качествами должен обладать будущий писатель?

Первое, что необходимо будущему писателю, – это несокрушимая уверенность, самоуверенность, вплоть до наглости! Понятно, вряд ли такую черту характера обязательно выявлять на людях, не оценят, сволочи, но быть уверенным в себе на все сто и больше – необходимо, архиважно, как говорил основатель самого удивительного государства на Земле.

И полагать искренне и железобетонно, что если не сегодня к вечеру, то уж завтра точно соберете урожай нобелевок. К концу недели можно будет ходить по центральной площади, где рядком ваши памятники в рост статуи Свободы, а женщины начнут срывать чепчики и бросаться под ваш «Роллс-Ройс».

Зачем наглость? А иначе не получится! Человек с нормальной психикой привык два раза в месяц получать зарплату. Хоть маленькую, но регулярно. Хоть плохо работать, хоть терпимо, но все равно получать. Не зарабатывать, а именно получать. Мол, мне дают зарплату за то, что хожу на работу. А если еще и работаю, то премию. Даже теперь, в эпоху рынка.

А писатель? Первый барьер у писателя, как и художника, – получится или не получится нечто годное для продажи? Нормальный человек откажется сразу: полгода писать, горбиться над клавиатурой, а вдруг да придется бросить на полдороге? И все уже сделанное коту под хвост? Да ни за что! На службе зарплата или жалованье все-таки дважды в месяц. Нормальный человек привык за каждое шевеление пальцем получать денежку. А у наглого да самоуверенного никаких сомнений: получится, да еще как! Еще и медалями обвешают!

Затем после долгих трудов на горизонте грозно встает другой барьер: возьмут в издательстве или не возьмут?.. И даже когда взят и этот барьер, а он непростой, то страшненькие вопросы все лезут и лезут, как тараканы от нехороших соседей: заплатят или не заплатят? А вдруг просто возьмут ваш бесценный труд и напечатают, гады, под своей фамилией?..

Человек нормальный просто не рискнет даже начинать при таких условиях. А наглый говорит уверенно: получится, возьмут, не сопрут, заплатят, да еще много и сразу! Из этих ненормальных, понятно, 99% отсеется, все это знают, но все-таки каждый из вас уверен, что отсеются другие, а именно вы будете тем, кто выживет и соберет все пряники.

Так что о талантах, вдохновении, озарениях и прочих туманных материях здесь, в моей книге, искать не стоит. То показуха для того, чтобы легче снимать красивых дур, да и отвязываться от них проще, ссылаясь на некий зов. Это лекция профессионала для тех, кто хочет стать профессионалом. И жить исключительно на гонорары.

Человек с нормальной психикой привык два раза в месяц получать зарплату. Хоть маленькую, но регулярно. Хоть плохо работать, хоть терпимо, но все равно получать. Не зарабатывать, а именно получать.

Вы же будете именно зарабатывать!

О тех, кому судьба «помогла»…

Еще желательно, хоть и не обязательно до зарезу, чтобы автору отпилили ноги, перебили позвоночник или хотя бы выбили глаз. Словом, любое уродство приветствуется, ибо тогда жизненная мощь, что идет в кулаки и ниже, намного ниже, вынужденно сублимируется в духовную энергию.

К примеру, когда двум крутым рыцарям в битвах отрубили: одному – руку, другому – ногу, то, не в состоянии работать мечами, волей-неволей заработали головами. Которые, естественно, были без надобности молодым и красивым. В результате один после неудачных попыток писать стихи, рассказики сотворил роман «Дон Кихот», а второй, которому ногу, после неудачных попыток писать стихи и рассказики создал особый рыцарский орден монашеского типа, члены которого не носили ряс. Их целью было создание нового справедливого общества, девизом которого стало «Великая цель оправдывает любые средства» или «Все средства хороши для достижения великой цели», а личным девизом этого рыцаря стало: «Штиль хуже самой страшной бури». Грамотные уже догадались, кто этот буревестник революции и что за коммунизм он строил.

Эрудированный человек может вспомнить бравого комсомольца, который, если бы ему не перебили хребет, стал бы в лучшем случае заурядным секретарем комсомола или даже райкома партии, а прикованнопостельный написал «Как закалялась сталь»! К слову, среди членов Союза писателей как нигде: безногих, безруких, слепых, прикованных к постели…

Если у вас все цело, это хуже, но не безнадежно. Ведь могут быть еще спасительные комплексы, которые никому не видны, но вы чувствуете себя не совсем полноценным и стараетесь стать еще круче, а литература как раз тот спортивный зал, где совершенствоваться можно до бесконечности.

Но даже если вы красавец и атлет, но ведь не все женщины мира ваши? Где-то в Австралии о вас не знают, как обидно, хоть топись с горя, а если написать потрясную книгу, то и оттуда прибегут бросаться под ваш автомобиль, а мисс Вселенная будет добиваться вашего внимания. К тому же писательство дает редчайшую и соблазнительную возможность одним прыжком достичь золотой медали. Кому нужны смешные литературные институты, кандидатские, докторские, звания академиков, когда только под старость получаешь возможность научного творчества… А так: умеешь читать? Хотя бы по складам? Значит, уже можешь и писать.

Конечно, это выглядит жестоко, но зажатый и закомплексованный человек быстрее станет писателем, чем самоуверенный здоровяк-красавец! Разве что у красавца свои кошмары…

И третье – самое важное – условие для успешного литературного творчества

Третье необходимое условие – сжечь мосты за спиной. Чтобы отступать уже некуда. Тот же нормальный человек после двух-трех неудачных попыток махнет рукой и скажет: зачем стучаться, когда не открывают? Сколько усилий пропало зазря… А тут у меня зарплата идет себе и идет. А вечера, вместо того чтобы горбиться над клавой, можно провести с очень раскрепощенными и без всяких комплексов…

Зато тот, у кого работа дрянь – ну, не хотел я оставаться литейщиком, как настойчиво советовали критики и доброжелатели, не хотел! – тому отступать некуда. Тот будет ломиться, накачивать мышцы, совершенствоваться, и… победа придет! То есть, объясняю на пальцах, очень желательно, чтобы работа у вас была дрянь. Ну, скажем, вы дворник, а вам жаждется стать старшим дворником. Или вы вице-президент компании, а вам не жить без полного президентства, но это не светит, не светит: у президента подрастают детки… Один путь – в писатели. Туда ведь можно одинаково с любой должности.

Вы же видите, и наш президент страны, который самое Красное Солнышко, и Маша Левински одинаково берутся писать книги! А этот мой труд можно рассматривать как краткую инструкцию по быстрой переквалификации с низших должностей: президент – слуга народа, в высшие: писатель – властитель дум и судеб.

Для тех, кто в танке, напоминаю, что, когда речь заходит о скрипке или рояле, никто вроде бы не отрицает необходимости таланта, хоть никто не знает, что это, но принято так говорить, вот и говорят. Комильфо, как говорят грамотные. В то же время всякому ясно, что надо играть гаммы, развивать пальцы, тренироваться или хотя бы выучить, какая клавиша пищит, а какая рычит. Но когда речь о литературе, то всяк уверяет, что надобен-с талант, талант! О мастерстве ни слова, о профессионализме – молчок, о литературных приемах – ни гугу, ни кукареку. Только талант, талант, талант-с!

На этом заблуждении крылья как раз и горят. Написать роман может действительно всякий. Даже президент лично, без специально созданного для этого случая Всероссийского Центра по Написанию Для Президента Книги. Даже издать на свои деньги. Толстый романище, в яркой обложке, с золотым тиснением. С голыми бабами или без, с виньетками. С серпом и молотом или орлом-мутантом. С золотым обрезом, если вы всего лишь директор банка или президент страны, а хочется выйти в писатели. Только читать такой роман сможет разве что сам автор. Он в диком восторге, он искренне не понимает, почему эти все двуногие идиоты плюются, не понимают в искусстве, ­гады.

Секрет прост. Пишущему, напоминаю, нужно всего-то расставить на листе бумаги условные значки. Их что-то около тридцати, точно не помню, плюс-минус пять, только и всего. А мозг читающего трещит от нагрузки, человек начинает видеть фрэймы, образы, картины. У него учащается сердцебиение, он задерживает дыхание, смеется, плачет, а со стороны вроде бы просто таращится на лист бумаги с ровными рядами довольно простеньких значков… Да, но смеется и плачет, если написано профессионально.

Если же нет, человек видит как раз значки на листе бумаги. А сама перекодировка идет только в мозгу счастливого автора: смотрит на свои значки и добавляет мысленно то, что не сумел выложить на бумаге. И негодует на идиотов, что не понимают его великое творение.

По одному и тому же вопросу, сказал Честерфилд, автор знаменитых поучений сыну, каждому здравомыслящему человеку приходят в голову примерно одни и те же соображения, и лишь та форма, в которую они облечены, вызывает внимание и восхищение слушателей.

Итак, это запишите, это помните: сжечь мосты! Чтобы отступать некуда.

Немного по технике работы

Если же кто-то и готов какое-то время поучиться (уже обжигался в редакциях), скрепя сердце и скривив морду, то не иначе как открывай ему «тайны творчества», «тайны профессии», чтоб вот сразу раз-два и в дамки! Т.е. указал ему еще на пару талантов, которые у него есть, но ими не пользуется, как гранатометом, что болтается за спиной.

А когда начинаешь говорить, что надо учиться, то сразу морды скучнеют, сереют, в глазках – океан презрения. Мы, мол, таланты, а ты – серость. Ишь, учить вздумал! А чего пришли? Да просто посмотреть, как тут дураков серых учат. А мы нет, мы не учиться, мы только малость послушать…

Так вот слушайте. Учиться вам все равно придется. Много, очень много. Гораздо больше, чем на рядового инженера. Так что если хотите творить без обучения профессии, то вот вам тачка об одном колесе и ведите этот экипаж. Или вот лопата в руки и – копать от забора и до обеда. Да и то будет короткий инструктаж по технике безопасности, чтобы лопатой в носу не ковыряли.

Учиться писать надо, зато никто вашу учебу не контролирует. Вы можете работать над текстом двадцать четыре часа в сутки, а потом стремительно взлететь на самую вершину, обгоняя тех, кто бережет здоровье.

О литературных приемах

Итак, начнем о том, как правильно располагать эти самые значки! Вообще-то автор выступает в роли того мудрого раввина, которого в разгар поста застукали с голыми бабами в бане, когда закусывал вино свининой и орал похабные песни: друзья, делайте, как я говорю, а не как поступаю!

Да, из-за коммерческих соображений, да и из желания успеть опубликовать начатое годы тому, автор порой выпускает роман… ну, мягко говоря, который мог бы улучшить. Тем более что знает как. Но вы-то не связаны ни сроками выпуска, ни возрастом! Можете выстроить книгу совершенной, вычистить все шероховатости, а все алмазики превратить в бриллианты! И взять разом всех баб, все ордена и премии!.. Итак, начинаем книгу о литературных приемах…

Я прекрасно понимаю, что, когда говорю, что надо писать лучше, а не искать способы, как пробиться да раскрутиться, я тем самым смертельно обижаю огромную толпу одинаковых молодых и не очень, но одинаково самолюбивых авторов. Ведь когда они говорят о необходимости раскрутки, то тем самым утверждают, что их вещи уже безукоризненны.

Что совершенствовать уже нечего, осталось только прямо в печатный станок… но туда, увы, надо пробиваться!.. А если удается пробиться… чаще всего – за счет автора, то все равно обязательна и необходимейша раскрутка, а то ведь гады-читатели не понимают своего счастья, не покупают, не читают! А если читают, то плюются и обещают следующую не покупать. Вот и нужна раскрутка, чтобы убедить их в необходимости сменить вкусы и взгляды. А то и пол.

Для того чтобы последовать моему скучному совету продолжать совершенствовать свою вещь, сперва надо признаться, что эта вещь недостаточно совершенна. Да есть ли на свете такой автор, который в этом признается? Не вам, лицемерно, а себе, любимому? Уж он-то знает, что пишет лучше всех, а все остальные – дураки, ничего не понимают!

Прозрение у нормального автора наступает обычно через несколько лет, когда случайно натыкается на старую рукопись. Вот теперь замечает массу не только ляпов, но и упущенных возможностей выстроить сюжет, добавить красок, эмоций, сделать героев умнее, интереснее.

Правда, у многих это прозрение не наступает вовсе, но то уже клиника, о них не говорим. А вот тем, которые к этим же мыслям придут через семь-десять лет, хотелось бы как-то помочь, ускорить их созревание. Переход из гусеницы в куколку, а из куколки – в крылатое имаго. Только для этого я и написал эту книгу. Ведь я сам терял годы на тупиковые дороги…

Если вы еще не дошли сами до открытия каких-то литприемов, то просто поверьте профессионалу, что они – есть. И что помогут сделать вашу рукопись лучше.

Читатель должен видеть себя, любимого

Читатель хочет сопереживать. Потому главного героя надо наделить либо теми качествами, которые есть у самого читателя, либо же, что намного действеннее, теми, которые он хотел бы иметь. Особенно это удобно в фантастике и фэнтези. Там автор наделяет героя способностью читать мысли, сверхсилой, неуязвимостью или еще чем-то, а то и всем сразу, затем выпускает в мир удивлять соседей и соседскую Люську, что до этого дня не обращала на него внимания.

Когда все эти приемы перепробованы, автор идет и на такое: герой, оказывается, сам того не подозревая, является потомком древних королей, магов, императоров Звездных королевств, или же у него оказывается древняя карта с указанием острова, планеты и прочих сокровищ. Но тот период прошел, ибо рядовой читатель все же предпочитает узнавать себя, любимого.

И вот тут и начинается та тихая деградация, когда приходится создавать Бивиса, чтобы читатель узнал себя, любимого и прекрасного. Сейчас, когда производство бумажных книг стремительно сокращается, а в прошлом году ВПЕРВЫЕ компьютерных игр было продано больше, чем книг…

Основы творчества не в том, какими значками у вас вызывают необходимое сопереживание. Это могут быть вообще звуки, краски или запахи. А я даю только основы! К примеру, отвага для пишущего, о которой я уже говорил выше, та же самая и для рисующего, музицирующего и вообще творящего, что имеет право, как я уже говорил, переходить в наглость, заключается еще в одной особенности нашей психики… Фу, какая длинная фраза, едва закончил. И не уверен, что правильно. Во всяком случае, писать так нельзя. То, что я сказал, нельзя промотать взад и вычистить, а вот что написано…

Словом, всегда о любом начинании проще говорить: нет, не получится, ничего не выйдет. Говорящий такое в девяти случаях из десяти оказывается прав. И выглядит лучше, интеллигентнее, говорит готовыми обкатанными фразами. Без труда побеждает в спорах.

Новатору еще надо суметь оформить в слова свою зыбкую идею, как-то объяснить себе и другим, а у оппонента наготове масса блестящих и остроумных доводов против. Он легко и под смех окружающих разобьет в пух и прах несчастного, вздумавшего создавать свою теорию, религию, нового литературного героя, иной взгляд на компьютерные игры, взаимоотношения полов.

Конечно, эти девять из десяти никогда ничего не создают и не творят, но они и никогда – почти никогда – не ошибаются! И потому выглядят правильно, респектабельно, с ними хорошо общаться, они не надерзят, как эти молодые гении, они воспитанны и обходительны.

Не подстраивайтесь под общее мнение, не подстраивайтесь! Большинство всегда не право.

Нижнюю челюсть вперед, только вы правы!

Массовый человек идеален для любого общества. Он правилен! Он живет главенствующей идеей. Сегодня сказали, к примеру, что антисемитизм – это нехорошо, этот человечек всюду говорит, как свое собственное мнение, что антисемитизм – это нехорошо. Скажи завтра так же авторитетно, что жидов надо всех извести, он тут же пойдет точить нож. Особенно если скажет не правительство, кто ему верит, а импозантный член академий, искусствовед с благородным усталым взором и красивой седой гривой до плеч. А вы уверены, что не скажет?

Не бойтесь проигрывать в спорах тем, эрудированным. За ними в самом деле огромный пласт мировой культуры. С вами через их вообще-то тупые болванки тел говорят величайшие мыслители как позапропрошлого века, так и того, только что стал прошлым! С ними спорить трудно. Но… нужно. Они то, на чем цивилизация стоит, а вы те, кому эту махину тащить дальше.

Был красивый и просвещенный Рим, изысканный город юристов, поэтов, драматургов, скульпторов. Могучая римская армия. Образованные люди спорили о форме ушей нимф, предавались изысканнейшим плотским утехам… Но откуда-то среди них появились ужасные, невежественные, неграмотные, грубые первохристиане. Тупые. Не один из десяти, а куда меньше. Всегда проигрывали в спорах с образованнейшими римлянами, которые знали и поэзию, и философию, и языки и отличались широтой взглядов… И все-таки эти новые разрушили могучую и незыблемую Римскую империю! И создали свою цивилизацию. Ломайте и вы этот старый, дряхлый мир. Вы – ростки нового.

А к этому необходимому вступлению – чисто технические рычаги. Запишите себе крупными буквами: любой материал сдается! То есть сейчас перед вами толпятся идеи, целое стадо. Все сразу не реализовать. Надо выбирать, какие сейчас, какие на потом. Любой нормальный человек хватает ту идею, которую уже видит, как воплотить быстро и неплохо. Но вы – ненормальные.

Для тех, кто в танке, напоминаю, что такое норма: это слесарь-водопроводчик, академик, литературный критик, банкир, президент страны – уровень одинаков, разница только в образовании и захваченной должности.

Для повторения:

1. Снимать с дерева табличку «Дерево».
2. Смысловое слово ставится в конце фразы.
3. Любой материал сдается.

А все-таки, с чего лучше начинать?

Вы должны выбирать ту дерзкую и злую идею, которая перевернет мир. Правда, неизвестно, как к ней подступиться, в то же время понятно, как быстренько создать целый фантастический мир, придумать новую форму ушей для эльфов, вооружить хорошо сбалансированными мечами и обучить восточному единоборству сунь-хунь-в-чай с элементами школы вынь-су-хим… Да черт с той дивизией пишущих, что шагают с вами не в ногу! Да и вообще, почему писатели должны ходить в ногу? Да еще строем? Если в ногу, то ясно, что за писатели. Если строем, то еще виднее! А они еще и сомкнутым строем дружно встречают, выставив штыки, всякого непохожего. Ну, тут уж все яснее ясного. Еще раз: любой материал сдается!

Если упорно думать именно над этой труднейшей идеей, то придут и образы, и новые герои, и краски, и способы, как воплотить в ткань ярко и необычно. И тогда ваша работа будет не просто выгодно выделяться среди тех, которые писались легко. Что пишется легко, то читается трудно. Хотя иной раз публикуется… Главное – ваша работа запомнится. О ней пойдут споры, как о взорвавшейся бомбе. И, может быть, в самом деле перевернет мир!

Для повторения:

1. Снимать с дерева табличку «Дерево».
2. Смысловое слово ставится в конце фразы.
3. Любой материал сдается.
4. Что пишется легко, то читается трудно.

Что пишется легко, то читается трудно.

Крайне важно!!!

Надо еще коснуться важнейшей особенности нашей психики. Увы, наша память отбирает для запоминания не умное, а почему-то эмоциональное.

Во времена Гомера были певцы поумнее, во времена Шекспира драматурги умели сочинять вообще мудрые и нравоучительные пьесы, но память человеческая удержала «Илиаду», где в десятилетней войне погибли почти все троянские герои и все греческие, уцелевший Одиссей добирался домой десять лет, а на родине застал разграбленный дом и бесчинствующих гостей, у Шекспира в «Гамлете» финальная сцена завалена трупами, Ромео и Джульетта мрут, Отелло удавливает Дездемону, король Лир мрет, предварительно в жутких страданиях кукукнувшись…

Увы, обезьяны мы или просто варвары, но умное ­воспринимаем, когда либо завернуто в кровавый клубок убийств, либо в виде топора, подвешенного на ременной петле под пальто. Если встретим на улице дикаря в звериной шкуре, декламирующего стишок, то запомним больше строф, чем если бы этот же стишок декламировал привычный сутулый очкарик. Да еще бородатый.

Умничать надо так, чтобы слушали.

Не ловитесь на крючок ложной революцьенности

Итак, для ударного романа, который привлечет внимание, обязательны… или крайне желательны новые темы и новые идеи. Только не спешите тут же воплощать в значки на экране компа то, что покажется новым. Мы все живем в одном мире, едим тот же хлеб, слушаем одни и те же новости и обычно мыслим одинаковыми стереотипами, алгоритмиками. То, что кажется на первый взгляд революционной, только что пришедшей в голову, ошеломляюще новой мыслью, скорее всего, пришло еще в три-пять тысяч голов. А к вечеру таких наберется намного больше…

Да и те, что покажутся в самом деле новыми, надо рассматривать очень внимательно. Сверхмодная ныне тема Добра и Зла, где Добро уже не Добро, а Зло так и не Зло вовсе, – это не новая революционная идея. Наемный убийца-киллер, который шествует по экранам и страницам романов, – это все-таки не герой, в какой костюм от Версаче его ни обряди и какую бы блондинку ни дай охранять. Это вызов канонам – верно. Вызов из того ряда, когда соревнуются, кто на званом обеде у королевы громче испортит воздух.

В этом ряду впереди даже не медлительная литература, а компьютерные игры. Если пару лет тому еще был выбор, за кого воевать: за красных или за белых, то сейчас предлагается только один путь: дави всех пешеходов и разбивай встречные машины, стань чудовищем и убивай рыцарей, стань рэкетиром, грабь и убивай мелких предпринимателей, подкупай полицию, создавай гангстерскую империю…

Сейчас, когда почти всё тупое стадо баранов покорно перешло на сторону Зла, надо иметь отвагу, чтобы воевать за Добро!.. Только надо это делать иначе, чем отцы-деды. Чтобы это сегодняшнее стадо видело в вас не вчерашний день, а завтрашний.

Сегодняшние герои: киллеры и проститутки – всего лишь больной вывих больного общества. Но оно выздоровеет. И где будут ваши книги?

Женщина в произведении. Какова ее роль?

Почти все самые заметные произведения построены на любви или на интригах с участием женщин. Но если раньше женщины махали белым платочком вослед отъезжающему герою, а потом сидели у окошка и ждали, когда вернется со щитом и увезет, то теперь, как известно, и ногой нас, мужчин, с тройного разворота в челюсть, и режут, и давят, и шеи ломают, и всячески нас побеждают, вяжут в полон. Хорошо хоть, уже додумались насиловать по праву победителей…

Сами видите по прилавкам и развалам пиратского Интернета, как много подобных шадевров. Однако вы пишете или намереваетесь писать настоящие романы. А женские, как известно, не совсем настоящие. Наверное, как раз потому, что женские. Словом, если в женских романах женщина – супергерой, который с тройного поворота и так далее, то в настоящих романах женщина… боюсь и вышептать, лучше приведу слова великого Тургенева, который известен столь замечательными женскими образами, что в обиход вошел даже термин «тургеневская девушка»… Женщина – всего лишь функция!

Не бейте меня, эти слова принадлежат Тургеневу, а классиков надобно чтить. Тургенев, надо отдать должное, пользовался женскими образами с холодным мастерством профессионала!

Возьмем его основной роман «Отцы и дети». Там выведен супергерой Базаров, железный человек, врач-хирург, носитель новых идей нигилизма. Отрицающий все и вся. Отвратительный тип, демон разрушения. Всей работой врача-хирурга… бр-р-р-р! всеми поступками и словами типа «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней – работник» утверждает нового человека, социалиста и ни­гилиста, опасного и непонятного старшему поколению. А увидев красавицу, говорит что-то вроде: какое тело, какое роскошное тело… Интересно поглядеть бы на него на анатомическом столе!..

И вот этот несгибаемый и сверхстойкий супермен-нигилист, которого ничто не могло не то что сломить, но даже пошатнуть… ломается, не выдержав испытания именно женщиной. Ломается даже не сам Базаров – он тоже только функция, а с треском рушится сама идея нигилизма, отрицавшего даже любовь.

Итак, в литературе женщина – всего лишь функция! Функция произведения. Холодный профессиональный прием. Прием, позволяющий своего главного героя показать еще и с другой стороны. Ну, как добавочная лампа-подсветка.

Добавим в записную книжку или надпись на стену:

Женщина – всего лишь функция.

Трагизм русской литературы в наше время…

Трагизм русской литературы как раз в том, что она – «духовная пища». Это даже не от православия, мы намного ближе связаны с Востоком, чем с Западом, это от Востока у нас пророческая тема в литературе, поучающая и наставляющая. Это на Востоке бродили по дорогам дервиши, суфии, приобщая народ к духовным ценностям, потом они же бродили по Украине и России, достаточно назвать только знаменитого Сковороду, никакой тебе развлекаловки…

Но вот пал железный занавес, в Россию хлынула эта развлекательная литература. Простой народ, у которого с мышлением туго, вдруг с радостным изумлением увидел, что за океаном живут как раз такие же, как они, там эти простые даже победили, там enterteinment – главное, там чхать хотели на духовную составляющую в любом искусстве, будь это кино, театр или книги.

Наши литераторы оказались на страшном распутье. Писать, как писали, – это не только оказаться на безденежье, писатели привыкли голодать, это признак профессии, даже находят в этом своеобразную гордость, но писать по-старому – это прежде всего оказаться как бы в прошлом, а этого творческие люди вынести не могут.

Но и вдруг начать писать на потребу простого, даже очень простого люда как-то стыдно и позорно. Понятно, свято место пусто не бывает, тут же возникли личности, что принялись стряпать быстро и умело романы по принципу: покупатель всегда прав. Среди них оказались и типы, способные довольно быстро обучиться азам творчества, их книги пошли большими тиражами, их покупали, а интервью с этими «писателями» пошли косяками во всех газетах, по телевидению, по радио.

И еще одно противоречие писателям прежней школы одолеть не удалось. Писать интересно – это как бы угождать быдлу, это позорный майнстрим. Писать умно – получается неинтересно. Но в то же время никто не хочет признать, что майнстримом были и остаются все шедевры прошлых веков: «Илиада», «Одиссея», «Дон Кихот», все мочиловки Шекспира и мучиловки Достоевского, точно так же как из нашего века на «золотую полку» будущих поколений встанут произведения именно из наиболее тиражных изданий.

Но эти эстеты мучаются именно комплексом ущербности. Им хоть в чем-то бы доказать свое превосходство над «массой». Для этого годится вариант, когда нечто графоманское объявляется шедевром, которое «массы никогда не поймут», а вот они, эстеты, о-о-о-о!.. оценили по достоинству. А кто не оценил, тот – тупой, быдло.

Шекспир, Шекспир – его понимали все грузчики и все прачки, заполнявшие скамьи в его театре!

Можно равняться на эстета Васю Пупыркина, взявшего себе имя Гарольда Олдстауна, а можно – на Шекспира. Ваш выбор!

Самый страшный и трудноодолимый противник. Нет, даже враг

В самом начале вам хорошо бы определиться, что вы хотите. Если просто покорябать бумагу, то не требуются не то что мои лекции, но даже правила орфографии ни к чему: вы сами себе любыми понравитесь. Но если хотите печататься и нравиться другим – извольте писать так, чтоб нравилось.

Ведь читателя нельзя заставить читать именно вашу книгу, он волен взять с прилавка любую. И, последнее, если вы намерены своим произведением перевернуть мир, то… надеюсь, вы не эти, как их, культурные и образованные? Хуже того – интеллигенты?

Хотя без культурных и образованных шагу не ступить, однако же самая косная и тупая сила, что тормозит и противодействует любому творчеству, – это культурные, образованные люди! Вы наслушались сказок, что Коперника, Галилея или Ломоносова травили косные малограмотные священники? Да косным и малограмотным все равно: земля квадратная, круглая или плоская, пусть даже на трех китах! Эти тонкости знали только люди культурные, образованные и вообще… интеллигенция того времени.

Именно культурные и образованные люди всегда на­иболее противодействуют любым новшествам, будь это в науке, литературе или политике. «Не культурные» вообще не вмешиваются! Для них там, наверху, лучше знают, как надо, а вот эти культурные и образованные люди своего времени, это культурное большинство как раз и присваивает себе право решать, что именно и как надо. Тем более что во главе этой косности стоит обычно хорошо устроившаяся суперсволочь, которую эти образованные сволочи громко именуют «совестью нации» и умело навязывают это мнение всем.

Разве не проще было бы Копернику или Галилею отстаивать свои убеждения в споре с малокультурным торговцем? Плюс – внутренняя убежденность, что несет свет в этот темный мир! А вот спорить с образованнейшими людьми Европы, которые умно и очень изящно доказывают, что Земля в центре мироздания, – намного сложнее.

Пусть не пугают вас титулы, имена, звания… даже массовость мнения «специалистов». Помните, ковчег построил любитель, профессионалы построили «Титаник».

И еще оппоненты, которых надо учитывать

Как трудно спорить с уставшей от вашей борьбы женой, не понимающей упорства мужа, как тяжко смотреть в глаза голодным детям!

Увы, все так. Но те просто требуют, чтобы вы летали пониже. Там, где больше прокорма. Но эти культурные и образованные, говорю без всяких кавычек, как только возьмете новую тему, идею или создадите новые образы, тут же именно они будут доказывать, что так писать нельзя, а надо писать «как надо». И в качестве примера будут называть хорошие, правильные примеры. Произведения тех самых, на которых точно так же набрасывалось предыдущее поколение этих культурных и образованных, что придерживаются общечеловеческих ценностей.

Обыватель, как и любой животный организм, стремится защитить свой мирок! Инстинктивно. И здесь не спа­сает ни три высших образования, ни принадлежность к элитному миру. Обыватель защищает потому, что чувствует себе угрозу. Угрозу своему уюту. Но обыватель страшен тем, что находит союзника внутри каждого из нас. Каждый из нас в той или иной степени – обыватель.

Обыватель сейчас защищает статус-кво, как и раньше защищал устои той культуры от прихода веры в Христа, от идей Коперника, от генетики и кибернетики. Сейчас защищает от любых посягательств на его «общечеловеческие ценности», ибо уютно устроившегося труса всегда страшит свежий ветер перемен. В нынешнем стабильном обществе потребителей настолько уютно и не дует, что всех этих революционеров, новаторов и бунтарей – прямо щас бы на электрический стул, чтобы не мутили народ, не придумывали новых идей.

Обыватель обычно начитан, в меру консервативен, умело оперирует понятиями гуманизма, культуры, эстетики, заботы о равноправии и политкорректности. Он может долго и со вкусом говорить, что нельзя на методы террористов отвечать методами террористов, нельзя бороться с преступностью ужесточением наказаний!

Конечно, он с удовольствием бы принял введение смертной казни за все и вся, но только так, чтобы правительство ввело его само, «вопреки общественности», за что снова можно бы критиковать до бесконечности.

Вы создаете новый мир своими работами. Потому не оглядывайтесь на старый.

Две большие разницы. Даже очень большие

Давайте наконец проведем четкую грань между писательством и журналистикой. Это две близкие и родственные профессии, их иногда совмещают, хотя редко успешно. Прежде всего потому, что в самой основе этих профессий лежит диаметрально противоположный подход.

Кто-то сказал, что разница между литературой и журналистикой примерно такая же, как между любовью и проституцией. Грубо, конечно, но что делать, сейчас весь мир груб, изящество ушло с веком размахивающих шляпами с перьями мушкетеров, зато сразу бывает видна истина.

Итак, в чем же на самом деле разница? Журналист пишет статьи, очерки, заметки, информашки, даже документальные книги. Основная сфера публикаций – газеты, журналы. Хорошей газетой считается та, которую человек от первой до последней страницы прочитывает за двадцать минут. Великолепной – за пятнадцать. Прочитывает и усваивает массу информации. Запоминает хотя бы до завтра, ибо с утра другие события, другой курс доллара, другие убийства, свадьбы, разводы и скандалы в правительстве. Разве не так? А разные требования диктуют разный стиль.

Журналист обязан избегать яркого языка, великолепно построенных фраз, которыми восторгаемся у Бунина—Набокова—Астафьева. Он обязан писать так, чтобы взгляд бежал по странице быстро, не цепляясь за метафоры, сразу хватал и усваивал информацию, очищенную от шелухи литературного стиля.

Писатель пишет не на один день. Книга не выбрасывается по прочтении, как газета, а в этом случае требования к способу разбрасывания значков по бумаге иные. Первое: писатель обязан писать не информативно, а образно. Если на пальцах, то журналист пишет: «Депутат Зюган рассердился», писатель так не имеет права уже по статусу художника слова. Он пишет что-то вроде: «Депутат Зюган нахмурился»… варианты – «стиснул кулаки», «заскрипел ­зубами», «взревел», «зарычал» и пр., то есть он рисует картинку, а проницательный читатель, которому спешить некуда, хоть с трудом, но все же догадается, что депутат Зюган рассердился. Писатель не напишет: «Депутат Зюган обрадовался», а прибегнет пусть к штампам, но все же образам – «губы раздвинулись в улыбке», «счастливо завизжал», «подпрыгнул», «лихо пригласил всех в депутатский буфет за свой счет» и пр.

Конечно, нужно избегать штампов, всех этих «стиснул кулаки», «заскрипел зубами» и пр., но даже самые убогие штампы и штампики лучше простой информативности журналиста. Они, по крайней мере, говорят о том, что автор смутно догадывается, что нужно сделать, но пока не умеет…

Хотя, с другой стороны, штампы и есть штампы, с ними уважения коллег не приобретешь, но деньгу зашибить можно. Особенно если строгать детективчики или лав стори. Там требования намного ниже, а читатели проще, чем высоколобые эстеты или любители фантастики… О том, как убирать штампы, – позже. Сперва – все еще базовое.

Для запоминания:

Не сообщаете а-ля журналист, что произошло («рассердился», «обрадовался» и пр.), а рисуете («нахмурился», «растянул рот до ушей» и пр.).

Еще раз: сообщение о событии – это журналистика, показ события – литература.

Самое главное в романе. Мера романа – это…

…не виртуозный язык, как вам прожужжали ухи знатоки, а сдвиг характера. То не роман, где герой каким пришел на первую страницу, таким и ушлепал. Это какая-то бесконечная конина или зенина. Герой обязательно, как говорили в старую эпоху, должен «перевоспитаться». В ту или другую сторону. А сдвиг характера отображается и во внешности, герой не только начинает одеваться иначе, он держится иначе, выпрямляет или сутулит спину.

Если он переменил взгляды, а в романе это обязательно, то и в лице появляется нечто иное… Ну, то ли челюсти стиснуты так, что желваки вздулись, то ли взгляд горд и надменен…

При одном развитии герой преодолевает – и нижняя челюсть выдвигается, при другом – скисает, тогда и взгляд долу, и спина горбатится, при третьем – уходит в монахи, а тут надо дать просветление во взоре, а челюсть как бы не замечать вовсе.

Не забудьте записать отдельно и запомнить эту важнейшую истину:

«Мера романа – сдвиг в характере».

Держитесь, держитесь, держитесь…

Писатель – наряду с медициной и политикой – удивительнейшая профессия, в которой все знатоки и умельцы. Вот не подсказывают же токарю, в какую сторону крутить шпиндель и как затягивать суппорт, не советуют банкиру, как лучше провернуть с фьючерсными контрактами, тем более не подсказывают математику, как умножить лямбду на симбду, но писателю…

Лесорубы, инженеры, садоводы, знатоки корабельных узлов, специалисты по оружию, эксперты, политики и умельцы по заточке мечей – все берутся учить, как писать, что писать.

Что делать человеку с нормальной психикой, как выстоять против такого натиска? Ведь многие все-таки ломаются, начинают делать «как правильно», и тогда хана их творчеству, а им – как писателям. Другое дело – люди с неправильной психикой, как, скажем, я, самый умный и замечательный.

Пока не оторвали крылья, я успел взять на вооружение железобетонное, несокрушаемое: «Чуден Днепр при тихой погоде. Редкая птица долетит до середины реки…» И пусть, если хотят, сперва подоказывают не вам, а великому Гоголю, что есть птицы, которые не только долетят до середины, но и кое-как перелетят даже на тот берег! И даже начнут листать справочники о путях миграции птиц на юга. И после того, как им придется признать Гоголя дураком и дебилом, не умеющим писать, я могу скромно встать рядом с Гоголем, Пушкиным и прочими Львами Толстыми, у которых этих поэтических гипербол видимо-невидимо. Становитесь и вы, потеснюсь.

Правда, стоит добавить, что однажды в ходе дискуссии по поводу этой фразы, после веселой пирушки, были высказаны предположения, что гениальный автор сделал ударение не на «птице», а на «редкой» ибо в самом деле, такая редкая птица, как попугай, кое-как дотянет до середины Днепра и склеит ласты, а другая редкая – страус, утопнет еще возле берега. А пингвин или киви не полетят вовсе. Другие справедливо указывали, что великий Гоголь мог иметь в виду, что птица полетит не поперек, а вдоль Днепра, Украина – почти Россия, у нас и мосты строят не поперек, а вдоль, тут уж в самом деле редкая долетит… Словом, в произведениях гениальных классиков в самом деле можно всегда находить что-то новое, неизведанное, глубинное! И прочитывать всякий раз по-новому, доказывая, что раньше писали лутше!

Помню, после первой моей книги, что успела выйти еще до падения режима, один из общих приятелей-книжников, оказавшийся к тому же вторым секретарем обкома комсомола, так представлял меня своим знакомым: смотрите, ведь просто литейщик, а какую сильную книжку написал! Когда он это повторил трижды, я научился поддакивать: да-да, а какую бы книжку написал, если бы захотел, второй секретарь обкома комсомола!

То есть в страстном желании найти ляпы и ткнуть писателя в них носом лежит неосознанное мнение, что, мол, если бы я преодолел свою лень и сел писать, то уж написал бы намного лучше! И пусть этот человек вслух отнекивается, мол, бог таланта не дал, чукча-читатель, а не писатель, но он абсолютно уверен, что смог бы сделать намного лучше. Ведь он в отличие от писателя точно знает, как затачивать мечи, заряжать танк, выращивать грибы…

А мешает стать величайшим писателем только лень. Вообще только она мешает развиться всем нашим уникальным и замечательным талантам, потому в ней признаются все очень охотно… да еще нехватка времени вредит: ведь надо ж и козла забить, и за пивком посидеть, и жвачку для глаз посмотреть, и кости перемыть всем этим политикам, что не умеют руководить, да писателям, что не умеют писать, футболистам, что не умеют играть, певицам, что не умеют петь, а юбки короткие носют.

А попробуйте и вы: «Чуден Днепр при тихой погоде…» Это в самом деле – аргумент! Проверено.

Без чего начинать писать просто нельзя

Что бы и кто бы из великих ни говорил о первостепенности каких-то элементов литературы, но никто не переубедит меня в том, что самое важное для произведения – идея. И хотя слово само по себе за последние семьдесят лет испоганено до такой степени, что назвать кого-то идейным – это оскорбить, но все же произведение, в котором есть идея, – на порядок выше даже самого талантливого, в котором идеи нет.

А таких, на всякий случай добавлю, море. В прошлые века такая литература определялась термином «бытоописательство», а писателей называли «бытоописателями». Ничего обидного в этом нет, то же самое, что фэнтези или сайнс фикшн, которые, к слову о птичках, сейчас почти исключительно бытоописательны, пусть не быт помещиков, а гномов, орков, гоблинов, драконов… зачем, к чему?

Вы же начинайте с подбора, а еще лучше – поиска идеи. А если идея окажется и нова или хотя бы незатерта… Помните, что образы, язык, метафоры и все прочее в литпроизведении не имеют сами по себе никакой цены и должны полностью зависеть от идеи!

Увы, абсолютнейшее большинство авторов начинает процесс писания не с поиска новой оригинальной идеи, а смотрит на материал: из какого я смогу пошить лучше, а из какого хуже? Нет поиска нового материала, новых образов или героев, тем более никто не ищет новую идею, все исходят из принципа: что лучше получается, то и буду делать.

В литературе это почему-то нормально, не вызывает протеста, но сравните с другими профессиями: вот вам предлагают на выбор стать банкиром, или, скажем, чемпионом мира по теннису, или же подсобным рабочим на укладке асфальта на дорогах.

По идее, человек всегда должен выбирать профессию подсобника: ведь на банкира еще учиться надо, это труднее, а вот с лопатой управлюсь хоть щас!

И управляются: прилавки завалены абсолютно одинаковыми произведениями, хотя названия вроде бы разные… ну, сравнительно, не будем очень уж строги, да фамилии авторов отличаются одна от другой по количеству букв и ширине кегля.

Великое правило Лихтенберга: если твое немногое не представляет ничего оригинального, то выскажи его, по крайней мере, оригинально.

Старайтесь начинать с поиска новой идеи. Потом темы. Можно и то и другое сразу.

Жанры, жанры, жанры, поджанры…

Загляните в любую интернетовскую библиотеку, обычно там везде представлен один и тот же набор романов, разбитый на группы:

 

Проза

Боевики, триллеры, детективы (иногда в куче, иногда по отдельным группам)

Ужастики

Эротический

Мелодрама

Научно-фантастический

Фэнтези

Исторический

 

В этих списках нет, но мы для обзора добавим романы производственные, наиболее ярким представителем которых из иностранных авторов был Артур Хейли, у нас авторов было побольше, но сами романы пожиже, что объясняется не слабостью авторов, а суженными возможностями при прошлом строе: этого нельзя, того тоже нельзя… а также романы так называемого главного потока.

В романах главного потока было доведено до абсурда то, что считалось гордостью русской литературы: ее духовность и нравственность. Когда духовность стали насаждать принудительно, это вызывало ответную реакцию отрицания, все мое поколение возненавидело оперы и балеты, потому что, к примеру, мой класс в школе только на «Лебединое озеро» водили восемнадцать раз! А оперные арии звучали по радио с утра до вечера. В остальное время – симфоническая музыка.

Не буду давать советы, какой жанр выбрать или какой из них лучше, какой хуже, не дети, сами понимаете разницу как между боевиком и мелодрамой, так и между историческим и ужастиком. К тому же в любом случае правила к тексту везде одинаковы: надо писать… хорошо! Вот это «как писать хорошо» мы и рассмотрим. А «хорошо» – это прежде всего – правильно.

Что такое правильно в литературном ремесле? Возьмем аналогию с шахматами. Вы знаете, что уже давно исследованы дебюты и эндшпили. Для тех, кто не знает, что это, поясняю: уже несколько веков знают, с каких ходов начинать игру, это и есть шахматный дебют. Если кто-то начнет иначе, это явный новичок, через несколько ходов завалит всю игру, что всегда и случается. Но после дебюта все сложнее и сложнее, а середину игры не знает никто, там-то и разворачиваются основные баталии.

То же самое и в литературе: существует набор правил, которые должен знать и соблюдать любой пишущий. Если он этого не делает, то сразу видно: начинающий, текст слабый, не стоит тратить время на чтение, а если произведение выпущено в бумажном варианте – не стоит тратить деньги на покупку.

Поясняю для ревнителей свободы творчества: его у вас никто не отнимает, это как фигурное катание, составляйте сами любые сложные элементы, но сперва нужно научиться держаться на льду, выполнять простейшие движения и не падать при каждом повороте. А просто уметь читать и печатать буквы – недостаточно.

Вот сейчас может показаться, что знать простейшие правила – это мало, надо знать больше. Скажу честно, и это вам подтвердит любой, более или менее знакомый с литературой, да вы и сами это могли заметить: девяносто девять процентов всех книг, что лежат на прилавках, написаны с полным незнанием этих правил, потому и недотягивают даже до нижесреднего уровня. Просто взять их и привести в соответствие с «правилами дебюта», и уже они поднялись бы до уровня среднего или чуть выше среднего. А это, извините, немало, это резкий скачок в рейтинге, это намного более высокие гонорары, внимание издателей, прессы, читателей.

Хотите совершенствоваться дальше и стать чемпионом? Пжалста, как только дебют освоите, это даст вам место в сотне сильнейших писателей России, ведь там половина таких, что и дебюта не знают, выезжают на случайных открытиях некоторых правил, которые я здесь вываливаю полный мешок, так что после их освоения вы уже сами можете карабкаться в первую тройку лидеров. Для этого есть свои рецепты, они тоже здесь.

Не изобретайте велосипед! Если хотите – усовершенствуйте. Но не изобретайте.

Есть такая преподлейшая ложь…

…запущенная в обращение ворами и плагиаторами. Мало кто догадается с ходу, что речь идет о девяти, кто-то говорит о семи, а кто-то и вовсе о пяти… кто меньше?.. идей, тем, сюжетов в мировой литературе. На самом деле, понятно, этих идей, тем и сюжетов – море, но ведь иному ловкачу проще не мочить ножки, удя рыбку, а втихую воровать уже наловленную из ведерка трудолюбивого рыбака.

Вот и запускает такую сенсационную идею – посмотрите, сколько идиотов ее повторяют! – а сами под ее прикрытием воруют и воруют идеи, темы, сюжеты, образы, а то и внаглую переписывают чуть ли не от и до, меняя только фамилии. Это обыкновенное литературное воровство, красиво называемое плагиатом, что под звучной благородной латынью как бы теряет свою подловатость.

На самом же деле, повторяю для тех, кому надо повторять, а то и тесать кол, таких немало, не морщите нос, тем, идей и сюжетов – море. Бесконечное море!.. Только берите ложку побольше и черпайте. Или ведерко. А на расподлейшую ложь, что идей и сюжетов всего столько-то, просто… не ловитесь. Воры хотят, чтобы воров было больше. Но вы никогда не сможете украсть столько, сколько они, Настоящие Воры. А обвинять в воровстве и указывать пальцами будут как раз на вас.

Да и вообще… воровать нехорошо.

Понимаю, для некоторых небосвод затрещал, вот-вот на голову рухнут хрустальные глыбы. То, что я вот сейчас говорю, вроде бы четко, точно и верно, но с другой стороны – о семи сюжетах говорят такие импозантные и благородные мыслители, с седыми шевелюрами до плеч, с величественными манерами, обладатели громких литературных титулов… и так хочется им верить, ибо они вслух говорят красивым благородным голосом и величественными фразами то, что у каждого человечка на самом дне души, где темно, куда не достигает свет… дескать, можно не трудиться, выискивая новое, его нет, надо брать старое, перелицовывать, ставить свое имя вместо какого-нибудь Тургенева или Дюма, и – дело в шляпе, а гонорар в бумажнике!

Насчет импозантности и благородного облика уже понятно, для успеха дела вор должен выглядеть человеком, заслуживающим доверия. Даже беспредельного доверия, излучать бескорыстие и альтруизм, чтобы вы доверили еще и ключи от квартиры, где девки визжат.

Насчет повторяющих эту глупость чуточку сложнее. Кроме ворья, что оправдывает уже свершившееся воровство, кроме потенциальных воров, что только примериваются к воровству, но никак не решатся, а пока только подготавливают идеологическую базу, есть еще масса непуганых дураков, что просто обожают все сенсационное, из ряда вот выходящее, необычное. Это они запоминают и с восторгом рассказывают всем, что улитка имеет 17 764 зуба, что у жирафы и воробья по сорок шейных позвонков и что с Эйфелевой башни ежегодно соскабливают семнадцать тонн ржавчины. Понятно, что миф о семи сюжетах… а то и вовсе трех!.. такой эффектный и такой же правдивый. Чтобы вы не тратили время на проверки, скажу сразу, что все это про улитку, воробья и Эйфелеву башню я придумал только что. Для примера. Хотя… почему бы не запустить в обращение и эти «факты»? Мало ли я их придумал и запустил в обращение, когда сотрудничал в «Ленинской смене» и вел рубрики «Знаете ли вы, что…», «Пятьсот строк» и другие?

К тому же наш бурный век постоянно подбрасывает новые возможности для абсолютно новых тем, сюжетов, образов, какие просто невозможны были даже полвека назад. Вот встречаются два писателя:

– Ну, как ты, что пишешь?

– Боевик, а ты?

– А я в новомодное ударился. Сказку про Интернет пишу.

– И как начинается твоя сказка?

– «Жила-была девочка неизвестного пола и неизвестной наружности…»

На самом же деле, повторяю для тех, кому надо повторять, а то и тесать кол, таких немало, не морщите нос, тем, идей и сюжетов – море. Бесконечное море!..

Соблазн пристроиться к власти велик…

Это только кажется, что сейчас нет той силы, что при советской власти одних прикармливала, а других зажимала. Есть, только одни пристраиваются напрямую, сочиняя жизнеописания президента, а другие пишут биографии лидеров многочисленных партий. И все такие борцы, такие борцы!

И все сражаются за Добро, Свет, Свободу, Гуманизм, Либерте, против тоталитаризьма и прочих ужасов!

Но у вас перед глазами живой пример: советская власть рухнула, и всех этих деятелей заслуженно забыли. Хотя, конечно, они и сейчас, используя старые связи, эдакие бодренькие трупики, мелькают по жвачнику, рассказывают, как им не давали писать при советской власти, «редактора вычеркивали все лучшее», как они добивались прихода вот этого времени, когда свобода, когда прогресс, когда… да-да, когда можно писать все, цензуры нет.

Если бы все было так, как они рассказывают, то сейчас бы им самое время писать, но почему-то либо читают лекции в Юсе, рассказывая, как советская власть мешала писать, либо участвуют во всех публичных шоу, посвященных новым прокладкам с крылышками, сникерсам и всем видам жвачек.

Именно у нас они лауреаты всех мастей, делая вид, что борются с режимом, сумели собрать все наши симпатии: ах, вот завернул, вот засадил советской власти, вот завернул еще один намек… А на самом деле, обласканные советской властью, эти борцы в невыездном вроде бы Советском Союзе посещали зарубежные курорты, все международные выставки и фестивали, у всех этих борцов были от Литфонда такие дачи и квартиры, что позавидуют новые русские олигархи, а почти под каждым стихом кумира тех лет рядом с датой написания стояло и место написания, что-нибудь подобное такому: «Москва – Токио – Мехико – Рио-де-Жанейро – Мадагаскар – Гватемала – Сомали…». Да-да, под одним только стихотворением, даже не под сборником, которые один такой пек, как пирожки!

Так что знайте подлинную цену всем их премиям, званиям, лауреатствам и умело раздутой и навязанной популярности… А если полагаете, что я пристрастен, тогда попробуйте ответить на простенький такой прямой вопрос: почему ни один из этих живых трупиков не пишет сейчас? Почему все разом, скопом, все вместе перестали писать, когда пришло то счастливое время, которого добивались, когда «писать можно»?

Ладно, какие-то причины у кого-то одного-двух есть, но почему у всех разом? Вы, возможно, их уж и не помните, но спросите родителей, расскажут, как их имена гремели по Советскому Союзу! Не одно имя, а не меньше десятка, а то и двух. И вот все разом с приходом свободы творчества умолкают…

Ладно, об этом еще подумаете, а пока скажу вам самое неубедительное для современного рыночного мира, но, к счастью, мир не ограничивается примитивными рамками рынка: воровать нехорошо. Аморально. Какими бы красивыми фразами о малом числе сюжетов ни прикрывались. Потому помните, это – враги.

Если почему-то нельзя их тут же вздернуть на высокое дерево, в каком-то дурном мире живем, то хотя бы не слушать их провокационную дурь – закон для творческого человека. А для импотента или плагиатора – эти речи в самый раз. Они их будут повторять и тиражировать при каждом удобном случае.

Воровать нехорошо. Аморально. Какими б красивыми фразами об ограниченности сюжетов ни прикрывались.

«Я хочу поделиться с читателем своими мыслями…»

Напишите это, и вы уже проиграли. Или даже просто заявите это вслух. Ладно, попробую объяснить на пальцах. Как… ну, понимаете, если ведете себя так, то не удивляйтесь, что с вами так и разговаривают. Вы не первые, кто заявляет, что хочет «поделиться своими мыслями», и очень возмущается, что ваши произведения отвергаются еще на стадии рецензирования. Увы, наверняка и не последние, всех разом сделать… ну, можно даже маршалами, но не… Словом, если говорить очень мягко, то никому ваши мысли на хрен не нужны.

Пожалуйста, не считайте, что я вам смачно плюнул в душу, давайте смотреть на вещи и на мир трезво. Да, никому не нужны на хрен. Даже если считаете их замечательными. Даже гениальными. Способными спасти мир и цивилизацию. Даже если вы чемпион мира по армреслингу. В лучшем случае вас спросят, какого цвета у вас трусики спереди и какого – сзади, но мысли… на фиг ваши мысли?

У каждого читателя их своих вагон и две тележки. Замечательных, гениальных, небывалых. Каждый грузчик у пивной скажет вам, как спасти мир, цивилизацию, поднять курс рубля и вылечить СПИД. Понятно, свои идеи и мысли он считает заведомо интереснее. Почему? Да потому, что свои!!! А не какого-то Хемихуэя.

Эту горькую истину надо запомнить накрепко. Иначе бросайте такое дело, как литература, сразу. А запомнив, ищите другие пути к такому читателю. Раз он любит больше себя, чем вас, что естественно, то и говорите не о себе, хотя прекрасно понимаю, хочется, а о нем – Единственном и Неповторимом! Расскажите ему про вкус темного пива, упомяните про толстых баб на жаре, затем сворачивайте на свою идею, как спасти мир…

И если все сделаете с литературной точки зрения тонко, то есть правильно расставите черненькие значки по бумаге, то этот слесарь примет ваши идеи как свои, перестанет блудить, а пойдет спасать пингвинов и вообще кинется под тот танк, на который укажете.

Помните, для кого пишете. Говорите с ним на его языке.

Ну почему у всех литература как литература, а у нас – духовная?

У писателей, как только хорошо выпьют, сразу любой разговор сворачивает на особую роль литературы. Сперва на особую роль, а уж потом – на баб-с. Насчет особой роли доля правды есть, но вся беда, что это только доля, да и та относится целиком к России. Только к России. Да, наша российская литература уникальна, хотя не знаю, хорошо ли это. Она резко отличается от всех-всех, даже от европейской, хотя наши князья и даже цари вроде бы переженились с Западом, а наши светочи литературы из болот гнилого Запада не вылезали.

Давайте вспомним, что на Западе, как мы знаем – Запад мы всегда лучше помним и знаем, – литература начиналась с бродячих менестрелей, что бродили от одного замка к другому, пели героические и прочие слезовыжимательные песни. Им бросали со стола жирную кость, а расчувствовавшийся феодал жаловал даже монетку.

То есть кто умел сочинить песнь, что зажигала сердца сильнее, тот получал кость жирнее, а монету – толще. Его провозглашали бардом года. Феодалы приглашали его наперебой, а под его песни то хлюпали носами, то скрежетали зубами и хватались за мечи, то снова рыдали над несчастными Тристаном и Изольдой.

В России же литература пошла совсем от другого источника: от монахов, что переписывали святые писания. Они-то и стали первыми русскими писателями со своими «Откровениями», «Деяниями святых», «Видениями мучеников». То есть первыми писателями было духовенство. Оттого наша литература и доныне зовется духовной. Или одухотворенной, вариант – духовная пища. Западная на самом же Западе именуется – entertaintment, то есть развлекаловка.

Западная, как даже козе понятно, обращается к сердцу и гениталиям читателя, а русская – к его душе и уму. Потому тоже понятно, почему русская литература так благосклонно встречается всеми высоколобыми в мире, а западная – всеми слесарями и недоразвитыми подростками. Так же понятны и крохотные тиражи русской и огромные западной: тот же процент соотношения умных людей и… остальных.

Потому в России с ее засильем духовенства и его борьбой супротив скоморошества просто немыслимо было появление таких чисто развлекательных авторов, как Вальтер Скотт или Дюма. За что теперь и расплачиваемся. Оказалось, что развлекательную литературу с удовольствием читают даже самые что ни есть высоколобые, хоть и морщатся, так положено, в то время как очень трудно заставить слесаря прочесть Достоевского или хотя бы Астафьева.

Сегодня западная литература усиленно старается хоть как-то одуховниться, в то же время не потерять читателя. То есть ее бегающий и стреляющий с обеих рук мышцастый кинг-конг теперь еще и рассуждает, даже цитирует что-нибудь умное, а вот наша сурьезная и очень уж духовная литература все еще брезгает опускаться до простого читателя. И потому наши авторы старой закалки сейчас читают свои вещи жене и собаке, а также своему отражению в зеркале.

При всей симпатии к этим людям, я все же посматриваю на них с брезгливой жалостью. Чтобы поучать народы, надо хотя бы понимать, в каком мире живешь. И среди каких людей. Что толку, если напишете гениальную вещь, но та помрет вместе с вами? Это пустоцветство.

Книга должна давать плоды, то есть сеять разумное, доброе, вечное. Или же разрушать неразумное, недоброе и сиюминутное. Более того, ее должны прочесть как можно больше людей. Потому свои идеи надо подать не только умно, но и в яркой, увлекательной форме. Чтобы семена плодов все же запали как можно в большее число голов. И дали всходы.

Поучать, развлекая. Иначе не получится. Иначе можно только развлекать, а это уже не литература. Клоунада-с!

Очень коротко о емкости текста

Из той же оперы по емкоизации текста: если какое-то слово можно заменить более коротким синонимом – делайте это, не колеблясь. Это всегда делает фразу лучше, упруже, ярче. Даже если заменяемое слово отличается всего одной гласной – заменяйте! Замените и прочтите в новом и старом варианте. И вы почувствуете разницу. Даже две большие разницы.

Когда-то одновременно переводили на русский язык «Гайявату» и «Калевалу». И то и другое в стихах, так что приходилось для первой дописывать еще строчку, а для второй – сокращать. Вы сами можете убедиться в этих национальных особенностях, сравнив инструкцию, написанную на разных языках.

Увы, мы скоростные борзые только в сравнении с горячими эстонскими калевалами, но все-таки проигрываем гайяватам по динамике и экшену. Во многом как раз из-за длиннот наших слов. Потому сокращайте их, заменяйте, еще раз, самыми короткими из синонимов.

Укорачивайте фразы, чтобы «словам было тесно, а мыслям просторно»!

Идем дальше. О филигранности языка

Нет, в самом деле – положение писателя в России уникально. Если везде в мире, особенно на Западе, это всего лишь развлекальщик, то здесь «поэт в России больше, чем поэт». По-прежнему русская литература, как и двести лет назад, пронизана морализаторством, а литература без морали – уже и не литература, по строгим канонам. Нет, все, конечно, предпочитают непритязательную западную литературу, но попробуй и сам такую напиши, тут же сморщат носы – фи, одна развлекуха…

Западной это можно, а русской – нет. Русская должна быть духовной. Но сделаешь духовную, скажут – неинтересно, и возьмут точно такую же западную, классом намного ниже. Но – им можно, а ты, отечественный писатель, до такого уровня опускаться не должен! Конечно, читать я тебя не буду, говорит читатель, любая духовность скучна, мне бы побольше экшен с голыми бабами и пистолетами, но ты так не пиши, это будет «а-ля Запад», и вообще отечественному писателю нельзя опускаться до их преподлейшего уровня!

А по мне – самые несчастные люди как раз те, кто вытютюливает фразы, добиваясь самого точного, сверхточного, необыкновенно точного звучания фразы, предложения, слова. Безукоризненно правильного. Изысканного, эстетического.

Эти люди сродни тем, кто на досуге вырезает из дерева кнутовища или изготавливает хомуты. Они могут встречаться с такими же изготовителями хомутов, общаться в тесном кругу эстетов, сравнивать свою продукцию… нет, это не продукция, продукция – это компьютеры, экскаваторы, а хомуты – уже искусство.

И чем дальше мы уходим от века телег, тем это искусство становится все изысканнее, тоньше, элегантнее, эстетичнее. Наконец уже совсем будет прервана связь не только с практическим назначением хомутов, но потеряется и смысл, и вот тогда это будет изготовителями хомутов возведено в ранг Высшего Искусства!

И все-таки… все-таки мне почему-то совсем не хочется заниматься вот таким искусством, которое понимают только сами творцы. Не хочу филигранить отдельные слова, ибо завтра на смену этим словам придут другие, а вот сюжеты останутся.

И пусть делать упор на сюжет считается ширпотребом, а упор на точные слова – искусством, но мне как-то плевать на сегодняшнее мнение доморощенных искусствоведов, мне ближе такие ширпотребные строгатели хитовых боевиков, как Гомер или Шекспир, сюжеты которых знаем и сейчас, а язык обоих давно забыт, и уже даже знатоки не скажут с уверенностью, филигранный ли язык, на котором написана «Одиссея», но вот то, что «Одиссея» живет в пересказах, фильмах, баймах, плакатах и даже десятках клонов типа «Рембо», – это показатель еще и правоты в споре: на что нужно налегать, на виртуозность языка или на образы.

Кстати, о языке: в литературе, как и вообще в искусстве, отсутствие недостатков не есть достоинство!

Прекрасно сказал Франс: «Будем остерегаться писать слишком хорошо. Это самая скверная манера писания. Язык – явление самопроизвольное, дело целого народа. Он сам по себе имеет сильный букет и ничего не выигрывает от попыток надушить его».

Филигранность языка – доведенный до совершенства уровень ремесленников.

Эстетическое должно быть динамичным

Вот так сразу, в лоб. Так и запишите: эстетическое должно быть динамичным. Да что там должно, просто обязано! Вспомним, на что уж был скучнейшим и безликим герой «Человека в футляре»! Но, прежде чем к концу короткого рассказа он попал в последний футляр, деревянный, его и с лестницы спускали, и морду били, он пытался жениться чуть ли не на королеве, то есть показан в действии. Сплошной экшен!

Только в действии раскрывается образ. Только в действии, ты же знаешь это, придурок, ну так вот и делай это действо. Несмотря на то что придурковатый эстет скажет, что действо – плохо, это для боевиков, а не для культурного человека. Тогда его по голове Шекспиром, Шекспиром… Это звучит скучно, академично, попробуем иначе: только динамичный персонаж, с которым что-то да происходит, который вынужденно меняется, – нам, читателям, интересен. И другим – тоже.

Так убиваем сразу трех зайцев: читатель покупает, издатель издает и платит, а вы попутно так, походя, выполняете одно из важнейших правил литературы, и, таким образом, вас по праву называют писателем, а не просто зарабатывающим на писании книжек.

Очень важно: Эстетическое должно быть динамичным!

Еще одно важнейшее правило…

Ах да, не стоит забывать еще одно из важнейших правил профессионала, о котором забывают даже крутейшие профи, а начинающие так и не знают вовсе. Спорадическое в жизни – постоянное в литературе.

Или, говоря обыденным языком, жизнь наша заполнена хождением в булочную, на службу, всяческой рутиной и даже бабами, которых не запоминаешь. В морду дадут всего раз-другой, женитьба еще пару раз, черт бы ее побрал… еще как-то чуть под машину не попал… вот и все наши яркие события за долгую, очень долгую жизнь.

Да, это и вся жизнь. А вот для литературы нужно отобрать как раз эти моменты: когда в морду, женитьбу, под машину или еще что-то яркое, необычное. Не потому, что читателю надо кровавую сцену, хотя этим Шекспир не пренебрегал, еще как не пренебрегал, а именно в мордобое видно, кто есть кто, как в экстремальной ситуации. В булочную мы все ходим одинаково, как и на службу, но по-разному поступаем, когда в темном переулке нам встречаются пьяные мордовороты.

Вывод: литература – более точное изображение жизни, чем сама жизнь. К сожалению, сослаться не на кого, сам придумал, но раз уж придумал, то надо вперед, к рекордам!

Для запоминания:

1. Эстетическое должно быть динамичным.
2. Спорадическое в жизни – постоянное в литературе.

Искусство и… подделки под искусство

Не все еще знают, что в литературе, как и в любом виде искусства, существует разделение на искусство и на подделки под искусство, хотя это должно быть очевидно. К примеру, любовь – искусство, а вот секс – подделка.

Понятно, подделки строгать легче и проще, особого мас­терства не требуется, а нетребовательных читателей всегда больше. Мы сами, если на то пошло, вышли из нетребовательных, ибо в раннем детстве глотаешь все, как утки, потом – как акулы, и только с возрастом или воспитанием начинаешь отличать белое от черного.

Но отличать – одно, а хавать – другое. Все мы, вот такие свиньи, подделки хаваем охотнее, чем что-то подлинное. Одно лишь утешение, хоть и поганенькое, что таких большинство. В этом большинстве наряду с пьяненькими слесарями и те, кто прекрасно отличает любовь от проституции, но все же регулярно заглядывают в бордель.

Не хочу сказать, что подделка под искусство – это такое уж зло. Чаще всего эти подделки от неумения, от размытости ориентиров, от желания поскорее вызвать у читателя или зрителя ответную волнительность. К примеру, как только человек получает в руки фотоаппарат или телекамеру, он тут же начинает снимать свою собачку, кошечку и всяких там и тут крохотных детишек. Ибо нет человека, который не умилился бы при виде этих братьев меньших, дети в том же ряду… но все же профессионал избегает этих непрофессиональных приемов.

Казалось бы, нет ничего проще: посади ребенка в хвост самолета, что вот-вот отвалится, я о хвосте самолете, и переживание зрителей обеспечено на обе серии! Но тот фильм (Это я писал, когда фильм «Экипаж» только-только вышел на экраны, имел бешеный успех у домохозяек, а все мы немножко домохозяйки. – Прим. автора ), так вот, тот фильм делали в расчете на слюни и слезы очень даже средненьких… это из вежливости, все мы понимаем, что, когда говорят о средних, это эвфемизм для обозначения недоразвитых. Уважения зрителей и читателей такими приемами не заработаешь. Хотя кассовый успех, увы, от классности не зависит. Рубль высоколобого и грузчика одинаков, а грузчиков побольше, они уже и банкиры, и депутаты, и члены правительства.

Потому надо хотя бы в начале пути стараться избегать подделок. Беречь честь смолоду, а там, поди, удастся ввести в привычку беречь всегда. Так же, как в детективе, где есть, скажем, запреты на использование близнецов, немотивированного убийства сумасшедшим или упавшим предметом с крыши, так и в литературе вообще есть негласные запреты на секс, умильных детишек и всяких кошечек, попавших в беду.

Конечно, полностью исключить их из литературы невозможно, да и заподозрят в каких-то комплексах, время такое подозрительное, но пользоваться надо дозированно. У меня, кстати, есть и один-два ребенка, две-три «кошечко-собаки», три-четыре эротичные сцены, но это на тридцать книг! А в нелитературе этого добра целое море, все лотки завалены этой жвачкой!

Берегите честь смолоду. Ну, если уж не получится жить честно, тогда уж… но не раньше, не раньше!

Еще один из вредных мифов, который будет вам портить жизнь…

Выше я писал, что работать надо много. То есть писать много. Но это «много» можно понимать по-разному. Можно сказать, что много пишут только слабые писатели. А сильные выдадут сразу «Войну и мир» – этого для бессмертия хватит. Вот еще одна крамольная истина, которую никто даже не может представить: для того чтобы писать хорошо – надо писать – много.

Еще со времен советской власти, что регламентировала все, утвердилось правило: писатель должен выдавать не больше одной книги в три года. Да, я это говорил, знаю. Было такое постановление, так и жили. Исключение делалось только для лауреатов Сталинских, позже названных Государственными, и Ленинских премий.

Услужливыми интелями – наша интеллигенция вообще самая лакейская на земном шаре, хотя себя называет вечно оппозиционной, – было подобрано обоснование, что, мол, надо тщательно обрабатывать язык, форму, работать над произведением, переписывать по много раз, как это делали великие Толстой, Достоевский, Пушкин…

Да и в самом деле – разве не достаточно одной лишь «Войны и мира», чтобы обессмертить имя? Или «Евгения Онегина»? Остальное можно бы и не писать вроде.

Но при таком писании на гонорары не проживешь, так что советские писатели подрабатывали подлейшими выступлениями. Толстого, переписывающего свои романы по двадцать раз, и прочих великих привлекают, чтобы прикрыться их авторитетами. В этом случае спорить не принято, народ у нас такой, но все же стоит напомнить, что у Толстого вышло 90 томов немыслимой толщины, каждым можно слона прихлопнуть, как муху. У Достоевского тоже солидное собрание сочинений, не могу сказать, сколько томов, у меня только избранное. Даже у Пушкина, погибшего в 37 лет, собрание насчитывает много томов…

А если учесть, что не по клаве стучали, а гусиным пером по бумаге, макая в чернильницу, это был адский труд и великие муки, я застал еще время, когда пером по бумаге, писал, помню, кошмар! А сколько бы тех томов было, если бы наши великие писали по книге раз в три года?

Дело в том, что писательство, как и любое ремесло, оттачивается только в процессе работы. Я часто сравнивал это со спортом не только потому, что сам провел много часов, накачивая мускулатуру или пытаясь пробежать на долю секунды быстрее, а потому, что аналогия со спортом очевидна. Нельзя нарастить мастерство, лежа на диване. Надо работать по много часов. Работать до пота.

Да, возразит тот же образованник, которого у нас почему-то считают интеллигентом, вот и работай, переписывай одно и то же, оттачивай язык, шлифуй фразы, выгранивай метафоры! Он прав, но только наполовину. Оттачивать себя в языке – это совершенствовать язык и остановиться в развитии новых тем, идей, сюжетов. Всяк пишущий знает, что именно в процессе написания приходят десятки новых идей, сюжетов, поворотов. Именно тогда нестерпимо хочется эту бросить как устаревшую и ухватиться за новые, более яркие!

Если остановиться и очень долго оттачивать первую вещь, то до более ярких вещей может просто не дойти очередь. Не дожить, говоря проще. Я не думаю, что «Севастопольские рассказы», которые принесли Льву Толстому известность, сделали бы его признанным гением, как бы великолепно ни отточил стиль, язык, образы!

Для того чтобы писать хорошо, надо писать много.

Универсальный закон качества

Итак, писатель должен писать много. Сколько? У каждого своя мера грузоподъемности, как и чувство того, когда вещь считать законченной и сдавать в печать. Но он должен переходить от вещи к вещи, ибо только в этом залог его роста.

Правда, если слишком быстро переходить, вещи останутся сырыми, неотшлифованными, а то и вовсе незаконченными. В конце концов, вызовут справедливое разочарование. Нужна золотая середина между бесконечным ­оттачиванием стиля – любую вещь можно совершенствовать еще и еще – и желанием поскорее реализовать на бумаге новые вспыхнувшие в мозгу ослепительные, просто ослепляющие темы, идеи, образы!

К тому же в литературе, как и везде, действует золотое правило: из всего, что создано, только 10% заслуживает внимания. Все остальное, говоря доступным языком… гм… как бы ни оттачивали стиль.

Но разве все читаем у Дюма, а он настрогал две сотни романов или больше? Или у Толстого? Достоевского? Пушкина?.. Все те же десять процентов. И пусть даже оставшиеся девяносто Пушкина выше лучших десяти Васи Васькина из Урюпинска, все же читаем пушкинские десять, а девяносто если и покупаем, то лишь как дань уважения мастеру.

Остановись Пушкин отшлифовывать свои детские стихи до совершенства, добрался бы до «Евгения Онегина»?

И еще – писателя, как и спортсмена, судят не по массе его труда, а по пикам, рекордам, всплескам. Кто знает, сколько на самом деле поэм сочинил Гомер, сколько шахматных баталий проиграл Ботвинник и в самом ли деле «Повесть о дивизии Котовского» потерялась на почте или же ее попросту выбросили в редакции как безнадежно слабую?

Не вы определяете, какой вашей книге уйти в бессмертие. Потому пишите книг много и разных.

Умелой подборкой слов можно убедить в чем угодно

Вот еще один хороший пример умелой подборки слов! Еще в детстве услышал, что «вчерашний чай подобен яду змеи». Те, кого накрыла взрывная волна этой миниатюрной инфистской бомбочки, ни за что не возьмут в рот вчерашний чай. Я же, ее не зная, нередко пил вчерашний… Не из протеста, в Советском Союзе недоставало всего-всего, особенно – импортного чая. С кофе тоже всегда были проблемы, приходилось возмещать крепким чаем. Грузинским.

К тому времени, когда услышал насчет вчерашнего чая – яда змеи, уже несколько лет вечером делал крепкий чай, оставлял на столе, а утром, едва проснувшись, быстро жевал кусок колбасы, запивая вчерашним чаем – свежий некогда, опаздываю! – и бежал на работу. И когда накрыло и меня, я все же подумал: а как же все эти годы? Почему не упал и не околел в жутких корчах?.. Правда, может быть, яд накапливается постепенно?

Встретил знакомого врача, расспросил при случае. Тот заверил, что вчерашний чай даже полезнее, так как за ночь выделяет какие-то дубящие вещества, что укрепляют стенки кровеносных сосудов. Мол, не будет инфаркта, инсульта. Я на всякий случай переспросил еще одного, благо в моем писательском окружении – все профессии. Кроме литературной, ессно. Тот сказал то же самое, добавив, что чай, оставленный на ночь, настаивается, как и свежесваренный борщ. Тот тоже лучше всего потреблять через несколько часов.

Я попытался разубедить ближайших друзей, но, увы, все твердо и непоколебимо знают, что вчерашний чай – яд. И ни под каким предлогом не допьем вчерашний. Бутылку водки выжрут – это нормально, не вредно, а вот вчерашний чай…

Вывод:

Несколько тысяч лет назад любитель горячего чая, именно горячего, придумал этот эффектный довод ленивой жене, что пыталась, не желая разжигать очаг, споить ему вчерашний. Он просто высказал свое неприятие холодного чая как можно более образно и доходчиво.

Мы все в повторяющихся ситуациях оттачиваем фразы, слова, составляем их в убедительные сравнения, афоризмы, что могут стать даже пословицами. Так и он… отточил. Настолько, что не только жену убедил, как полагаю, но попутно еще и миллионы-миллионы других любителей чая. Не потому, что прав. Просто сумел очень точно подобрать слова.

Ну, вы поняли, да?

У вас в руках очень мощное оружие! Недаром литература проходила не по ведомству культуры, а по отделу ЦК КПСС идеологии и пропаганды.

Ах да, еще одно крайне важное правило!

Так, это я начал углубляться в языковые дебри, а сперва надо бы закончить с базовыми понятиями. А базовое, как и вообще все на свете, лучше на примере. Для доступности, сейчас все хотят учиться, играя на компьютере в шутеры и стриппокеры…

Так что вот пример: приходит друг… мнется… потом с очень равнодушным видом достает рукопись… протягивает: «Я тут рассказик накропал… Так… для себя. Прочти… может, понравится?» Я тут же в испуге выставляю перед собой ладони: «Что ты… что ты! Как можно? Это с моей стороны будет свинством. Ты писал для себя… а я буду читать твое интимное? Ни за что! За кого ты меня имеешь?» Друг мямлит: «Но я хотел бы… чтобы ты сказал… Это насчет публикации…»

И вот тут начинается игра, которую он даже не понимает… ибо я упорно отказываюсь: неприлично читать то… что человек написал «для себя». Это хуже… чем читать чужие письма. Те хоть пишутся другому… а тут прямо интимный дневник! Друг пытается заставить прочесть и все больше нажимает на то… что «это и для печати бы…». Я стою, как утес на Волге, твержу… что непристойно публиковать то… что написано для себя. Наконец… словно только что-то начиная понимать… спрашиваю: так для себя или для печати? Он… сердясь на мою тупость… уже кричит… что хоть и для себя… но хочет видеть это опубликованным!

Тогда… видя, что дальше его не проймешь, хлопаю себя по лбу и объясняю Первое Правило… что ежели для себя… любимого… то писать можно абсолютно все. Сам себя поймешь любого. А что не поймешь, то догадаешься. По кляксе или оброненной слезе. А если для других… то здесь вступают в силу совсем другие законы. До другого человека еще достучаться надо. А для этого нужны особые литприемы… которые обязательны. Ежели их нет… тогда уж извини… Тут он в последний раз ощетинивается и бормочет… что он писал все-таки для себя. Тут же протягиваю ему рукопись… мол… забери… неэтично читать чужое и т.д. и т.п. Он вздыхает и… все, fatality. Все! Он во что бы то ни стало хочет увидеть свое произведение опубликованным. Он готов слушать.

Конечно… это не значит… что будет соглашаться. Сто раз возразит… что писал для себя… я сто раз протяну рукопись назад… он тысячу раз скажет… что вовсе не то написал… что я дурак и ничего не понимаю… а я буду тыкать пальцем в строчки и говорить: тут так написано. Вот эти буковки… сам взгляни… а мысли твои я не читаю. Он: ну я ж тебе объясняю… тупому… а я: будешь объяснять так и каждому купившему твою книгу? А если он читает в постели ночью? Со спящей женой рядом?

Да, это очень важно: вы пишете для других! А комментарии к книге – признак вашей слабости как писателя.

Очень важна адекватная оценка

И еще одно важное соображение… Оценка своей работы должна быть адекватной. Вроде бы понятно, когда, скажем, силач у себя на кухне поднимет штангу с рекордным весом, но ему на слово не верят: повтори в день соревнований. Понятно, что как бы хорошо бегун ни прошел дистанцию, но если за пару шагов до финиша остановится, сядет подумать, помыслить о Высоком, то…

Увы, с писательством картина та же. Вот отыскана оригинальная тема. Найдена яркая идея. Созданы великолепные характеры. Написаны отдельные эпизоды, которые поражают богатством языка, красками и так далее. Автор сам видит, что создает шедевр, это видят жена и теща, которым читает на кухне, видят и восторгаются ближайшие друзья на тусовке. Однако…

Однако, пока роман не написан полностью, не сдан в типографию, не отпечатан и не развезен по магазинам… до этого момента вы все еще не только не гений, но даже и не писатель. И остальной мир, как бы ни негодовали, воспринимает вас как неписателя, что вполне справедливо… Сколько вот так погибло, недотянув чуть-чуть до финиша, гениальных романов, изобретений, открытий? Никто не знает. Одно можно сказать с уверенностью: намного больше, чем одолело дистанцию.

Не будем считать, кто из авторов спился на предпоследней главе, кто ушел в водочный бизнес, а кто женился на дочери миллионера. Но многие из них носились с написанным до половины романом и уже требовали к себе внимания… неадекватного, скажем так.

И потому, читая роман какого-то автора, не морщите нос: я, мол, напишу лучше! Да, вы в этом уверены. Да, у вас есть для этой уверенности талант. Да, у вас есть даже время. Да, ваша семья позволит вам писать, вместо того чтобы заставить выбивать ковры на детской площадке… И еще многое вам будет позволено, но все же: тот плохенький роман, который читаете и поругиваете, это – одолевший дистанцию до конца.

А вы пока только мечтаете ее одолеть. Но, как известно, в забег выходят многие, очень многие… Каждый в себе уверен! Но опыт показывает, что до финиша доползают немногие. Остальные – сходят с дистанции. А с ними уже не важно: кто бежал быстро, кто красиво, кто сошел на первом километре, а кто на сороковом. Это не затем говорю, чтобы стали скромненькими. Нет, в своих замыслах, в своих произведениях как раз должны быть наглыми, самоуверенными, готовыми свернуть все горные хребты и решить все проблемы!

Но, как бы красиво и быстро ни бежали на своей дистанции, а литература – это марафон, не требуйте лаврового венка, пока не одолеете последний метр. И не сравнивайте свои полунаписанные вещи с уже опубликованными. Это вызовет у несведущих… нехорошее по отношению к вам чувство.

Вообще, пока не вычистите до блеска и не обнародуете свою гениальную вещь… ее все еще нет. Не существует. И если по дороге домой попадете – тьфу-тьфу! – под машину, на голову упадет горшок с балкона или пырнет ножом выбежавший из подъезда сумасшедший, этой работы, что перевернет мир, не будет…

Дистанцию нужно одолеть до конца, только тогда можно перевести дух. Пока в продаже нет книги – вы не писатель.

…и уметь посмотреть на свою рукопись чужими глазами. Буквально!

К этому примыкает и, так сказать, взгляд со стороны. Умение посмотреть чужими глазами. Честно говоря, мне кажется, что это невозможно, невозможно в полной мере, но все-таки существует ряд профессиональных приемов. Первый пришел с начала века, когда жизнь текла неторопливо: положить законченную рукопись в дальний ящик, не трогать с полгода, заниматься другими делами. А когда снова вытащите, посмотрите другими глазами, сразу начнете замечать погрешности, увидите, как исправить к лучшему.

Минус этого способа в том, что кто же в наше непушкинское время отложит на полгода, за это время сменятся три эпохи! Да и на целых полгода позже мир узнает нового гения. Нет, не пойдет…

Второй – это отложить ненадолго, затем привести себя в состояние раздражительное, язвительное, вообразить, что это не ваша рукопись, а автора, которого вы не прочь обойти на финишной прямой. И тогда отыщете в ней гораздо больше изъянов, чем у себя, любимого, талантливого, удивительного…

Думаю, этот способ подходит больше, верно?

Третий – дать рукопись прочесть приятелям. Но ни в коем случае не говорить, что это ваша. Иначе наговорят приятных слов, всяк знает, как болезненно автор реагирует на любое замечание в его адрес! К слову, я показывал свои рукописи как «Иван Крокодилов» на литературных семинарах, «Иван Хорватов», «Петро Низовой» и еще под десятками других, которые уже и не помню. Под некоторыми даже публиковал, неловко было признаваться, что обманывал. А когда помогал грузить книги, ввязывался в дискуссии о своих же книгах, сам критиковал, придирался, провоцировал.

Когда я по почте отослал первую рукопись в «Молодую гвардию», оттуда вскоре пришла рецензия. На девять десятых из критики, советов, что вычеркнуть, что выбросить, что переделать, что заменить, что подчистить, а в конце строчка: мол, рукопись талантливая, рекомендую издать массовым тиражом. Ну, на последние строки я внимания не обратил, это ж и так ясно, даже не просто талантливая, а сверхталантливая, но как этот идиот, этот дурак, эта ничего не понимающая скотина посмела делать мне замечания, когда и читает-то наверняка по складам, шлепая губами?

В ярости забросил дурацкую рецензию в нижний ящик, в самый дальний угол, постарался забыть. И лишь совершенно случайно лет через пять-семь наткнулся, вытащил, прочел… И как обухом в лоб! Только-только вчера додумался до одного приемчика, чтобы сделать рассказ интереснее, а этот кретин уже тогда советовал так сделать!.. А дальше – хуже. Он советовал и вот это, как почистить, а я допер, что язык надо чистить от сорняков, меньше года назад… И вот это замечание идиота, похоже, тоже верное… Черт, так он же еще тогда советовал, как писать лучше! Если бы я, идиот, прислушался, то пять лет назад сумел бы резко поднять свой уровень! А так годы под хвост, ломился в окна, не замечая рядом открытой двери, изобретал велосипед…

Мораль этого длинного отступления в счастливое детство в том, что учиться необязательно на своих ошибках. Можно и на промахах того дурака, каким был автор этих строк.

Конечно, возглас оптимиста «Каким дураком я был!» подразумевает, что теперь о-го-го какой умный. Чем чаще вы будете исторгать этот возглас, тем… понятнее, да?.. Так что вывод: всяк, кто вас критикует, – работает на вас.

Лучше он сейчас, в рукописи, чем потом – читатели тиража. А тот, который говорит просто приятные слова, конечно же, милый человек, слушать – одно удовольствие. Можно жену и тещу позвать: слушайте, дуры, что люди обо мне говорят, но…

Ну а самый простой способ, повторяю, можете записать, у кого с памятью туго, – свою рукопись дайте почитать другу, как чужую. Мол, дал вот один, просил прочесть и сказать свое мнение, но мне все некогда, не прочтешь ли, а я ему скажу твое мнение, как свое. Тут очень важно выдержать лицо и голос. Особенно когда друг начнет щипать из написанного перья. Вытерпеть, не бросаться защищать гениальное произведение. Не обзывать идиотом и не бить по голове. Лучше дать еще кому-нибудь.

И еще. Даже лучший друг может ошибиться. Но если пятеро почему-то говорят, что вы пьяны, то не спорьте, а идите спать.

Это не для работы над текстом, а для мировоззрения писателя:

Всякий, кто вас критикует, – работает на вас.

Как мы строим фразы?

Давайте после такого «базового» немного о языке, из которого строится произведение. Вообще-то о языке говорить проще всего, это начальный уровень, доступный почти всем, потому большинство редакторов, да и критиков, в первую очередь цепляется к языку произведения.

Проще потому, что это арифметика литературы, они ее хоть и с трудом, но все-таки понимают. И в самом деле могут заметить и с торжеством указать пальцем на ошибку. Она заметна и доказуема. И хотя находятся упертые, что на «стрижено» все равно скажут «брито», но друзья же поправят: «Федя, ты не прав. Даже нам, малограмотным, видно».

Язык – это наше орудие, сказал Ривароль, пуская его в ход, следует позаботиться, чтобы пружины в нем не скрипели.

Теперь примеры.

О крайне низком уровне пишущего говорят предложения-нематоды. Или солитеры, так даже точнее… Так, щас я тыкаю наугад во «Всемирную библиотеку», теперь наугад – в прозу… Так, вот середка какого-то романа… Привычная фраза: «Он взял свои рыцарские доспехи и долго шел с ними по длинному залу королевского дворца к выходу» . Эти две фразы, связанные союзом «и», называются, как уже сказал выше, предложением-нематодой. Абсолютно плоские, как ленточные черви, фразы.

Да, так пишет абсолютное большинство авторов, мы к этому привыкли и не замечаем. Но если кто-то хотя бы неосознанно избегает таких фраз, сразу же отмечаем их изящество и красоту. Хотя что там изящного? Просто без ошибок, и то уже хорошо.

Ту фразу можно сказать вроде бы так же, но иначе. К примеру: «Он взял свои рыцарские доспехи, а портреты со стен длинного зала королевского дворца хмуро наблюдали, как он их нес к выходу» . Портреты можно заменить статуями, вельможами, слугами, барельефами, даже стенами… Чуть выше классом, уже не единицу, а добротную двойку заслуживают фразы типа: «Он взял свои рыцарские доспехи, долго шел с ними по длинному залу королевского дворца к выходу, поздоровался с королевой, бегом сбежал по ступенькам длинной лестницы, выскочил во двор, подозвал коня, сел на него верхом и поехал на фиг» . Ну не на фиг, но поехал.

Такое однообразное перечисление вообще-то недопустимо, ибо фраза тянется, как ленточный червь, но только теперь, благодаря запятым, похожа на длинную гусеницу с ее сегментированным телом. Дабы фразу спасти, ей надо придать объем. То есть сказать то же самое, но бросать взгляды с разных точек. Например: «Он взял свои рыцарские доспехи, портреты провожали его взглядами до самого выхода, королева ответила на поклон, ступеньки весело простучали под его сапогами, солнечный свет ударил в глаза, конь подбежал на свист, он сел на него верхом, мир рванулся навстречу…»

То есть все то же самое, но приобретается некая стереоскопичность. А если убрать эти «свой», «свои», «его», уточнить, кто на кого сел, то и вообще станет приличнее. Уже на двойку с плюсом. А для публикации достаточно писать даже на двойку. Если же вытянете на тройку, то гарантирован неплохой гонорар и массовые тиражи, это уже топовый уровень нашей десятки «лучших».

Избегайте фраз-солитеров! Знаю, трудно, но избегайте. По возможности. Пусть не все, но побольше, побольше.

Тоже о языке, но уже с другой колокольни

Я уже говорил выше, что в литературе все нужно не в лоб, а некими хореографическими танцами пчел. Это не писатель, который напишет: «Рыцарь рассердился» или «Рыцарь обрадовался». Писатель создаст узор, скажет настолько иначе, что не будет упомянут ни рыцарь, ни его сердитость, но у читающего в мозгу вспыхнет яркая картинка именно рассерженного рыцаря!

Это, пожалуйста, выделите для себя отдельно, все-таки на этом держится литература. И где-нибудь запишите так, чтобы постоянно попадалось на глаза.

А вот теперь по поводу совершенствования в языке вынужден сказать и нечто противоположное. Хотя такое сказать трудно… Кощунственно даже! Ведь всякий, кто находит в книге погрешности в языке, тем самым как бы косвенно вопит во всю пасть, что уж он-то выше автора, умнее, грамотнее! Не просто вопит, а подпрыгивает и указывает на себя чисто вымытым, как ему кажется, пальцем: смотрите на меня! Только на меня!!! Я – грамотнее Шекспира!!!

Да, таких – тьмы и тьмы. Каждый хвастает перед таким же «грамотным»: вот, смотрите, я у писателя Г. нашел неверный оборот, да и у писателя К., а что уж говорить о филигранности их текстов… Когда возникает дискуссия о языке, тут же эти эстеты начинают о Бунине. Помните у Маяковского в «Облаке в штанах» что-то вроде: …когда начинают говорить, как был велик Пушкин или Данте, так мне кажется, что разлагается в газете огромный и жирный официант!

Говорят и говорят о замечательном языке Бунина, о тщательно построенных фразах, точных образах, гармонии глаголов и уравновешенности стиля… и прочих милых вещах, которые почему-то считаются основными… Честно говоря, я сам через эту дурь прошел. Ну, это сейчас называю дурью, а раньше считал, что язык – не только важное, а самое важное. Даже – единственное достояние литературы. Ну, максималистом я был всегда.

К счастью, я умею учиться быстро. Никто из нас не рождается с готовыми знаниями, но у одних переход со ступеньки на ступеньку отбирает месяцы, а то и недели, а у других – десятилетия. Я постигал литературное умение очень быстро. И успевал увидеть не только жилки на листочке дерева, но и весь лес целиком. А взгляд на лес… настораживал. Все эти эстеты, как попугаи, говорят о Бунине, но что-то странное, даже подозрительное в этом говорении! Попросишь такого назвать что-то из Бунина, тут же затыкается, словно получил кувалдой в зубы. Либо с трудом вышепчет: «Темные аллеи». Где-то слышал, такие же, как и он, называли! Вот труды Толстого, Достоевского или того же Шекспира – у всех у них язык хромает! – назовет увереннее. А с Буниным – облом. Почему?

Да потому что восприятие любого человека, пьяного грузчика или высоколобого эстета, остается восприятием нормального организма! Замечает сильные характеры, внимает новым идеям, с удовольствием погружается в новые темы, сопереживает Ромео и Джульетте. Психически здоровому человеку плевать, какой там вязью выписаны словесные кружева, если от сочувствия слезы бегут по морде!.. Бесконечное совершенствование языка – бег на месте. Даже если самый скоростной бег.

Конечно, определенный уровень должен быть у каждого писателя, иначе сильные натуры не изобразишь, но не станется ли так, что ухлопаете два-три десятка лет на доводку языка, а за это время нахлынет такой поток новых слов, заимствованных и сотворенных, что все ваши усилия коту под хвост?

Язык устаревает слишком быстро. Дело не только в том, что никто из нас не в состоянии прочесть как древнее, но родное «Слово о полку Игореве», так и недавних Тредиаковского и Державина, а в том, что «Одиссею» читают и смотрят доныне!.. Повторяю: никто на всей планете не в состоянии оценить красоты языка гомеровской «Одиссеи». Возможно, там рассыпаны перлы, над которыми древний грек ржал во все горло, в урон своей эллинской пластичности, кричал: «Ай да Гомер, молодец, сукин сын!» – но это можно только предполагать. Текст в наличии, но сам народ эллинов канул то ли в Лету, то ли в Тибр, то ли в анус. Красоты языка, аллегории и метафоры, которыми уснастил поэму Гомер, давно гавкнулись, а мы видим только тему, идею, образы, мысли…

Понятно, над чем надо работать? Ведь Одиссей не мертв, в то время как давно околел его язык, как сгинули эллины – носители того языка. «Одиссея» породила множество клонов: те же рэмбы и всякие герои афгано-вьетнамо-чечено-сербо… вернувшиеся и не признанные в родном доме! И еще породит.

В литературе язык вообще устаревает стремительно. Уже не только в Штатах «Войну и мир» переводят как «War and Реасе», уже и вы считаете, что это верно! Мир в прежнем значении означал общество, забыли? Вы можете составить об этом мире представление по словосочетаниям «мирские заботы», «мирская суета», «мирянин»… То есть мир – это общество, обыденность, повседневность, в отличие от духовного мира, духовных забот.

Вы как понимаете эпитафию на могиле Сковороды, которую он придумал для себя сам: «Мир ловил меня, но не поймал»? Что он был ярым поджигателем войны? Или что люди ловили, а он, как быстроногий заяц, убегал?.. Сейчас бы он сказал: «Общечеловечность ловила меня, но не поймала», а «Войну и мир» надо издавать под названием «Война и общество», так правильнее, хотя, конечно, так длинно и уже не худпроизведение, а какой-то трактат на тему насильственной глобализации.

Да что там не понимающий старинные идиомы простой человек, если на уроке литературы современная учительница объясняет детям: «В старину люди были гораздо чувствительней, их добрые чувства можно было пробуждать лирой, а это меньше рубля!»

Бесконечное совершенствование языка – бег на месте. Даже если самый скоростной бег.

Часть 3

И снова немного о базовом

Так, что-то уж очень много серьезного, и все по языку, все по языку, надо крутнуть штурвал в другую сторону. Нет, не к бабам, это потом, а сейчас вспомнил тут еще одно из базовых правил. Как уже говорил выше, намеревался, понятно, всю книгу строить по прямой, а мы все – инерционники, собирался расположить по классической схеме. То есть вначале базовое, затем о теме, идее… ну, как в школьном учебнике, затем про образы, характеры, а потом о всяких там прибамбасах – языке, способах его чистки, обработки. Но это не учебник и… какого черта? Почему каноны, созданные в век гусиных перьев, должны оставаться канонами и в век компов? Я уже говорил: теория литературы – это не учебник по математике, где не освоишь интегралы, пока не овладеешь простейшим сложением-вычитанием. Да и деление-умножение тоже вроде бы обязательны.

Написанный текст можно не только править с любого места, но и… писать! А что? К примеру, редкую книгу профи начинает с первой главы. Если в черепушке вертится удачный эпизод, который хорош только в середине книги, что же, ждать, пока до него дойдет очередь?

Да не в том дело, что забудется, хотя все возможно, но утеряется свежесть, яркость, уйдут краски, доводы. Попробуйте описать, как вас в троллейбусе облаяли, через час, а потом – через неделю! Две большие разницы, верно?.. Крупная вещь практически всегда пишется кусками. Даже рассказ – ломтиками. Иной раз крохотнейшая юмореска пляшется от удачно придуманной концовки. Так что и это расположение материала вполне, вполне!..

Хотя, конечно, как говорят на рынке, возможны варианты. Если буду готовить другое издание, вдруг такое случится, можно будет поискать и другую форму.

В учебнике или инструкции, как и в любом художественном произведении, главное – подействовать на читателя. Как можно с меньшими усилиями заставить его принять то, что написано, дабы те силы, что останутся, направить на… Во завернул! Таких фраз, кстати, надо избегать. Как сложных, так и особенно вычурных и пышных. Они как раз говорят не об уме пишущего, а об убогости.

Умный способен пояснить сложное понятие на пальцах, а дурак и простую истину так завернет, что сто мудрецов вспотеют, как кони, разгибая.

Не только большой роман, но и повесть, рассказ, даже юмореску можно писать кусками: хоть с конца, хоть с середины!

Если хотите стать профессионалом – не попадайтесь

Кто-то скажет, что для писателя мой возраст еще не зрелость, а для дипломата так я совсем школьник младших классов. Но все же я успел пообщаться с многими писателями. Самыми разными. И вот хочу сказать вам, читающим книги, а также молодым писателям, которые еще не знают этих мэтров так же хорошо, как знаю их я: лю-ю-ю-ю-юди!.. Не верьте им! Дурят вас всех, дурят!..

Нет, про романы и повести молчу, не знаю. Там, может быть, все и правильно говорят. Я про неадекватность того, что вещается с трибуны перед читателями и говорится за столиком в буфете под коньячок, на даче, на рыбалке, словом, в теплом кругу друзей или просто сообщников, а мы все – профи – в чем-то храним свои общие профессиональные тайны, даже несмотря на яростную войну группировок, тусовок и даже друг с другом.

Так вот, одна из этих тайн: никто не говорит правды, никто из этих величаво рассказывающих с трибуны перед восторженными дурами о муках творчества, о внезапном озарении, о творческом процессе, когда якобы неделями мучается, не в состоянии написать ни одной строки, а потом ночью во внезапном озарении срывается с простынь, бессонницей рваных, бросается к гусиному перу и стучит, стучит, стучит им по клаве, выдавая шедевр…

Вот пишу эти строки и вижу, с какой злостью смотрит иной автор, привыкший распускать павлиний хвост перед бабами. Я ж, гад, срываю покровы с такой тщательно оберегаемой тайны, выдаю цеховые секреты простому народу, да нас же, писателей, меньше уважать будут без такого ореола таинственности творчества…

Чуть позже, получив в конверте за это шоу, он в буфете деловито рассказывает «своим», что встает ежедневно в семь утра, пьет кофе и садится за работу. Пишет по пять-шесть часов, потом перерыв, а затем снова пишет. Или пашет. Как токарь, как столяр, которому надо для нормы столько-то деталей, так и он отрабатывает какое-то количество строк.

Но – это для своих. А свои, тут же за столиком, деловито сообщают нюансы своих режимов: я, мол, сперва зарядку и обтирание холодной водой, а потом за гусиное перо, а я, говорит третий, сперва кофе, чтобы проснуться, потом зарядку, а затем лишь за гусиное перо. И не пять часов, а только четыре, но зато не позволяю мимо двери ходить даже жене и детям, чтобы не мешали, у меня каждая минута в работе…

И все мы понимаем, что на следующем выступлении перед лохами все будут рассказывать ту же красивую сказку о музе, творческом озарении и прочей фигне. Ну, хочется людям чудесного, хочется гороскопов, ясновидения, предсказаний, Бермудского треугольника, хилеров, восточных единоборств, тайн творчества, именно тайн, а не привычного распорядка работника труда, пусть умственного или творческого, но, увы, труда, а не оз-з-з-з-зарения!

Будьте трезвым профи, а не восторженным искателем чудовища Лох-Несс.

Еще одна распространенная гадами ложь…

В конце концов, писатель тоже в немалой степени шоу­мен. Ну а эта книга, как вы уже поняли, для тех, кто все же предпочитает скучноватую правду об этом увлекательном ремесле, где хватает и пота, и скучной черновой работы, но есть место и творчеству, и вспышкам озарения, на которых, увы, не только романа не сделать, но даже рассказа… но они тоже есть, есть, несмотря на общую прозаичность работы!

Не у всех хватает… и хватит клепки придумать самому сюжет, идею, героев. Даже выбрать тему не по силам. Но печататься хочется до свинячьего визга! Даже не для того, чтобы перевернуть мир и сделать его лучше, как должен мечтать каждый будущий писатель, а хотя бы чтобы увидеть себя, любимого и обожаемого, на страницах печати!.. Такой сразу ищет обходные пути полегче…

А что, думаете, только на рынке при покупке арбуза вам втирают очки? Или продажные журналюги? Политики?.. Как же! Среди тех, кто так красиво умеет говорить о вечных ценностях и неизмеримой мудрости Древних Знаний, – почти все брешут, за исключением одной-двух прибацанных овечек, случайно попавших в их волчью стаю практичных хыщников.

В ход идет глубокомысленный бред, на который почему-то так легко попадаются лохи, что все люди во все века – одинаковы. Мол, природа человека все та же, меняется только одежда! Да-да, сам читал. Мол, потому-то ­человек эпохи Древнего Египта думает так же, как римлянин, а тот думает и поступает, как современный москвич или ростовчанин…

У кого-то за этим лапшеразвешиванием стоит жажда поскорее нахватать жабьих шкурок, у кого-то примитивная лень и нежелание рыться в источниках, познавать описываемую эпоху, а у кого-то – таких тьма! – откровенная дурость. Вот и прут по страницам исторических романов или исторической фэнтези стада героев, что ведут себя как тинейджеры с Тверской, а принцессы и всякие там княжны по моральным установкам похожи на шлюшек с той же улицы.

Именно эти втиральщики красиво и с отрепетированными дома перед зеркалом жестами утверждают, что в мире существует всего семь, пять, три сюжета… Все вы эти басни слыхали. Слыхали, слыхали! И верили, ессно. Такое свойство нашей психики – верить необычному. В голову не приходит простакам, что эти умельцы просто обосновывают свое право на примитивный плагиат. А те, кто это тиражирует… конечно, среди них и сами плагиаторы, но еще больше простосердечных придурков, что с восторгом подхватывают все из рубрики: «А знаете ли, что…»

Это в самом деле все интересно и необычно, а раз необычно, то западет в голову. Мало кто из таких эрудитов сможет сказать, в каком году Александр Невский разбил шведов или немцев или чему равно число «пи», зато про ­уйму зубов улитки и прочую дребедень запоминают крепко.

Такой же бред, но уже не безобидный, – про ограниченное количество тем, идей, сюжетов. Когда все уляжется, когда будут приняты законы, когда станем цивилизованнее, а нецивилизованных будут штрафовать даже за брошенную мимо урны на улице обертку от мороженого, то дойдет дело и до этих… пропагандистов ограниченного числа сюжетов, идей, образов, тем, как лоббистов плагиата.

А пока… Просто не ловитесь на эти трюки. Вы будете для них, Настоящих Воров, всего лишь ширмой, прикрытием.

Бросилась бы Анна Каренина под поезд в 2000 году?

Маленькое замечание…

Во многие простейшие вроде бы истины, изложенные здесь, трудно заставить поверить как раз потому, что все вы – начинающие, хотя некоторые из вас уже публикуются. Профессионал поверит уже потому, что либо сам дошел, либо вот-вот дойдет, уже созрел, чтобы поверить сказанному, однако начинающему трудно объяснить по причине, о которой говорил вначале. О необходимости дерзости и самоуверенности, доходящей до наглости! Что хорошо для самой работы писателя, плохо для его обучаемости.

Даже самый дерзкий и самоуверенный согласится, хоть и с неохотой, что дважды два равняется четырем или что вес в сто кг больше, чем в девяносто девять, но попробуйте ему доказать, что в его произведении слишком много слов-сорняков! Он тут же вам возразит о музыкальности фразы, об особом стиле, иной ткани и неком ритме, который у него есть, а вот вы, тупой и нечуткий, не воспринимаете… Словом, наговорит много красивой и многозначительной лабуды, за которой для профи на самом деле ничего нет.

Однако же как-то учиться надо, где-то приходится смирить гордыню. Не все вы пока что умеете. Но смирите ее на время, скажите себе, что вот сейчас послушаетесь это старого хрыча, все-таки он профессионал и много дельных приемов нарыл, а потом я обгоню и его, и всех остальных на свете! И тогда уже они будут меня слушать!

Годятся все причины, чтобы заставить себя учиться, работать, строить, творить. Потом причины можно и отшвырнуть, но результат уже будет!

Неприятная тема, но – необходимая. Мат в литературе

Повбывав бы гадов! Но это мое личное. Но я вам рассказываю законы литературы, а не те, которым следую сам. В искусстве расстановки значков на бумаге есть правило, которое лично мне как серпом по одному месту, я супротив него всегда наперевес с вилами, но, что поделать, оно существует. На уровне тех же дважды два, когда не поспоришь.

Формулируется примерно так: любая словесная конструкция в произведении оправданна, если логически мотивирована. То есть любая ругань, любой мат, любая непристойность имеют право на присутствие в литературном произведении, если без нее образ неполон. Или если это помогает в раскрытии характера…

Но, конечно же, если можно обойтись другими средствами, то обходиться… нужно обязательно. У меня, к примеру, тридцать романов, но мата нет. Хотя изображал… всяких.

И все-таки, все-таки постарайтесь обходиться без этого плебейства, когда аристократ демонстрирует свою близость к конюхам.

В каком времени у вас действие?

Можно не сразу начинать с офилигранивания языка, но работать над ним надо всегда. До образа читателю еще надо добраться, но слабо или сильно пишет автор, ему видно с первой же фразы. Бывает достаточно прочесть первый абзац, чтобы понять, что такое убожество лучше стереть…

Да, по языку проще. И заметнее. Как читателю, так и самому пишущему. Кто-то из великих сказал: «Одному правилу следуй упорно: чтоб словам было тесно, а мыслям просторно». То есть вычеркивай к такой матери те слова из уже написанной фразы, без которых можно обойтись. Это самый простой и эффективный способ улучшить язык.

По правде говоря, половина умения писать держится на умении вычеркивать. Ведь умно пишут многие!.. Но умно написать недостаточно. Надо – ярко. Яркость достигается, кроме прочих приемов, еще и емкостью. Пословицы тем и сильны, что все лишнее убрано, остались только самые необходимые слова. Это запоминается! Это действует. Увы, вычеркивать трудно. Даже не потому, что непонятно, какие вычеркивать, какие оставлять. Просто – жалко.

Самая простая работа – это выпалывать и выпалывать слова-сорняки. Возвращаться, просматривать поле заново свежим взглядом и выпалывать еще. Все сорняки не перечислить, каждый пишущий тяготеет к разным, но есть и масса общих, таких как «свой» или «был», что пестрят в каждой фразе. Да и вредят эти сорняки не только тем, что мешают яркости.

Казалось бы, что неверного в написанном: «Вошел человек. Это был мужчина высокого роста, одет был хорошо…»? Но прицепляешься невольно: слово «был» по нормам языка адресует в прошлое. А что, сейчас этот вошедший уже стал, наверное, роста низенького? А то и вовсе сменил пол? А одет либо плохо, либо вовсе голый?

После того как работа закончена, начинается прополка. Сорняки, увы, надо убирать, убирать, убирать…

Кто слишком усерден в малом, тот обычно становится неспособным к великому

Это сказал великий Ларошфуко, и хотя не о литературе вовсе, но очень к месту и здесь. Да, опыт показывает, что умельцы языка абсолютнейшие импотенты, когда касается дело создания главного, чем сильна литература, – образов!

Ладно, о языке придется сказать еще, ибо ему придается значение не просто огромное, как он того заслуживает, а просто космическое, что все-таки перебор. Как-то в последнее время несколько раз попадалась ссылка на авторитет школьного учителя, который не принял какое-то сочинение современных писателей… А, собственно, почему мы должны слушаться школьного учителя? Литературный язык делают такие, как мы, а школьный учитель, как попка, повторяет малышне то, что устаканилось, выжило, уцелело от нашего словотворчества. Более регрессивной фигуры для новотворчества, чем школьный учитель, нельзя и представить, потому брать его сентенции за авторитет – извините…

Вообще можно бы, конечно, отгавкнуться чем-то вроде: писатель N вяжет крючком золотое шитье, а я клепаю танки. Или трактора, если кому-то танки не нравятся. И моим читателям плевать, что на броне видны следы от кувалды. У ажурно вышитой салфетки и у трактора – разное назначение, потому к их отделке – разные требования. Это тоже довод, но неполный. Упрощающий. Все гораздо сложнее. Но остановиться на этом надо, так как хорошо подобранные доводы, да еще по-барски сказанные снисходительно и высокомерно, могут вызвать у начинающего писателя комплекс вины и послать его в болото, хотя совсем рядом есть твердая почва.

Когда человек находит у какого-то писателя ляп, то этим прежде всего хвалит себя: какой я грамотный! Когда морщит нос и заявляет, что такого-то не читает из-за обилия корявых фраз, то этим громко кричит, что вот я какой изысканный, тонкий, чувствующий прекрасное, замечательный, умный, гениальный, красивый, и вообще, все вы – тупое быдло, годны только на то, чтобы целовать меня в то место, где спина теряет свое благородное название. На самом же деле филигранный язык – это виртуозная игра на одной струне. Можно восхищаться таким скрипачом: как играет, как играет! На одной струне, а как играет! Но у скрипки не случайно четыре струны. Можно, играя на одной струне, встать еще и на уши – восторгу слушателей не будет предела. Но к искусству такая игра не приблизится.

Виртуозным языком чаще всего пытаются скрыть неумение… писать. Да, виртуозное владение языком – это доведенное до совершенства трудолюбие посредственности. Когда человеку и сказать нечего, нарисовать могучие образы не умеет, как и создать сильные или хотя бы заметные характеры, он до скрипа кожи вылизывает фразы, перебирает слова.

Предвижу упрек: сам изысканно писать не умеет, вот и гавкает на других. В… э-э… бессильной злобе ярится!.. Увы, не стал бы спорить, пусть у несчастных оставалась бы иллюзия, что они превосходят, что они – боги, а я где-то в грязи, не в состоянии поднять голову даже до уровня их подошв.

Честно, не стал бы спорить: нельзя отнимать у людей последнюю иллюзию, что хоть в чем-то лучше других. Иначе сопьются от безысходки и никчемности, а то и начнется стадное – двойное сальто с высоких балконов на асфальт… Но дело касается молодых ребят, которые учатся писать, потому вынужден сказать, увы, правду. А критики с больными желудками пусть с балконов, не жалко…

Виртуозное владение языком – доведенное до совершенства трудолюбие посредственности.

А нельзя ли пойти таким путем?

Но, казалось бы, почему не совершенствовать язык до тех пор, пока не искоренить все неточности, ляпы, корявые сравнения? Все-таки неуважение к читателю – выпускать роман с ошибками!

Нет, я не защищаю выпуск «недоделанных» романов. На такое кощунство никто не осмелится. Но аксиома и то, что любое произведение можно совершенствовать до бесконечности. А значит – всю жизнь писать один-единственный роман. И помереть, не дописав, так как писатель, в отличие от спортсмена, с возрастом не теряет мастерства, а все приобретает и приобретает. До последнего смертного вздоха!

Но чем чревато писание одного-единственного произведения, я уже говорил. Надеюсь, не у всех уши с дырой, кто-то да запомнил. Не хочу повторяться. Скажу только, что писатель должен писать много. Ибо язык можно совершенствовать всю жизнь даже в одном-единственном рассказе, а вот идеи, образы, характеры – только от романа к роману.

Пуанкаре однажды горько заметил: «Никогда еще я не закончил ни одной работы, не испытав чувства неудовлетворенности тем, как я ее отредактировал, или принятым мною планом».

А Монтескье так и вовсе сказал убийственное: «Моя болезнь состоит в том, что я пишу книги, а написав, стыжусь их».

Ну и что же, остановились они и вылизывали одну и ту же? Нет, понимали трезво, что, сколько ни работай наждачком и даже бархоткой, микроскопические трещинки все равно где-то есть, останутся.

Правда, тогда встает другой вопрос: почему в одном романе не сделать все? И язык, и образы, и стиль…

Да, теоретически достижимо. То есть написать языком Бунина, и чтобы в романе – шекспировские образы, толстовский размах, динамика Чейза, утонченность Чехова, философичность Камю… Но пока что никому ни в одной стране такое не удалось. Ни в прошлом, ни в настоящем. Побаиваюсь, что не удастся и в будущем. Крамольная, но здравая мысль: эти вещи несовместимы.

Впрочем, вам стоит попытаться это сделать. Даже если не получится, то с хорошего коня не стыдно упасть.

Спесь иного рода

Я везде с охотой подчеркиваю свою неученость, хотя, если совсем уж честно, признаюсь, это тоже спесь своего рода… Грузчик кичится университетским дипломом, а профессор – объемом бицепсов. Так вот, я везде предпочитал скромно упоминать, что я мастер спорта, но помалкивал, что в свое время был, несмотря на запрет властей, внесшей меня в «черные списки», принят по конкурсу на элитные ВЛК, то есть двухгодичные Высшие литературные курсы в самом Литературном институте. Выше для повышения писательского мастерства места просто не существовало. Думаю, не существует и ныне!

Принимались туда по большому конкурсу только самые талантливые и обязательно молодые члены Союза писателей СССР, лауреаты литературных премий, возраст до 35 лет, о которых уже точно известно, что все – крупные алмазы, которым нужна некоторая огранка, чтобы стали бриллиантами.

И хотя меня оттуда дважды пытались… за конфликты с маститыми преподавателями, строгачи висели по году на доске, но я ВЛК с блеском окончил. На семинарах профессора-лингвисты заносили на карточки мной придуманные или выкопанные в памяти слова, почти пару лет я блистал на ВЛК как виртуоз языка.

Но, овладев филигранным языком, не остановился, а пошел дальше. А что дальше? Дальше – образы, характеры, идеи. Увы, обычно – в ущерб языку, потому что вынужденно двигаешься дальше, оставляя авторскую речь, как и речь героев, недостаточно отшлифованной. Почему? Да просто не хочу участи Бунина, о котором многие слышали, но которого не читают. И уж точно мало кто назовет его героев, его идеи, образы, характеры.

Предпочитаю участь тех авторов, которые создали образы Одиссея, Айвенго, Наташи Ростовой, Гамлета, Д’Ар­таньяна, Обломова, Дон Кихота, Рахметова, Тараса Бульбы, Дон Жуана, Хлестакова, Изольды и Тристана, Уленшпигеля…

Ощущаете разницу?

Да, это так: литература – это не язык, а образы.

Кстати, проблемы перевода

Уж молчу, что виртуозы языка заранее отказываются от переводов! Но тут умолкаю, так как уважаю политические взгляды, если они есть. Возможно, эти люди – ярые националисты и не хотят, чтобы проклятые иностранцы читали их шедевры? Хочу лишь сказать, что немало произведений… не хочу указывать пальцем, при переводе на русский язык только выигрывают в языке! А переводят их как раз за образы, характеры, яркие идеи, новый блистательный сюжет…

Надеюсь, я сказал достаточно, чтобы вы наконец определили основное направление усилий? Так что у пишущего есть выбор. Язык – одна из струн скрипки. Совершенствоваться в языке – это овладевать игрой на одной струне. Скрипач, который намеревается достичь успеха в консерватории, а не в цирке, учится играть сразу на всех струнах.

Вроде бы ясно: «Одиссею» и «Слово о полку Игореве» переводят и читают не за красоты языка.

Так в чем же дело?

Вот чем, в частности, забиты прилавки книжных лотков

Поговорим о стебе. У многих начинающих авторов от этого слова текут слюнки и чешутся руки, хотя прилавки и так заполнены этим самым добром. Но почему его так много, а вы, дорогие друзья начинающие… или уже начавшие, признайтесь, тоже наверняка с него начали?

Дело в том, что пробуждение сознания начинается не с момента, когда ребенок начинает говорить или ходить в детский садик. Это пока что послушная клеточка большого организма семьи. Сознание пробуждается, когда ребенок начинает замечать, что не все так правильно, как он считал! С этого момента и начинается бунт против родителей, общества, то есть начинается осознание себя, отделение от мнения и взглядов мира.

Ребенок все начинает говорить наперекор: на белое – черное, на стрижено – брито, на классику – маст дай, на выброшенную родителями дрянь – рулез… Иногда даже угадывает, белое в самом деле оказывается черным, то есть незамыленный взгляд успел заметить раньше старшего поколения изменения или трещины в незыблемом фундаменте. Словом, резюмирую: очень долго еще будет длиться у вас этот период стеба и оплевывания… Справка: у 99% населения это до конца жизни, но мы о них не говорим, то лишь переносчики генетической информации от прошлых поколений в будущие, а вот вы…

Точно так же начинается и литературный путь. Сперва начинающий не в состоянии придумать дельное сам, стебается… или стебется?.. над всем, что в поле зрения. Остро высмеивает – он так считает! – политиков прошлых эпох, героев, полководцев, писателей и ученых, богов и дьяволов, по-своему трактует разные кульминационные повороты истории, всякий раз превращая этих героев в пьяниц, бабников, параноиков, идиотиков… это начинающий считает верхом своей литературной мысли.

Начинающих, естественно, намного больше, чем продолжающих, ведь в процессе естественного отбора многие уходят с писания книг в торговлю рыбой или водкой. Потому этих «шадевров стеба» намного больше, чем книг, в которых говорится о чем-то серьезно. Но, конечно, не только поэтому. Как вы знаете, всем нам, даже очень умным и серьезным, гораздо легче стебаться над чем-то, чем выдвинуть умную идею, тему для обсуждения, создать образ, блеснуть собственным творением.

Да и что бы вы ни создали и ни придумали, сразу отыщутся умники, что начнут стебаться над вами… А так иногда хочется отойти от мишени, в которую стреляют, и самому попускать стрелы! Не важно во что: в Сталина, Гитлера, христианство, коммунизм, демократов, древних богов и богатырей… У нас эрудиции хватит, чтобы раздраконить всех и доказать, что все это маст дай и что только мы одни на свете умные.

Понимаю, что разбором стеба наступил очень многим на больную мозоль… Тем более вам, начинающим, что значит – молодым. В массе своей молодым. В оправдание и пояснение добавлю, что я сам, ессно, прошел этот путь. Детский стеб над всем и всеми, потом юмористика… это уже другое, надо придумывать свое, а не измываться над тем, что создали другие, а затем медленное всползание к собственным серьезным идеям, темам, сюжетам.

Потому в моем наезде на стеб нет ничего оскорбительного, чесс слово! Стеб – необходимый этап осознающего свою личность индивидуя. Просто стеб – самое легкое, что есть в юморе, самое низшее, самое доступное для любого подростка. Стебаться может каждый! Юморить – уже немногие. Сочинять серьезное – вообще единицы. Ну, в сравнении со стебистами, ессно. Или стебарями. Я просто деликатно… ну, меру моей деликатности вы уже знаете… напомнил, что на этапе стеба побывать всем можно и даже нужно, но задерживаться надолго… гм… все равно что задержаться в общем развитии. Тем более нельзя там оставаться на всю жизню.

Сейчас, когда всем на все наплевать, причем – наплевать демонстративно, с гордостью, вот какие мы лихие, крутые, современные, для подпорки даже придуман такой тезис, что, дескать, «Дон Кихот» – не что иное, как стеб над рыцарством, ничего более, потому мы лишь продолжатели славных традиций и то, что срем в подъездах и пачкаем стены, это лишь продолжение, начатое великим Сервантесом!

Ни фига подобного. «Дон Кихот» писался с болью об уходящем прекрасном веке рыцарства, благородстве, что вытесняется вот этими, что стебутся над всеми и вся, что стараются опустить рыцарство до своего уровня, до грязи, в которой живут, да не будут чистые и благородные им живым укором…

Взрослейте скорее!

Не стыдитесь, все с этого начинали. Или почти все. Но только не задерживайтесь надолго в коротких штанишках.

О стебе еще вдогонку

Насчет смеха и стеба я уже сказал. Вообще у вас, как писателей, будет масса критиков по принципу: «Зелен виноград». Я имею в виду не профессиональных критиков, а огромную массу завидующих неудачников, которые не в состоянии писать сильно и ярко, заявляют, что они-де и не хотели опускаться до такого упрощенчества, они-де тонкие и одухотворенные, у них мало читателей (жена и теща), но зато тонкие, богатые душой и тонко чуйствующие, а это для настоящего художника важнее.

То есть они настоящие, а вот вы, которых уже приметил массовый читатель, – ненастоящие. Здесь очень важно не дрогнуть, не поддаться, не устыдиться, что вы, оказывается, не такой вот тонкий и изячный, и не пытаться писать «тонко и изячно», чтобы угодить этим эстетам. Заставив вас, слона, пищать мышиным голосом, они и силу слона превращают в мышиную.

Да, на воображаемой «золотой полке» у нас найдется место для одного-двух, а то и больше произведений в жанре стеба. И тиражи у них – иное произведение классика не наберет за все века издания! Но не надо путать значимость произведения с популярностью. Как ни послушно руководство Нобелевского комитета волосатой заокеанской руке, но и оно никогда не рухнет до такой глупости, чтобы кинуть премию пусть самому наипопулярнейшему роману-стебу.

Да и сами вы должны чувствовать разницу между королем, что создает законы, начинает войны, перекраивает границы, и его шутом, что бегает следом и передразнивает, высмеивает, пародирует! Да, мы всегда с великим удовольствием слушаем этого шута, но все-таки, согласимся, разница между Александром Македонским и его шутом весьма и весьма.

Помните, вы – лучше всех! И вы всем это докажете своими работами.

Крылья бывают и бумажными

Я ни в этой книге, ни где-то еще не говорил и не говорю об издательском процессе, о способах втюхать рукопись, заключить договор повыгоднее и прочей ерунде, что волнует только заведомо слабого автора, который знает, что он слаб, и понимает, что навсегда останется слабаком.

Но вопрос о сроках сдачи рукописи к нему не относится, хотя и стоит близко. Ответ один: никогда не планируйте никакие сроки!.. Нет-нет, не сам литературный процесс, а сроки сдачи. У творчества такая особенность: сперва идет легко, пишется много, потом начинается рутинная работа, а в конце обычно автор с отвращением домучивает главы, то и дело отвлекаясь на все, на что удается отвлечься на «законном» основании: сходить в булочную, чего никогда раньше не делал, вынести мусорное ведро, хотя это обязанность тещи, выгулять собаку или пойти помочь соседу помыть машину и прибить в прихожей вешалку.

Казалось бы, к творческому процессу это имеет отношение мало, то есть на него не влияет, но, увы, мы сами зачастую ставим себя в такие рамки, что начинаем спешить, ускорять работу: ведь пообещал же закончить к такому-то числу!

Поэтому, когда начали какую-то вещь и она у вас пошла, побежала, полетела… то не рассчитывайте, что если сегодня вы даете пятьсот, тыщу, две, три, пять тысяч знаков в сутки, то и через неделю у вас будет тот же темп. Но окрыленный новичок обычно сразу же прикидывает, что при таком темпе он за год напишет три, пять, семь книг. Начинает на это рассчитывать, а это уже опасно. Он может еще пообещать, а то и сболтнуть, что еще опаснее… так как попытается сдержать обещание, чтобы не прослыть пустобрехом… И вот пошли страницы серые, вымученные, пресные, вялые, пустые, скучные…

Бывалый автор знает, что на книгу уходит всегда времени гораздо больше, чем кажется в начале процесса. Потому профессионал никогда не планирует… жестко.

К тому же проклятая особенность, знакомая всем профи, когда плановая книга вымучивается полгода-год, а неплановая пишется сама!

Никогда не обещайте точные сроки! Во всяком случае, пока у вас не будет с десяток книг. Тогда уже будет опыт…

Выбор аудитории… возможен ли?

Стоит сказать еще про выбор аудитории. Любой хотел бы понравиться всем, но нет таких оптимистов, которые на такое чудо рассчитывали бы всерьез.

На свете нет писателя, актера, музыканта, политика, ученого и так далее, который нравился бы всем. Увы, приходится довольствоваться частью аудитории. Большой или малой. Можно – средней. Можно также огромной или мизерной, бывает все. Нередко для расширения популярности автору приходится жертвовать качеством, за что злорадные критики тут же радостно возят автора тейблом по фэйсу, а то и фэйсом по битому стеклу. У слабого автора тут же отговорка, что, дескать, пишет высокоинтеллектуальную прозу, а простому быдлу этого не понять, потому такие крохотные тиражи.

Правда, в истории литературы немало таких неприятных для эстетов примеров, как, скажем, Шекспир. Постоянно его в пример ставлю, как вы заметили, ну, так это же Шекспир, а не Вася Пупыркин. Он понятен и самому тупому быдлу, но… такие случаи стараются обходить, не замечать, ибо возражать, увы, невозможно. Итак, на какую же аудиторию ориентироваться: на крохотную интеллектуальную или же на широкую простонародную?

В первом случае можно о себе говорить скромно, как про элитную звезду, во втором – жить на широкую ногу, наслаждаться известностью, покупать и дарить женщинам дорогие вещицы… Везде свои плюсы, но и свои минусы. Как поступить правильно?

Да просто плюньте на сам выбор аудитории! Просто пишите. Пишите сильно, пишите остро, пишите без оглядки. Вы – центр вселенной, ее мозг и одновременно ее душа. От вас зависит, как пойдет дальше развитие цивилизации, культуры, нравственности, религии, каким быть обществу, людям, отношениям между людьми!..

И что же, когда перед вами такая задача, которую вы, кстати о птичках, вполне способны решить, так не мелочно ли оглядываться на аудиторию, критиков, родню, власти, законы, мнение тусовок? Все это – временное, существующее только в данный момент.

Завтра будут другие власти, другие законы. Пишите на века, тысячелетия. От вас зависит, каким быть властям и законам через тысячу лет!

От вас зависит, как пойдет дальше развитие цивилизации, культуры, нравственности, религии, какими быть обществу, людям, отношениям между людьми!

Тонкости с аллитерацией и прочими бантиками

В последнее время очень уж часто говорят об аллитерации, о недопустимости двух слов подряд с одной буквы, мол, нарушается звучание фразы, сбивается ритм, стилистика летит к черту… Но так ли это?

В самом деле, нарушается ли? Сбивается ли?.. Да, безусловно. Но только для тех, что читает по складам, шлепая губами. Я, к примеру, достаточно грамотный, чтобы читать сразу целыми блоками. Думаю, что и вы тоже. Сейчас трудно найти подвижников, что читают, водя пальцем по строчкам. Мы же читаем когда по пять-семь слов, когда по десять, а иногда и абзацами – если текст не усложнен, шрифт удобен, а свет бьет не в глаза, а падает так это шелково на страницу.

Такая прекрасная вещь, как аллитерация, была изобретением тех неспешных времен, когда читали по складам даже дворяне. А книга на все имение была единственная, как у иных сейчас сберегательная или кредитная…

Аллитерация и доныне заметна тем эстетам, кто при чтении водит пальцем по буковкам и шевелит губами. Зато тем, кто живет в современном городе… Нет-нет, я не призываю всех в большой город с его стремительным ритмом! Многим не по силам, им бы на природу, в деревню, где коровки, овечки, удочки и твердая уверенность, что завтрашний день не будет отличаться от вчерашнего. Словом, решайте сами: кто вы и для кого вы.

Аллитерация – изобретение тех неспешных времен, когда читали по складам даже дворяне. Она и доныне заметна тем эстетам, кто при чтении водит пальцем по буковкам и шевелит губами.

Идеи обезвреживаются только идеями

Красивая фраза «Я ненавижу ваши взгляды, но готов отдать жизнь, чтобы вы могли их свободно высказывать», приписываемая поочередно огромному числу деятелей, – абсолютно лжива. Именно в тех странах, где якобы родилась эта фраза, запрещено огромное количество книг, взглядов, идей. Возьмем самую известную – «Майн кампф» Гитлера. Только что ее запретили в очередной стране, «приобщившейся к демократии», вы слышали новости. Об этом сказано с гордостью, несчастные идиоты… А запрещение, как вы все понимаете, – это неспособность и неумение возразить. Идеи обезвреживаются только другими идеями, а не запретами.

Вы в состоянии генерировать эти идеи! В состоянии переубедить противника, а не просто заткнуть ему рот. Вы в состоянии из противника сделать верного соратника, если правильно расставите на бумаге буквы.

Конечно, для этого надо еще иметь новую идею, но самое смешное в том, что идеи приходят в головы и малограмотным в литературном плане, а те любую идею легко угробят неумелой подачей.

Если будете оглядываться на запреты, существующие в данный момент в данном обществе, то уже ничто великое не потянете! Или станете оглядываться на те приманки и подкормку в виде премий или грантов, что существуют опять же в данный момент и в данном обществе.

Пишите то, что считаете нужным. И то, как считаете правильным. «Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспаривай глупца…» Имейте мужество или нахальство писать, не оглядываясь на мнение родни, критиков, давление придурков в Интернете… хотя если бы только придурков – было бы проще, не поддаваясь издательствам, что хотят скорый ходовой товар, не поддаваясь эстетам, что требуют писать для избранных.

Никому не поддаваясь! Вы – центр мира, мозг и сердце живой развивающейся вселенной, вы ее мысль, вы определяете, как ей развиваться, какой быть!

Писатель – вне политического строя, даже вне общества. Как пастух всегда вне стада.

«Писатель N пишет все хуже и хуже…»

Все мы не раз это слышали, кто в адрес громких имен, а кто-то и в свой, увы, бывает и такое. Более того, иной раз, читая произведение, что вызвало такой отклик, в самом деле ловишь себя на такой мысли…

Но всегда ли писатель действительно пишет «все хуже и хуже» или же это читатель что-то истолковал неверно? ­Читайте внимательно, многим из вас придется пройти по этой дороге!

Особенность писательского труда в том, что автор профессионально и за деньги ломает голову над какими-то, скажем, высшими нравственными проблемами. В это же время его читатель треть жизни вынужден отдавать службе, где ломает голову, как правильнее рассчитать несущую балку, а над нравственными проблемами ломает голову, если ломает, в оставшееся время. И если оно остается, конечно. Вот здесь и начинаются ножницы…

Дело не в том, что писатель изначально умнее. Он просто дольше и старательнее над чем-то напрягает мозги, идет мыслью дальше, глыбже и ширше, а то и ширшее, углубливает, как говорил последний генсек, извилины, в результате чего автор быстрее читателя уходит по дороге, по которой старается вести и читающего. Читатель не успевает за таким быстроногим – и вот в результате, взяв с прилавка новую книгу, говорит с разочарованием: да, исписался… Какие книги выдавал вначале! А теперь бабки зашибает, текучка заела, вообще непонятную муть пишет…

Я себя скромно причисляю к тем, кто пишет все лучше, но, чтобы так уж не отрываться от тинейджеров, они ж тоже наши, время от времени пробую возвращаться и выдавать что-нибудь в понятном всем духе экшен. Уверяю, любой автор «умных» книг в состоянии писать и яркие ди­намичные вещи! Это просто. А если и говорит, что не в состоянии, то лишь от страха, что жена, дети, тещи и прочие станут нажимать, чтобы что-то такое написал и «всем показал», «утер нос».

Уверяю вас, невыносимо трудно сделать шажок назад! Для творческого человека это невероятно трудно. У некоторых на этой почве начинаются длительные и мучительные простои. Писать «умно» – это заранее идти на крохотный тираж и разочарование бывших поклонников, а писать боевичок – противно…

На насилие над обществом мы все хоть сейчас, а вот над собой… У меня высокие разряды слесаря по ремонту заводского оборудования (РЗО), высший разряд столяра, я чинил всю электрику и всякие там утюги, начиная от действительно утюга и кончая телевизорами, но едва стал профи в литературе, так с тех пор не забил ни единого гвоздя в своей квартире, не вкрутил лампочку, не заменил перегоревший шнур! У меня сразу портится настроение, когда надо что-то сделать по дому, как автор интеллектуальных романов кривится, когда ему советуют брать пример с автора модных боевиков!

Едва ли не единственный пример, когда такой вот автор изысканнейшей прозы, Владимир Набоков, чтобы отвязаться и доказать, написал простейшую бульварную вещицу, рассчитанную на низкие – и тем самым широкие вкусы… Я говорю о «Лолите», если кто все еще из танка не вылез. Набоков заработал на ней в сотни раз больше, чем за все «умные» романы, посмеялся, одержав победу, и… продолжал творить изысканнейшие литературные кружева, видимые лишь немногим!..

Так вот для читателей «Лолиты» Набоков после нее «исписался», «писал все хуже и хуже».

Наверное, путь Набокова верен. Нужно время от времени выдавать и книгу для самого широкого круга.

Довольно частая уступка слабости

Мне приходилось не раз видеть, что очень часто плохо прописанная вещь выходила в печать вовсе не из-за слабости или бесталанности автора. Особенно такого, кто уже показал себя хотя бы разок! И, конечно, не желание заколотить бабки причина, хотя читатели чаще всего объясняют слабость вещи именно жаждой заработать!

Вовсе нет, это как в спорте: кто научился прыгать в высоту на два метра, тот и дальше может брать эту высоту… если соберется, сосредоточится, сконцентрируется. Конечно, никто не против притока бабок, но все же авторы не столь меркантильные, чтобы ради лишней пары тысяч долларов губить книгу!

Но… они могут ее погубить или хотя бы немало подпортить по другой причине. Творческой, как ни странно. Дело в том, что роман – не рассказ, когда заканчиваешь… да где там заканчиваешь, еще до середины не доберешься, а в голову уже стучат три великолепнейших сюжета, четыре идеи и восемь удивительных тем, где можно развернуться во всей красе!.. Но не бросать же эту вещь на полдороге? Да какой полдороге, три четверти уже сделано! И так вот уже штук пять написанных наполовину и десять – начатых…

И вот автор, сцепив зубы, кое-как торопливо заканчивает тот роман, который совсем недавно выглядел ослепляюще прекрасным, оригинальным, новым, обещающим, повергающим и тэдэ, и тэпэ. Наконец-то возьмется за настоящий, в котором сумеет выразить все, а себя показать во всей непомерной мощи!.. И все начинается сначала…

Что можно посоветовать? Во всяком случае, если вы будете видеть камни и ямы, подстерегающие вас впереди, а я на них указываю пальцем, приходится, то обойдетесь и без моего совета.

Предупрежден – вооружен!

Нигде, как в литературе, не проявляется в полной мощи правило: лучшее – враг хорошего.

Как насчет шуток, приколов, анекдотов?

Верно – в произведении, особенно в серьезном, можно, а иногда и нужно позволять себе шуточки. Иначе мозг устает очень быстро, восприятие читающего снижается. Шутка – это отдых, где вы за одну-две секунды отдыхаете так, будто полчаса любовались природой. Желательно, конечно, чтобы шутки были придуманы вами… но, положа руку на сердце, разве вы всегда рассказываете анекдоты, придуманные вами лично?

Как и в любом разговоре с друзьями, коллегами, даже с незнакомыми, вы иногда употребляете крылатые словечки, так же они уместны и в произведениях, иначе ваша литература не будет отражением действительности.

И все-таки отдельные крупинки юмора – одно, а сп�